Текст 2. История философии. Запад-Россия-Восток. – Кн.1. – М., 1995. с.42-66.

 

Глава 2. ОСНОВНЫЕ ФИГУРЫ И ПОНЯТИЯ-ПРИНЦИПЫ РАННЕЙ ГРЕЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ

 

ПЕРВОНАЧАЛО

ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ЭВОЛЮЦИЯ ИДЕИ ПЕРВОНАЧАЛА

(Фалес, Анаксимандр, Анаксимен)

 

"Первоначало", архе — очень типичная и в то же время не­обычная для древней мысли конструкция (а со времен Аристотеля

— и понятие). Это своего рода понятие-кентавр. С одной стороны, первоначало греки ищут и находят в чем-то достаточно определен­ном, более или менее конкретном. И это определенное на первых порах слито с какой-либо природной стихией. Аристотель, излагая "мнения философов", о Фалесе пишет: „Фалес Милетский утвер­ждал, что начало сущих [вещей] — вода... Все из воды, говорит он, и в воду все разлагается. Заключает он [об этом], во-первых, из того, что начало (архе) всех животных — сперма, а она влаж­ная; так и все [вещи], вероятно, берут [свое] начало из влаги. Во-вторых, из того, что все растения влагой питаются и [от влаги] плодоносят, а лишенные [ее] засыхают. В-третьих, из того, что и сам огонь Солнца и звезд питается водными испарениями, равно как и сам космос. По этой же причине и Гомер высказывает о воде такое суждение: „Океан, который всем прародитель" (12а; 109)". Суть рассуждения Фалеса в том, что вода действительно толкуется как первооснова (первоначало).

Рассмотрение первоначала как материальной, природной стихии — естественный ход человеческой мысли на той стадии, когда она начинает воспарять в высоты абстракции, но по-настоящему абст­рактной еще не стала. Вот почему в истории философии по поводу "воды" Фалеса велись и ведутся споры. Одни говорят: избрание воды в качестве первоначала навеяно самыми конкретными и реальными наблюдениями. Таково, например, суждение Симпликия: „Они полагали (речь идет о Фалесе и его последователях. — Н.М.), что начало — вода, причем на это их навело чувственное восприятие" (13; НО). Другие (например, Гегель) утверждают: „вода", как ее понимает Фалес, имеет косвенное отношение ко все­му конкретному. Само слово "вода" употребляется иносказательно. Но все-таки остается вопрос, почему Фалес избирает именно воду? На него пытались дать ответ многие историки философии, начиная с глубокой древности. Их мнения, если их суммировать, таковы.

1. Фалес избирает воду в качестве первоначала прежде всего под влиянием мифологии. Океан — это очень популярное ми­фологическое начало. Дополнительный аргумент: и восточная, ска­жем древнеиндийская, философия проходила стадию, сходную

фалесовской. Там тоже имели место формы первоначального фило­софствования, которые возводили все к воде как к Мировому океа­ну. Такое объяснение представляется вполне веским и важным. Мифологическая космогония, как и вообще мифология, вызывала подобные ассоциации, толкала мысль к идее о "воде" как перво­начале.

Есть еще целый ряд аргументов, объясняющих появление идеи первоначала в "фалесовской" форме.

2. Греция — морская страна. Поэтому жизненное значение воды грекам не нужно было особо доказывать. Их жизнь была тесно связана с морем. Морская стихия представлялась им чем-то очень обширным: выплыли из одного моря — попали в другое... Что там дальше, за известными морями? Греки предполагали, что, скорее всего, тоже океан — река.

3. Водная стихия жизненно важна и универсально плодотворна, живительна. Аристотель вслед за другими доксографами приводит мнение Фалеса о значении воды в жизни всех организмов, включая и человека. Мнение это одновременно апеллирует и к здравому смыслу, и к первым научным (физическим) наблюдениям. С ув­лажнением или высыханием тела связывается изменение его разме­ров, т.е. увеличение или уменьшение.

Однако для развития философии имело значение то, что еще раньше, чем идея первоначала как особой материальной стихии (или совокупности таких стихий) проделала длинный путь, оказав­шийся своего рода тупиком, стало выясняться, сколь необычное, особое смыслосодержание, и по существу уже с первых шагов философствования, вкладывалось Фалесом и его последователями в понятия "вода", "воздух", когда они истолковывались в качестве первоначала. Тут совершалось своего рода раздвоение мысли, ана­логичное тому, о котором говорилось применительно к фисису, природе. Ведь понятием "природа" охватывалось все существую­щее: что происходит, что было, есть и будет, все возникающее, рождающееся, погибающее. Но должна же быть и первооснова существующего. Ответить на вопрос о первоначале философствую­щий грек не может никаким другим способом, но только выделив какую-то часть природы и как бы помещая ее над всем прочим.

Противоречивая логика такого размышления не замедлит про­явить себя: ведь в этой логике уже заключена мысль о том, что ни одна из природных стихий или даже все они не могут быть постав­лены "над" природой как целостностью, в которую входят. Значит, мысль должна выйти из этого тупика, двинувшись по какому-то другому пути. Впрочем, путь мысли, оказавшийся тупиковым, тем не менее, не был философски бесплодным, позволив извлечь глу­бинные выводы из рассуждений о "воде" или иной стихии как пер­воначалах, первоосновах. Ведь эти размышления и утверждения уже были философскими. Они могли выводить к тому, для чего философия и возникла. А именно: нацеливать человеческую практи­ку на работу с общим, а потом рождать всеобщее и работать с ним.

Иными словами, пробуждать и прививать навыки работы не только с предметом, но и с мыслями о предмете — и притом не с мысля­ми конкретными, касающимися того или иного предмета, а с мыс­лями о предметности вообще или же с мыслями не только о кон­кретных людях, но о человеке как таковом, о человеческом мире. Без этого было бы невозможно существование человечества как относительно единого целого. Таким образом, выдвигалась задача работы со всеобщим, работы с сущностями. Философия потому и заняла столь важное место в культуре, что она — поначалу стихий­но, но постепенно со все большей мерой сознательности — вычле­няла свой предмет, не совпадающий ни с предметом мифологии, ни с предметами конкретных наук.

Пред-философское, а затем и философское воззрение отправля­ются от того, что космос, природа и первоначало, которое в приро­де, в космосе должно быть заложено, однородны и едины. А раз природа состоит из материальных (в более поздней терминологии*) состояний, значит, и первоначало должно быть вещественно-мате­риальной стихией. Однако понятия "материализм" и "идеализм", которыми у нас привычно оперируют и применительно к ранней античной философии, появляются на довольно поздней ступени развития философской мысли. А четкие представления о борьбе материализма и идеализма оформляются только в Новое время. Потом они как бы опрокидываются на прежнюю истории филосо­фии.

В марксистской литературе стало общим местом утверждение, что первые греческие философы были стихийными материалиста­ми. Между тем один из непреложных и очень важных фактов состоит в том, что первые философы, не знали, что они мыслят материалистически. Они лишь стихийно вступили, ведомые пока еще скрытой логикой проблемы первоначала, на дорогу, которая только через века приведет к понятию материи, не говоря уже о возникшем в еще более далекое от них Новое время понятия мате­риализма. Далее, фактом является и то, что материализм становит­ся сознательно развиваемой концепцией, когда у него появляется антипод — идеализм. И пока не родился противник, не возникло то воззрение, которое утверждало принцип идеализма, проецирова­ние на древность борьбы материализма и идеализма вряд ли имеет смысл. Правда, такое проецирование осуществляли и идеалисты. Например, Гегель полагал, что первые философы были идеалиста­ми, ибо "вода" или "воздух" уже выступали у них в качестве чисто абстрактных принципов, т.е. идей. И именно идея ставилась, рас­суждал Гегель, во главу угла. Но не так, кстати, думал Платон: он потому и боролся с "физиками", что они, по его мнению, не знают мира идей.

Итак, существует логика идеи первоначала, которая не раз вос­производилась в истории мысли: двигаясь вслед за изобретателями ее, древними греками, а также вслед за другими, независимыми ее изобретателями, древними китайцами и индусами, философы дру­гих времен и народов станут обогащать и обновлять корпус идей, касающихся материи.

Однако, анализируя историю древнегреческой философии с точки зрения развития идеи первоначала, важно внимательно про­следить и несколько иную мыслительную логику. Никак не в отры­ве от только что рассмотренного интеллектуального движения, но в определенной логической самостоятельности идею первоначала фи­лософы повели и по пути, на котором были рождены понятия "идея", "идеальное". Им постепенно тоже был придан смысл пер­воосновы, первоначала мира. Уже философия элеатов свидетельст­вует о том, что на смену стихийному движению приходят первые рефлексии на те способы мышления, которые были характерны для самого раннего философствования. Прежде всего, конечно, это была рефлексия на проблему первоначала, попытка обдумать эту идею. Но одновременно осмысливались идеи, которые впоследст­вии были названы диалектическими.

Первые греческие мудрецы, по существу, подходят к миру как к целому, единому, но также и как к существующему в многообра­зии. Мир предстает перед мыслью человека вместе с процессами возникновения и гибели, движения и покоя. Уверенность в том, что мир именно таков, каким они его наблюдают, — изменяющийся, подвижный, движущийся, — тоже существует стихийно, вырастает на корнях повседневной человеческой жизни. Но достаточно в об­щей форме, отвлекаясь от конкретики и частностей, обратиться мыслью к изменениям — и возникнет диалектика в ее древнейших разновидностях. Она будет зафиксирована, узаконена, начиная уже с первых попыток философствования.

"Беспредельное" ["апейрон"] в философии Анаксимандра

 

Согласно порядку, принятому в истории философской мысли, об Анаксимандре говорят вслед за Фалесом и уж потом повествуют об Анаксимене. Но если иметь в виду логику идей, то скорее при­ходиться "расположить" Анаксимена на одной "ступеньке" с Фале­сом (ибо "воздух" в теоретико-логическом смысле — всего лишь двойник "воды"), тогда как мысль Анаксимандра поднимется на иную ступеньку, к более абстрактному облику первоначала. Прин­ципом всех принципов, началом всех начал этот философ объявля­ет "апейрон", что по-гречески значит "беспредельное".

До рассмотрения этой важнейшей и очень перспективной идеи греческой философии — несколько слов сказать о самом Анакси­мандре. С его жизнью, как и с жизнью Фалеса, связывают по крайней мере одну более или менее точную дату — второй год 58-й Олимпиады, т.е. 547—546 г. до н.э. Считают (свидетельство Диоге­на Лаэртия), что в то время Анаксимандру было 64 года, и что он вскоре скончался (1; 116). А выделяют эту дату потому, что, согласно исторической легенде, то был год, когда появилось напи­санное Анаксимандром философское прозаическое сочинение. Но хотя в его сочинении о природе предпочтение впервые было оказа­но прозаическому языку, оно, как свидетельствуют древние, было написано вычурной, высокопарной и торжественной прозой, близ­кой скорее к эпической поэзии. Это говорит о том, что жанр научно-философского, более или менее строгого, обстоятельного сочинения, рождался в трудных поисках.

 

Образ философа Анаксимандра, который вырисовывается из исторических свидетельств, в общем и целом укладывается в очерченный ранее тип античного мудреца. Ему, как и Фалесу, приписывают целый ряд важных практических достижений. Например, сохранилось свидетельство, согласно которому Анаксимандр руководил колониальной экспедицией (апойкией) — выселе­нием граждан из Милета в одну из колоний на Черном море; назы­валась она Аполлонией (свидетельство Элиана — 3; 116). Кстати, выселение в колонию было сугубо практическим, правда в ту эпоху уже привычным, делом; нужно было отобрать людей для выселе­ния, снарядить их всем необходимым и сделать это толково, быст­ро, оперативно. Вероятно, милетянам Анаксимандр казался челове­ком, подходящим для такого дела.

Анаксимандру, как и Фалесу, приписывают целый ряд инже­нерно-практических изобретений. Например, считают, что он по­строил универсальные солнечные часы, так называемый гномон. По ним греки определяли равноденствие, солнцестояние, времена года, время суток.

Анаксимандр, как полагают доксографы, прославился также некоторыми географическими сочинениями. Свидетельство Агафемера: „Анаксимандр Милетский, ученик Фалеса, первым дерзнул начертить ойкумену на карте; после него Гекатей Милетский, чело­век много путешествовавший, внес в нее уточнения, так что она сделалась предметом восхищения" (6; 117). Аналогично свидетель­ство Страбона (Там же). Анаксимандру приписывают и такое очень интересное по тем временам новшество: считается, что он од­ним из первых, если не первый, на медной доске попытался изо­бразить Землю. Как именно он нарисовал нашу планету — неиз­вестно, но важен факт: возникла мысль на рисунке-схеме "предста­вить" то, что увидеть непосредственно нельзя — Землю как целое. То были образ и схема, очень близкие общемировоззренческому "охвату" мира философской мыслью.

Анаксимандр, как и Фалес, подвизался в астрономии: высказы­вал догадки о форме Земли и других светил. Для астрономических взглядов Анаксимандра как античного философа и ученого харак­терно, что он отваживается назвать целый ряд цифр, относящихся к светилам, к сравнительным величинам Земли, звезд, других пла­нет. По свидетельству Симпликия, излагавшего мнения философов, Анаксимандр утверждал, например, что "Солнце равно Земле, а круг, из которого оно имеет отдушину и которым несомо по кругу, в двадцать семь раз больше Земли" (21; 125). Проверить или обстоятельно доказать утверждение Анаксимандра в те времена бы­ло совершенно невозможно. Почему он называл именно цифру "27", неизвестно, хотя вероятно, какие-то наблюдения за светилами или математические расчеты в подтверждение своего мнения Анак­симандр приводил. Цифры, как мы знаем сегодня, названы им аб­солютно неточные — даже порядок цифр не соответствует действи­тельности. Но, тем не менее, историки науки и философии связы­вают именно с этой попыткой Анаксимандра первые шаги количес­твенной астрономии. Ибо ценна сама попытка установить количес­твенные соотношения для пока недоступного человеку космоса. Лунное кольцо Анаксимандр тоже отважился количественно соот­нести с кольцом Земли... (22; 125). С точки зрения сегодняшней астрономии это опять-таки не более чем фантазия. Относительно самой Земли Анаксимандр строит подобные же догадки. Согласно некоторым свидетельствам (Псевдо-Плутарх), Анаксимандр упо­доблял форму Земли барабану каменной колонны (10; 118. 25; 125).

В математике Анаксимандру приписывается создание общего очерка геометрии, т.е. подытоживание геометрических знаний древ­них. Впрочем, содержание геометрических идей Анаксимандра ос­талось неизвестным.

Если последующие века скорее развенчали, чем подтвердили славу Анаксимандра как астронома, то сделанный им шаг на пути преобразования идеи первоначала до наших дней сохранил значение величайшего и перспективного интеллектуального изобре­тения. Вот свидетельство Симпликия: „Из полагающих одно дви­жущееся и бесконечное [начало] Анаксимандр, сын Праксиада, милетец, преемник и ученик Фалеса, началом и элементом сущих [ве­щей] полагал бесконечное (апейрон), первым введя это имя начала. Этим [началом] он считает не воду и не какой-нибудь дру­гой из так называемых элементов, но некую иную бесконечную природу, из которой рождаются небосводы [миры] и находящиеся в них космосы" (9; 117).

Утверждение о первоначале как качественно неопределенном, видимо, казалось тогда необычным. Не случайно, даже довольно поздний доксограф, которого именуют Псевдо-Аристотелем, замечает об Анаксимандре: „Но он ошибается, не говоря, что есть бесконечное: воздух ли оно, или вода, или земля, или какие другие тела" (14; 119). Ведь в непосредственном историческом окружении Анаксимандра философы обязательно выбирали какое-то опреде­ленное материальное первоначало: Фалес - воду, Анаксимен - воз­дух. А между этими двумя философами, придающими качественно определенный характер первоначалу, вклинивается Анаксимандр, который следует уже иной логике и утверждает, что первоначало бескачественно: им принципиально не может быть ни вода, ни воз­дух, ни какая-либо другая определенная стихия. Вот как передает мысль Анаксимандра Аристотель: „Есть ведь некоторые, кто имен­но этим [параэлементным телом] полагают бесконечное (апейрон), а не воздухом или водой, чтобы один из элементов, будучи беско­нечным [«неограниченным], не уничтожил остальные..." (16; 121-122).

Что же такое апейрон, это приписываемое Анаксимандру поня­тие, введенное им, как считается, в первом прозаическом сочинении о природе? Апейрон в понимании Анаксимандра — начало матери­альное, но вместе с тем неопределенное. Идея эта — результат развертывания внутренней логики мысли о первоначале: раз есть различные стихии и раз кто-то последовательно возводит каждую из основных в ранг первоначала, то, с одной стороны, стихии как бы уравниваются, а с другой — одна из них неоправданно пред­почитается. Почему, например, берется вода, а не воздух? Так рас­суждал — вопреки Фалесу — Анаксимен. Почему воздух, а не огонь? Так — уже вопреки им обоим — думал Гераклит. Почему огонь, а не земля? И не придать ли роль первоначала не одной какой-то стихии, а всем им вместе? Так потом будет рассуждать Эмпедокл. Но ведь не обязательно последовательно проходить эти логически возможные стадии. Если сопоставить все варианты (в пользу воды, воздуха, огня), каждый из которых опирается на какие-то достаточно веские аргументы, все же окажется, что ни у одного из них нет абсолютной убедительности перед другим. Не напрашивается ли отсюда вывод, что на роль первоначала нельзя выдвигать ни отдельную стихию, ни все их вместе? Однако и после поистине героического "прорыва" мысли к апейрону на целые века еще будет сохранять власть над умами древних философов исход­ная логика, апеллирующая к определенному, качественному, хотя "в-себе" уже абстрактному первоначалу.

Анаксимандр сделал дерзкий шаг к понятию неопределенно-бескачественного материального. По своему содержательному философскому смыслу апейрон как раз и являлся таковым. Вот почему неопределенность как характеристика первоначала была крупным шагом вперед философской мысли по сравнению с выдви­жением на первый план какого-то одного, определенного матери­ального начала. Апейрон — еще не понятие материи, но ближай­шая перед ним остановка философствования. Поэтому Аристотель, оценивая мыслительные попытки Анаксимандра и Эмпедокла, как бы приближает их к своему времени и говорит: „...они, пожалуй, толковали о материи" (9; 117).

Апейрон означает "беспредельное", "безграничное". Само это прилагательное соотносится с существительным περαξ; или "предел», "граница", и частицей ά-, которая означает отрицание (тут — отрицание границы). Итак, греческое слово "апейрон" обра­зуется так же, как и новое понятие о первоначале: посредством отрицания качественных и всяких иных границ. Вряд ли осозна­вая истоки и следствия своего выдающегося интеллектуального изо­бретения, Анаксимандр по существу показал: первоначало — не не­которая особая материальная реальность, а специфическая мысль о материальном мире; и потому каждая следующая логичес­ки необходимая стадия в раздумьях о первоначале образуется фи­лософской мыслью из философской же мысли. Исходный шаг — абстрагирование материального как общего, но остаточное привя­зывание его к определенному, качественному уступает место отри­цанию. Слово "апейрон" — было ли оно заимствовано Анаксимандром из бытового словаря древних греков или создано им самим — как нельзя лучше передает генезис философского понятия беспре­дельного.

В этом понятии как бы заключена попытка ответа еще на один вопрос, который также должен был возникнуть со времени Фалеса. Ведь первоначало должно было объяснить рождение и гибель все­го, что есть, было и будет в мире. Значит, должно быть нечто, из чего все возникает и во что все разрешается. Иными словами, первопричина, первооснова и рождения, и гибели, и жизни, и смерти, и возникновения, и уничтожения сама должна быть посто­янна, неуничтожимо, т.е. бесконечна во времени. Античная фило­софия четко представляет различие между двумя состояниями. Одно отмечено рождением и смертью. То, что есть, когда-то возникло и когда-то погибнет — оно преходяще. Преходящи каж­дый человек, каждая вещь. Преходящи состояния, которые мы наблюдаем. Преходящее многообразно. Значит, есть множествен­ное, и оно же — преходящее. Первоначалом, по логике этого рассуждения, не может стать то, что само является преходящим — ибо тогда оно не было бы первоначалом для другого преходящего.

В отличие от тел, состояний, людей, отдельных миров, перво­начало не погибает, как погибают те или иные вещи и миры. Так рождается и становится одной из самых важных для философии идея бесконечности, как бы составленная и из идеи беспредельно­сти (отсутствия пространственных границ) и из идеи вечного, непреходящего (отсутствия временных границ).

 

У истоков диалектики

 

В движении идеи материального первоначала внутренне уже заключена диалектика. Но должно было пройти некоторое время, чтобы она была замечена, выявлена и превращена в самостоятель­ный объект размышлений. И здесь опять проявился гений Анакси­мандра. Он намечает ту линию рассуждений о первоначале, кото­рая, как уже отмечалось, в дальнейшем разовьется в важнейшую концепцию первоначального философствования, а именно, в античную диалектику, в частности в учение о единстве и борьбе противоположностей. У античной диалектики как более или менее цельной концепции есть своего рода предыстория — когда диалек­тические идеи еще не сложились, но уже забрезжили на философ­ском горизонте.

Анаксимандр, как мы видели, сопоставляет первоначало в его чисто материальном облике, например воду и огонь: он рассмат­ривает разные стихии, разные виды существования материального, скажем, твердое и жидкое, сухое и влажное. И рассуждает так: ни одно из них не может быть отделено от другого, ни одно не может быть возвышено над другим, потому что одно из другого рождает­ся. Материальные состояния родственны, равноправны, и именно поэтому из одного может возникнуть другое: сухое может увлаж­ниться, влажное — высохнуть, холодное — стать горячим, горячее — остынуть. Иными словами, наблюдаются взаимопереходы между материальными состояниями, их взаимосвязи, которые в свою очередь неоднородны: среди них есть взаимодействия, которые ум человеческий отнюдь не случайно выделяет для более пристального рассмотрения. И тут намечаются существенные различия между дофилософской и ранней философской диалектикой, даже если последняя выступает в своей зародышевой форме. Не обязательно быть философом, чтобы заметить изменчивость вещей, взаимо­переходы состояний. Что сухое увлажняется, горячее охлаждается, люди наблюдают уже в повседневном опыте. Философы же показывают — и как раз благодаря идее первоначала, что проти­воположные состояния чем-то объясняются, что они как бы сосре­доточены в едином и из единого основания "выделяются". А единое не тождественно ни той, ни другой противоположности. Значит, если первооснова — апейрон, то именно апейрон дает начало рождению и гибели, "из" апейрона "происходят" эти и другие противоположности. Так философия движется к важнейшей из своих идей — идее единства и противостояния противоположно­стей, идее, которую Гегель позднее назовет проблемой "основания" противоположностей. Аристотель отмечает: „...противоположности [изначально] наличны в одном и выделяются из него, как говорит Анаксимандр" (16; 121).

Или свидетельство Симпликия, не избежавшего терминоло­гической модернизации: „Так, Анаксимандр говорит, что противо­положности, содержащиеся в наличии в субстратном бесконечном теле... выделяются [из него], первым назвав субстрат началом... Противоположности же суть: горячее, холодное, сухое, влажное и др." (Там же). Эта идея приобретает у Анаксимандра, по свиде­тельству Псевдо-Плутарха, космогонический характер — с ее помо­щью философ стремится объяснить рождение мира. Анаксимандр говорил, свидетельствует Псевдо-Плутарх, что "при возникновении этого космоса из вечного [?] выделилось нечто чреватое... горячим и холодным, а затем сфера пламени обросла вокруг окружающего Землю аэра [холодного тумана], словно кора вокруг дерева. Когда же она оторвалась и была заключена внутрь неких кругов, возникли Солнце, Луна и звезды" (10; 118). Вот он, новый тип космогонической гипотезы — гипотезы философской, где роль рождающегося перво­начала играет апейрон, а роль силы, побуждающей к рождению стихий и воплощающейся в них, — выделяющиеся "из" апейрона противоположности.

Мысли, идеи Анаксимандра логично вытекают из того, что было сказано Фалесом, и переливаются в то, что будет сказано уже его последователями, например, Анаксименом или Гераклитом.

Анаксимен одновременно и последователь Фалеса, и продолжа­тель линии Анаксимандра. И ему представляется, что можно найти такое первоначало, которое будет отвечать и идее Фалеса, и тем требованиям, кои выдвинул Анаксимандр: он считает началом воз­дух и бесконечное (τδάπειρον). Первоначалом — таков, по сущест­ву, логический путь мысли Анаксимена — должна стать самая бескачественная из материальных стихий (не обладающая всеми теми заметными и определенными качествами, которыми обладает, например, вода). А все же это должно быть качественное перво­начало, которое человек способен так или иначе видеть, ощущать. Значит, делает вывод Анаксимен, первоначалом должен стать Воз­дух как стихия природы. Воздух, как он полагал, более обширное, более "беспредельное" начало, чем вода. И в самом деле, огра­ниченность водных пространств, возможность высыхания каких-то тел — все это заметно невооруженному взгляду. Воздух же трудно увидеть, он — стихия, которая не имеет цвета, лишена обычных "телесных" качеств. Как правильно отмечают некоторые интерпре­таторы, воздух у Анаксимена не был ни газом, ни вообще чем-то таким, что может на наших глазах изменять свои качественные со­стояния. Речь шла скорее о воздухе — "образе" всеобщей стихии. Слово "воздух" наполнялось у Анаксимена все более символичным, обобщенным, абстрактным содержанием. Но последний шаг в сто­рону первоначала, подобного апейрону, мыслитель не готов был сделать. Поэтому Анаксимен — философ, во времени следовавший за Анаксимандром, — логически может быть скорее поставлен на промежуточную ступень между Фалесом и Анаксимандром.

Качественно новый шаг в философии суждено было сделать выдающемуся мыслителю древности — Гераклиту из Эфеса. Его по праву можно причислить к создателям первоначальной формы философской диалектики.

 

Глава 3. РОЖДЕНИЕ И ПРЕОБРАЗОВАНИЕ

ПЕРВЫХ ДИАЛЕКТИЧЕСКИХ ИДЕЙ В ЗАПАДНОЙ

ФИЛОСОФИИ

 

1. ГЕРАКЛИТ ЭФЕССКИЙ И НОВЫЙ ОБРАЗ ФИЛОСОФСКОЙ МУДРОСТИ

 

Годы жизни Гераклита Эфесского точно неизвестны. Пред­полагают, что он был "в расцвете сил" в 69-ю Олимпиаду, т.е. в 504-501 гг. до н.э. (1; 176). Гераклит родился в Ионии, в Малой Азии, в греческом городе-государстве Эфесе. В VII—VI вв. до н.э. Эфес вместе с другими полисами греческого мира прошел через процесс демократизации; власть перешла от царского и аристокра­тических родов к демократическим слоям населения, что имеет прямое отношение к Гераклиту Эфесскому. Он происходил из царского рода. По свидетельству Страбона (22А2), цари-жрецы (басилевсы) Эфеса происходили от Андрокла, сына афинского царя Кодра. Однако в то время Гераклит уже не только не мог притязать на связанные с его родословной привилегии, но и по соб­ственной воле отказался даже от тех, которые все еще выпадали на долю представителей свергнутых царских родов или потомков ари­стократии. Он отказался от царского сана, по сути дела номиналь­ного, уступив его своему брату (1 (6); 177), и поселился при храме Артемиды Эфесской.

Живя при храме, Гераклит, согласно свидетельствам, проводил время очень странным для "нормального" человека образом: иногда играл с детьми в кости и в другие детские игры; иногда предавался "праздным" размышлениям. Греки дивились: потомок царского рода выбрал путь бедности. Но о Гераклите-мудреце они нередко вспоминали и в связи с серьезными для города обстоятель­ствами. Так, эфесцы, признав его одним из выдающихся мудрецов, полагали, что он может дать Эфесу наиболее мудрое законодатель­ство. Но когда эфесцы, по свидетельству Диогена Лаэртия, "проси­ли его дать им законы, он пренебрег их просьбой, сославшись на то, что город уже во власти дурного государственного устройства" (1 (2); 176).

Есть свидетельства и о том, что к Гераклиту присылали своих послов афиняне. Узнав о нем как о выдающемся философе, жители Афин захотели увидеть Гераклита в своем городе, услышать его, поспорить с ним. Гераклит отказался и от этого (1(12);178). Созда­ется впечатление, что он сознательно и упорно вел уединенную жизнь ученого, философа, своего рода отшельника. "Впав под ко­нец в человеконенавистничество и став отшельником, — свидетель­ствует Диоген Лаэртий, — он жил в горах и питался травами и растениями. Заболев от этого водянкой, он спустился в город и, говоря загадками, спрашивал у врачей, могут ли они из ливня сделать засуху" (1 (3); 176).

Так же, как и другие "первые философы", Гераклит, согласно свидетельствам, написал сочинение «О природе». Диоген Лаэртий сообщает, что оно делилось на три основные части: в первой речь шла о Вселенной, во второй — о государстве, в третьей — о бого­словии (1 (5); 177). Этим опровергается возможное представление о том, что сочинение «О природе» посвящено природе лишь в соб­ственном, узком смысле слова. И можно предполагать, что в нем могло быть рассуждение о сущности, о сути всего существующего. Тогда сочинение, разделенное на раздумья о Вселенной (то есть собственно о природе), о государстве и о божестве, и заключает в себе три самых главных сюжета, которые занимали всех древне­греческих философов, а вслед за ними философов других стран и эпох.

Гераклита современники порой считали дерзким, надменным человеком, не удосуживающимся разъяснить свои мысли-загадки, мысли-шифры. Греки называли его Темным. Диоген Лаэртий сви­детельствует: „Говорят, Еврипид дал ему [Сократу] сочинение Гераклита и спросил о его мнении. Тот ответил: „Что понял — великолепно, чего не понял, думаю, тоже, а впрочем, нужен прямо-таки делосский ныряльщик" (4; 179). Возникла целая литература, посвященная возможным толкованиям этого прозвища Гераклита. Так и остается неясным, назвали ли его Темным потому, что он пи­сал на поэтическом, не очень понятном языке, или потому, что был склонен к афоризмам, звучавшим парадоксально, иногда вызы­вающе. Или потому, что задавал своим читателям, слушателям загадки, не предлагая разгадок. Или потому, что любил игру слов.

Не придавал ли Гераклит своим сочинениям малопонятную форму намеренно? Это могло соответствовать его философскому убеждению, выраженному в словах: „Природа любит прятаться" (8; 192)*... Во всяком случае, так полагал Цицерон, оправдывая Гераклита: „[Темнота] не заслуживает упрека в двух случаях: либо если привносишь ее намеренно, как Гераклит, "который известен под прозвищем Темный, ибо слишком темно о природе вещей рас­суждал он", либо когда непонятность речи обусловлена темнотой предмета..." (4; 180). Впрочем, "темен", непривычен был и предмет Гераклита: речь ведь шла о скрытой природе вещей, о труднейшей для постижения диалектике мира. Главным материалом для раз­мышления является само наследие, оставленное Гераклитом. Сохранилось более 100 фрагментов из его работ, которые специа­листы считают подлинными (в упомянутом издании А.В. Лебедева 114 фрагментов представлены как подлинные, еще 11 — как сомнительные).

Размышления над фрагментами и реконструкция жизни, спосо­бов мышления Гераклита сопряжены с множеством трудностей. Действительно, фрагменты — и потому, что это отрывки, и пото­му, что Гераклит высказывался и изъяснялся "темно", — иногда загадочны, парадоксальны. Поэтому толкование, которое дает каж­дый из интерпретаторов, остается не более чем историко-философ­ской гипотезой.

Гераклит как человек и мыслитель, видимо, в какой-то мере отличался от философов милетской школы. Так, среди материалов, приписываемых Гераклиту, почти нет фрагментов астрономическо­го, математического характера и т.д. Можно высказать предполо­жение, что специальные преднаучные размышления, какие занима­ли много места у Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена, Гераклита уже почти не интересовали. Его в гораздо большей мере привлека­ло философское размышление, которое у него частично является абстрактным, а частично еще переплетается с множеством конкрет­ных сюжетов. Несомненно и то, что Гераклита больше, чем его предшественников, волнуют, становясь объектом философских раз­думий, социальные, этические, нравственные вопросы.

 

Мудрец и толпа

 

Иногда стиль и направленность размышлений Гераклита ставят в прямую связь с его происхождением из царского рода; отсюда-де его презрение к толпе, к большинству, к демократии и демократиз­му. Но Гераклит немногих "наилучших" выделяет совсем не по знатному происхождению, тем более не из-за богатства. Гераклит, безусловно, на стороне тех, кто делает выбор в пользу ценностей духа и добра. С нескрываемым осуждением относится он к людям, стяжающим материальные блага и богатства, неумеренным в удов­летворении своих желаний: „Не к добру людям исполнение их желаний" (71; 234). Но при этом специально обсуждается пробле­ма именно плотских, материальных желаний. И здесь Гераклит выражает свои ценностные предпочтения вполне определенно: „Лучшие люди одно предпочитают всему: вечную славу — брен­ным вещам, а большинство обжирается, как скоты" (95; 244). Характерной для Гераклита иронией проникнуты следующие слова (свидетельство Климента Александрийского): „Ищущие золото много земли перекапывают, а находят мало" (10; 193).

К чему же должен стремиться человек? Может ли он бороться со своими житейскими страстями и одолеть их? Один из главных пороков, против которых с истинной страстью выступает Гераклит, — это невежество. А оно многолико. Невежественны те, кто подда­ется обманчивому человеческому мнению, кто ленив в размышле­нии, кто в погоне за богатствами не занимается совершенствовани­ем своей души. Распространенный вид невежества таков: люди ве­рят в то, что им внушают. Гераклит с возмущением говорит о таких людях и противопоставляет толпе — "наилучших": „Один мне — тьма (десять тысяч. — Н.М.), если он наилучший" (98; 245).

Кого же относит Гераклит к "наилучшим"? "Наилучшие" — как раз те, кто размышление, совершенствование души предпочита­ет "скотскому" пресыщению чисто материальными благами. Но "наилучшие" — не просто люди, которые приобретают знания, хотя размышлять, рассуждать, накапливать знания, конечно, очень важно. Для Гераклита уже разумение есть своего рода доброде­тель. И каждый человек может развить в себе благодетельную спо­собность к размышлению, к познанию самого себя. Следовательно, Гераклиту неверно приписывать мнение, согласно которому люди от рождения или в силу своего происхождения склонны или не склонны, способны или не способны к размышлению и самопозна­нию. Нет, такая способность, согласно Гераклиту, в принципе дана всем людям, нужно лишь правильно воспользоваться ею. Мудрец из Эфеса снова и снова атакует пагубное, по его мнению, упот­ребление людьми души, дарованной им и доступной совершенст­вованию.