П. Кальдерон. Монолог Сехісмундо з драми «Життя – це сон»

 

Ох, я нещасний! Ох, я безталанний!

Боже правий, змилостився,

Заміни на ласку гнів!

Чим тобі я завинив —

Тим хіба, що народився?

Безперечно, провинивсь я

Саме цим в очах твоїх;

Присуди небес благих

Непреложні й неодмінні,

Бо родитися людині —

То уже найтяжчий гріх.

Злочин свій я визнаю,

Та скажи мені, Всевишній,

Чи один я в тебе грішний,

Чи на видноті стою,

Чи на голову мою

Ти зіслав найтяжчі кари?

Родяться ж і інші тварі,

То й вони провинні теж,

А ти блага їм даєш,

Про які я тільки марю...

Родиться на світі птах,

Гарний, мов пірната квітка

Чи яка крилата вітка,

I шугає в небесах

Куди хоче — мах, мах, мах —

По ефірному роздоллі;

Десь там є й кубельце долі,

Хоч сиди, а хоч лиши...

В мене, Боже, більш душі,

Чом же маю менше волі?

Родиться у лісі звір

У плямистій гарній шкурі

(Мов чий пензель із натури

Змалював там знаки зір),

Поринає в світу вир

I жорстоким мимоволі

Стає в хижому околі,

Щоб себе оберегти...

В мене більше доброти,

Чом же маю менше волі?

Родиться у хвилі риба,

Німий виплодок морський;

Ніби човник той з луски,

Надринає часом з глибу,

Як, своєму вірна трибу,

Ходить, швидко чи поволі,

По підводнім виноколі

Між плавкого баговиння...

В мене більше розуміння,

Чом же маю менше волі?

Родиться в яру струмок,

Дзюркотливая течійка,

I, неначе срібна змійка,

В'ється любо між квіток,

Дзвонить чисто, мов дзвінок,

I радіє своїй долі:

По відкритім рівнім полі

Йому бігти все життя...

В мене більше почуття,

Чом же маю менше волі?

Думка ця з ума зведе...

Я у розпачі безумній

Клекочу, немов Везувій,

Серце вирвав би з грудей!

Де ж тут правда? Розум де?

Де закон, що ставить міру?

Щоб людині — ні, не вірю! —

Господь Бог того не дав,

Що так щедро дарував

Річці й рибі, птиці й звірю?!

(Переклад М. Лукаша)

 

 

О, я несчастный! Горе мне!О, небо, я узнать хотел бы,За что ты мучаешь меня?Какое зло тебе я сделал,Впервые свет увидев дня?Но раз родился, понимаю,В чем преступление мое:Твой гнев моим грехом оправдан,Грех величайший - бытие.Тягчайшее из преступлений -Родиться в мире. Это так.Но я одно узнать хотел быИ не могу понять никак.О, небо (если мы оставимВину рожденья - в стороне),Чем оскорбил тебя я больше,Что кары больше нужно мне?Не рождены ли все другие?А если рождены, тогдаЗачем даны им предпочтенья,Которых я лишен всегда?Родится птица, вся - как праздник,Вся - красота и быстрый свет,И лишь блеснет, цветок перистый,Или порхающий букет,Она уж мчится в вольных сферах,Вдруг пропадая в вышине:А с духом более обширнымСвободы меньше нужно мне?Родится зверь с пятнистым мехом,Весь - разрисованный узор,Как символ звезд, рожденный кистьюИскусно - меткой с давних пор,И дерзновенный и жестокий,Гонимый вражеской толпой,Он познает, что беспощадностьЕму назначена судьбой,И, как чудовище, мятетсяОн в лабиринтной глубине:А лучшему в своих инстинктах,Свободы меньше нужно мне?Родится рыба, что не дышет,Отброс грязей и трав морских, -И лишь чешуйчатой ладьею,Волна в волнах, мелькнет средь них,Уже кружиться начинаетНеутомимым челноком,По всем стремиться направленьям,Безбрежность меряя кругом,С той быстротой, что почерпаетОна в холодной глубине:А с волей более свободной,Свободы меньше нужно мне?Ручей родится, извиваясь,Блестя, как уж, среди цветов,И чуть серебряной змееюМелькнет по зелени лугов.Как он напевом прославляетВ него спешащие взглянутьЦветы и травы, меж которыхЛежит его свободный путь,И весь живет в просторе пышном,Слагая музыку весне:А с жизнью более глубокойСвободы меньше нужно мне?Такою страстью проникаясьИ разгораясь, как вулкан,Я разорвать хотел бы сердце,Умерить смертью жгучесть ран.Какая ж это справедливость,Какой же требует закон,Чтоб человек в существованьиТех преимуществ был лишен,В тех предпочтеньях самых главныхБыл обделенным навсегда,В которых взысканы ВсевышнимЗверь, птица, рыба и вода? (Перевод К. Бальмонта)
Джон ДоннС добрым утром

Да где же раньше были мы с тобой?

Сосали грудь? Качались в колыбели?

Или кормились кашкой луговой?

Или, как семь сонливцев, прохрапели

Все годы? Так! Мы спали до сих пор;

Меж призраков любви блуждал мой взор,

Ты снилась мне в любой из Евиных сестер.

 

Очнулись наши души лишь теперь,

Очнулись - и застыли в ожиданье;

Любовь на ключ замкнула нашу дверь,

Каморку превращая в мирозданье.

Кто хочет, пусть плывет на край земли

Миры златые открывать вдали –

А мы свои миры друг в друге обрели.

 

Два наших рассветающих лица –

Два полушарья карты безобманной:

Как жадно наши пылкие сердца

Влекутся в эти радостные страны!

Есть смеси, что на смерть обречены,

Но если наши две любви равны,

Ни убыль им вовек, ни гибель не страшны.

(Переклад Г. М. Кружкова)

Джон ДоннМедитация XVII (отрывок) Кто не поднимет взор к Солнцу, когда оно восходит? Но сможет ли кто оторвать взгляд от кометы, когда она вспыхивает в небесах? Кто не прислушается к звону колокола, о чем бы тот ни звонил? Но кто сможет остаться глух к колокольному звону, когда тот оплакивает уход из мира частицы нас самих?Нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий – часть континента; и если море смоет утес, не станет ли меньше вся Европа, меньше - на каменную скалу, на поместье друзей, на твой собственный дом. Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством. А потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол, он звонит и по тебе.

Г. Гейне

«Не знаю, що стало зо мною…»

Не знаю, що стало зо мною,

Сумує серце моє,—

Мені ні сну, ні спокою

Казка стара не дає.

 

Повітря свіже — смеркає,

Привільний Рейн затих;

Вечірній промінь грає

Ген на шпилях гірських.

 

Незнана красуня на кручі

Сидить у самоті,

Упали на шати блискучі

Коси її золоті.

Із золота гребінь має,

I косу розчісує ним,

I дикої пісні співає,

Не співаної ніким.

 

В човні рибалку в цю пору

Проймає нестерпний біль,

Він дивиться тільки вгору —

Не бачить ні скель, ні хвиль.

 

Зникають в потоці бурхливім

I човен, і хлопець з очей,

I все це своїм співом

Зробила Лорелей.

(Переклад Л. Первомайського)

 

Лорелей

Не знаю, о чем я тоскую.

Покоя душе моей нет.

Забыть ни на миг не могу я

Преданье далеких лет.

 

Дохнуло прохладой. Темнеет.

Струится река в тишине.

Вершина горы пламенеет

Над Рейном в закатном огне.

 

Девушка в светлом наряде

Сидит над обрывом крутым,

И блещут, как золото, пряди

Под гребнем ее золотым.

 

 

Проводит по золоту гребнем

И песню поет она.

И власти и силы волшебной

Зовущая песня полна.

 

Пловец в челноке беззащитном

С тоскою глядит в вышину.

Несется он к скалам гранитным,

Но видит ее одну.

 

А скалы кругом все отвесней,

А волны - круче и злей.

И, верно, погубит песней

Пловца и челнок Лорелей.

(Перевод С. Маршака)

 

Вільям Блейк

Лондон

Но вольным улицам брожу,

У вольной издавна реки.

На всех я лицах нахожу

Печать бессилья и тоски.

 

Мужская брань и женский стон

И плач испуганных детей

В моих ушах звучат, как звон

Законом созданных цепей.

Здесь трубочистов юных крики

Пугают сумрачный собор,

И кровь солдата-горемыки

Течет на королевский двор.

 

А от проклятий и угроз

Девчонки в закоулках мрачных

Чернеют капли детских слез

И катафалки новобрачных.

(Перевод С. Маршака)

 

Дж. Г. Байрон

З єврейських мелодій

 

Мій дух, як ніч. О, грай скоріш:
Я ще вчуваю арфи глас.
Нехай воркує жалібніш
І тішить слух в останій час.
Як ще надія в серці спить,
Її розбудить любий спів.
Як є сльоза - вона збіжить,
Поки мій мозок не згорів.
Але суворо й смутно грай,
Додай жалю в свій перший звук.
Молю тебе, заплакать дай.
Бо розпадеться серце з мук.
Воно в собі терпить давно,
Вже в йому вщерть тяжких образ;
Як не поможе спів, воно
Від мук страшних порветься враз.

(Переклад В. Самійленка)

 

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!

Вот арфа золотая.

Пускай персты твои, промчавшися по ней,

Пробудят в струнах звуки рая.

И если не навек надежды рок унес,

Они в груди моей проснутся.

И если есть в очах застывших капля слез –

Они растают и прольются.

Пусть будет песнь твоя дика, как мой венец,

Мне тягостны веселья звуки!

Я говорю тебе: я слез хочу, певец,

Иль разорвется грудь от муки.

Страданьями была упитана она,

Томилась долго и безмолвно;

И грозный час настал – теперь она полна,

Как кубок смерти, яда полный.

(Перевод М. Лермонтова)