Социологический анализ хозяйственных идеологий

Под идеологией мы понимаем не партийную доктрину, не набор политических инструментов по обработке сознания непросвещенных масс и не “ложное сознание” в марксистском смысле, а то, что К. Манхейм называл “рационально обоснованной системой идей”. Таким образом, мы не вкладываем в данное понятие уничижительного смысла, который придается ему еще с наполеоновской эпохи.

Соответственно хозяйственная идеология рассматривается как более или менее упорядоченный взгляд на экономику, системное мировоззрение, в котором сплетаются познавательные, нормативные и символические элементы. Подобное мировоззрение отличают следующие черты:

• более или менее целостное (завершенное) описание хозяйственной системы;

• внутренняя непротиворечивость предлагаемых схем;

• внесение в экономические рассуждения особых представлений о ценностях, об общественно-экономическом идеале;

• указание на способы преобразования существующего экономического строя.

 

Т ри уровня воспроизводства хозяйственной идеологии:

• на уровне идеологических систем;

• на уровне экономических программ;

• на уровне массового сознания.

 

Идеологическая система представляет собой теоретически оформленную “чистую” модель хозяйственных процессов. Она обладает относительной целостностью и внутренней логической непротиворечивостью, но в силу этого неизбежно страдает неполнотой. Рационализация и структурирование идеологического пространства в системе понятий, доведенные до построения “чистых” идеологических схем — удел исследователя-теоретика. Только такие схемы полностью соответствуют канонам идеологии как подлинно системного мировоззрения.

 

Экономическая программа воплощает иной тип более прикладных моделей, для которых характерны, с одной стороны, полнота охвата, а, с другой — принципиальная эклектичность. Они комбинируются, складываются из элементов разных идеологических систем. И носители здесь иные — эксперты и консультанты в области экономической политики, а также сами политики.

 

Наконец, идеологические воззрения воспроизводятся в массовом сознании в виде дихотомических клише и единичных суждений, опирающихся на прочные земные основания здравого смысла. Идеологические системы и программы переводятся средствами массовой информации на язык популярных лозунгов и простых решений-“одноходовок”. В таком виде они и осваиваются носителями массового сознания.

На каждом из трех уровней строятся свои описательные и нормативные схемы, раскрывающие характер сущего или должного порядка.

 

Консерватизм.

Консерватизм не предусматривает равноправия. Более того, он утверждает принцип строгой иерархии, отчетливо прокламируя фактическое экономическое неравенство. Последнее с консервативной точки зрения освящено правом и традицией, непременно проникнуто неким моральным Духом, “чувством служения”. Это единственная открыто антиэгалитарная идеология, предлагающая, словами И.А. Ильина, “живое созерцательное приспособление к человеческому неравенству”.

 

В области хозяйственной мотивации консерватор ориентируется скорее не на материальные стимулы, а на выработанную привычку исполнения долга, на воспитание трудовой и деловой этики, лояльности руководству, преданности фирме.

 

В сфере хозяйственной организации идеал консерватизма — корпоративное устройство. Место индивида или группы здесь определено их принадлежностью к относительно замкнутым организациям иерархического типа, будь то средневековый ремесленный цех или современная фирма. А наивысшей, в каком-то смысле “священной”, силой, объединяющей все прочие корпорации, является Государство.

 

Либерализм. Суть либеральных идеалов заключена в утверждении свободы хозяйствующего субъекта. Максимальное использование стихийных общественных сил и минимальное принуждение — таков основополагающий принцип “чистого” либерализма. В сфере хозяйственной мотивации либерализм опирается в первую очередь на привлекательность материальных стимулов.

 

Либерализм проповедует экономическое равенство, но в то же время эгалитаристские элементы имеют здесь формально-декларативный характер. Речь идет о весьма условном равенстве исходных позиций — подобно равенству бойцов на ринге. Индивиды как собственники и граждане наделяются равными формальными правами в политико-правовой области. При этом достаточно отчетливо прокламируется фактическое экономическое неравенство. Либерализм выступает, таким образом, за “равенство возможностей” против “равенства результатов”.

Демократизм. Демократизм является эгалитаристской идеологией, но старается ограничивать эгалитарные установки сферой политики и права. В сфере же экономики он пытается смягчить фактическое неравенство и так распределить экономические ресурсы, чтобы сблизить полюса, минимизировать число как бедных, так и богатых групп, не посягая, однако, на основы самого неравенства.

 

Демократ провозглашает свободу индивида как члена определенного сообщества. Выход из сообщества возможен, но означает потерю соответствующих прав (в этом содержится элемент принуждения). Демократизм противопоставляет отдельному индивиду отношения кооперации и сотрудничества, оставляя ему, тем не менее, поле для автономии и позволяя реализовать ее, примыкая к разного рода коллективам и организациям.

 

Суть демократизма выражается словами “полноправное членство”. Это предполагает и право индивида на владение и хозяйственное управление, а также на объединение с другими субъектами согласно своим собственным интересам, и право на равных с другими членами группы или сообщества участвовать в процессе принятия хозяйственных решений — непосредственно или через выборных представителей. Демократизм, таким образом, не нарушает право частной собственности, но ограничивает его в пользу элементов самоуправления.

Демократ выступает за дисперсию экономической власти, дробление (диффузию) собственности в противоположность “аристократическому” единонаследию и установление относительно прогрессивных шкал налогообложения доходов.

 

Провозглашение эффективности демократических решений в экономике исходит из предположения, что индивиды не только рационально преследуют свои интересы, но и достаточно компетентны, т.е. не нуждаются в бюрократической или патерналистской опеке.

Социализм. Социализм является радикальной эгалитаристской идеологией. Он стремится к максимально возможному социально-экономическому равенству во владении ресурсами, в трудовой деятельности и распределении благ, допуская лишь те формы неравенства, которые проистекают из технологического уровня разных производств или из природных способностей работников.

 

Социализм являет собой яркий пример отрицания индивидуализма (все попытки внести сюда индивидуалистическое начало оборачивались в итоге беспомощной эклектикой). Он провозглашает единство в форме товарищества или братства, в котором происходит целенаправленное расширение сферы публичной жизни, и частные права субъекта на автономию не предоставляются никому.

 

Социализм в своем чистом виде отрицает частную собственность. Всеобщее обладание не принадлежащими никому средствами производства становится естественной базой для утверждения всеобщности труда и относительно уравнительного распределения вознаграждений.

Общественная собственность становится базой для утверждения всеобщей планомерной организации хозяйственной жизни. При этом народное хозяйство рассматривается не как органическая целостность, а скорее как оперативный плацдарм, объект регулирующего воздействия из единого центра. Важнейшим инструментом этого регулирования становится государство, которое выступает в первую очередь машиной внеэкономического принуждения и перераспределения огромной массы хозяйственных ресурсов.

 

Правда, своей конечной целью социалист считает преодоление государственности и утверждение непосредственного самоуправления трудящихся. Но в отличие от демократического самоуправления, здесь не предполагается свободного самоопределения человека как индивида. Социализм предполагает насильственное включение всех индивидов в деятельность “единой народнохозяйственной фабрики”, а принуждение в качестве одного из базовых принципов обеспечения всеобщей общественной связи. Хозяйствующему индивиду здесь просто не отводится места. Свобода оказывается не более чем “осознанной необходимостью” подчинения установленному порядку.

 

Подобно либерализму, социалистическая идеология предлагает свою универсальную схему хозяйственной организации. Именно в силу этого внутреннего родства и сходства притязаний они становятся основными экономико-идеологическими противниками.

 

Сравнительная характеристика идеологических систем. Различие четырех вышеуказанных систем состоит в точках опоры и избираемых ориентирах. Либерализм делает акцент на праве частной собственности, социализм — на равенстве в распределении условий и результатов производства, демократизм — на самоуправлении и всеобщих социально-экономических гарантиях, консерватизм — на нормативном регулировании хозяйственных действий.

 

В целом либерализм и демократизм стали прямым развитием интеллектуализма и рационалистических постулатов западноевропейского Просвещения. Консерватизм консолидировался как реакция восстановления вытесняемых волевых, интуитивных и моральных начал — иррациональных сил самостийно растущего организма. Сложнее всего дело обстоит с социализмом, который явил собой причудливое сочетание рационалистических проектов и иррационального духа, или, точнее, “рациональное мышление иррационального действия”.

 

В пределах либеральной парадигмы человек в максимальной степени походит на homo economicus, обладая всеми его важнейшими чертами: рациональностью, эгоистичностью и независимостью.

Человек в демократической парадигме рационален и эгоистичен, но расстается с частью своей независимости: он должен быть уверен, что его “соседи” также ведут себя рационально.

Человек в социалистической парадигме эгоистичен, но полностью утрачивает независимость и отказывается от индивидуальной рациональности, полагаясь на рациональность коллективного субъекта.

В консервативной же парадигме субъект максимально отдаляется от образа “экономического человека”, ибо на второй план отходят и его рациональность, и эгоизм, и независимость.

Идеологические гибриды.

Идеологические системы оформляются в непрерывном взаимном отталкивании. А в это время реальная государственная политика, по крайней мере в ведущих западных странах, издавна строится исключительно на компромиссах и идеологических гибридах. И любые изменения в проводимой политике в большинстве случаев становятся не коренной сменой идеологической линии, а лишь смещением акцентов.

В эпоху буржуазных революций произошло переплетение либеральных и демократических доктрин, что явилось критической реакцией на феодальный консерватизм. В развитых буржуазных обществах они успели достаточно утвердиться, чтобы, во-первых, потеснить мощные слои старого и нового консерватизма, а во-вторых, не допустить неуправляемой цепной реакции распространения социалистических идей.

 

Консервативно-либеральная (или либерально-консервативная) программа, поддерживающая, с одной стороны, сильную государственность и правопорядок, а с другой — свободу в экономической деятельности, оказалась неплохо сбалансированной. В ней достигается симбиоз прогосударственных и антигосударственных начал, партикуляристских (националистических) и универсалистских элементов. Либерализм привносит в этот альянс некий динамичный дух, консерватизм удерживает этот дух от радикальных поползновений. А оппозиционный социал-демократизм заботится о том, чтобы не произошло забвения эгалитарных принципов.

 

Наконец, несколько слов о третьем уровне — уровне массового сознания. Здесь экономические решения воспринимаются ситуативно, эклектично, эмоционально и нерефлексированно, на уровне лозунгов и здравого смысла. А значительная часть населения вообще живет вне мира хозяйственных идеологий, не имея сколько-нибудь упорядоченных представлений о социально-экономических процессах.

 

21. Трансформация хозяйственных идеологий (на примере современной России)

Мы смотрим на экономику и общество сквозь призму идеологических воззрений. Причем, сами эти воззрения не остаются постоянными. Изменяются не только взгляды отдельного человека, но и общая идеологическая картина. Различные идеологии сосуществуют, активно влияют друг на друга. Но в каждый период та или иная из них выходит на передний план, утверждается в общественно-политическом сознании и экономическом лексиконе. Это происходит в тот момент, когда соответствующая идеологическая система находит концентрированное выражение в политических программах, а лозунги этих программ осваиваются и поддерживаются массой населения, точнее, его наиболее восприимчивыми группами. На время наступает период относительного господства одной из идеологических парадигм.

В данной лекции мы собираемся предложить вариант социологического анализа трансформации экономических идеологий на примере из ближайшей истории России — с начала перестройки до середины 90-х годов. Именно этот, предельно сжатый по историческим меркам, период позволяет проследить целый ряд идеологических сдвигов. В самом деле, еще совсем недавно велась борьба за интерпретацию “социалистического выбора”, затем спорили о путях вызревания подлинного “гражданского общества”, вскоре акцент переместился на дебаты о построении “нормальной экономики”, а потом в центре внимания оказалось содержание “национально-государственных интересов”. Это не просто замена терминов и клише. Вместе с ними изменяется и наше понимание происходящего.

Мы будем исходить далее из следующих двух предположений. Первое — существуют несколько идеологических систем, каждая из которых предлагает свое, достаточно полное и относительно непротиворечивое описание одного и того же объекта — хозяйственной системы России (СССР) в советский и постсоветский периоды, а также строит свои модели желаемого будущего. Второе — в течение реформенного десятилетия эти системы, воплощаясь в разных программах, последовательно сменяли друг друга, и таким образом, происходило неоднократное замещение мировоззренческих доминант — как в головах отдельных субъектов, так и в публичной сфере в целом. Попробуем разобраться в этом “идеологическом калейдоскопе”, описывая каждую идеологическую систему в ее собственной терминологии.

Социалистическая парадигма. В течение десятилетий в нашей стране официальная и практически единственная объясняющая парадигма формировалась социалистической идеологией. Не секрет, что в концептуальном отношении она практически целиком строилась по принципу радикального марксистского отрицания капиталистической системы второй половины XIX столетия, которое заключалось в следующем. Фактически вся собственность на средства производства объявлена неделимым общественным достоянием, что открывает возможность планомерно управлять всем народным хозяйством из единого центра. Любые затраты, включенные в план, считаются общественно необходимыми, Основная масса ресурсов распределяется путем фондирования. Товарно-денежные отношения, в том числе финансы и кредит, выступают как инструменты плана, а цена — как плановый норматив. Плановость обеспечивает одновременно бескризисное поступательное развитие экономики и полную занятость, научно-технический прогресс и высокие темпы экономического роста. При этом в отношениях с внешним миром делается ставка на собственные силы и устанавливаются заградительные барьеры с помощью универсальной государственной монополии.

Упор в экономическом росте делается, в первую очередь, на тяжелую промышленность и в целом на производство средств производства, опережающее развитие которого возводится в ранг объективного закона. При этом, скажем, легкая промышленность может получать около одного процента всех централизованных капиталовложений, а доля промышленной продукции отраслей группы “Б” десятилетиями не поднимается выше одной четверти. Все это, однако, не мешает говорить о подчинении всех хозяйственных действий “высшей цели” — повышению материального благосостояния и всестороннему развитию людей. Просто более полная реализация этой цели постоянно отодвигается в будущее.

В сфере мотивации работников первенство отдается моральным стимулам (“работа на себя” через “работу на общее благо”). Строго же контролируемое принципом распределения по труду материальное вознаграждение принимается отчасти как неизбежное зло, отчасти как временное, но полезное подспорье, которое перестает быть необходимым по мере формирования творческого, “коммунистического” отношения к труду.

Различия социальных классов (рабочие, колхозное крестьянство и прослойка интеллигенции) уже кажутся скорее формальными. Вся система движется в направлении возрастающей социальной однородности и всеобщего экономического самоуправления (хозрасчета, трудовой демократии), принципы которого, впрочем, формулируются весьма осторожно.

Могут сказать, что в этих воззрениях немало чисто мифологических элементов. Тем не менее многое, особенно в части отрицания, вполне справедливо: институт частной собственности как фундамент разделения на собственно экономические классы разрушен; рынок, хотя бы отдаленно напоминающий неоклассические схемы, подавлен; стремления к прибыльности предприятия или индивидуальному материальному успеху предельно ограничены; открытая безработица отсутствует.

Социалистической парадигме не откажешь в логической последовательности и полноте. Отклонения же реальности от схемы объясняются как “аномалии”, “отдельные негативные явления” или, в крайнем случае, как “трудности роста” или “родимые пятна старого общества”. Сейчас уже трудно поверить, но вплоть до второй половины 80-х годов эти взгляды разделялись подавляющей массой интеллектуалов, веривших в возможность “совершенствования социализма”. Под социалистическими лозунгами прошел и начальный период “перестройки” с его программой “ускорения социально-экономического развития”.

Для тех, кто и далее сохранял приверженность социалистической идеологии, последующие экономические реформы представляются “потерей завоеваний”, “сползанием к капитализму периода первоначального накопления капитала”, попыткой повернуть вспять “объективные экономические законы”.

Демократическая парадигма. В конце 80-х годов социалистическая идеология терпит крах. Она, конечно, не исчезает (ничто не исчезает окончательно), но уступает господствующие позиции демократической парадигме. Последняя выносится на поверхность прежде всего усилиями “шестидесятников”. Если социалисты использовали оружие марксистской критики буржуазного строя в качестве инструмента описания противоположной, по их мнению, социально-экономической системы, то демократы ту же марксистскую критику (с учениями об эксплуатации, принуждении и отчуждении труда), прикладывают к обществу “реального социализма”. Итак, демократическая парадигма вырастает из радикальной критики социалистического хозяйственного мировоззрения, осуществляемой с помощью того же самого понятийного аппарата.

По утверждениям демократов, в 30-х годах экономика была подчинена политике, утвердилась тоталитарная система с присущими ей многими чертами осовремененного азиатского деспотизма. Экономические отношения подчинены здесь всепроникающей государственной власти, ядро которой образует подобие некоего нового эксплуататорского класса — “номенклатура” или “партократия”. Никакой общенародной собственности на деле нет, есть только собственность государства, и все подчиняется целям ее воспроизводства. Устанавливается жестко-иерархическая система управления. Эксплуатируемые производители лишены всякой хозяйственной самостоятельности и отчуждены фактически от всякой собственности на средства производства, сама рабочая сила становится собственностью всемогущего государства.

Распределение по труду, по мнению демократов, является чистой декларацией. Господствует распределительная система, сочетающая уравниловку при заниженном общем уровне оплаты за труд внизу социальной лестницы и должностные привилегии наверху. А поскольку трудовые стимулы ограничены, работники привлекаются к труду с помощью жесткой дисциплины, силами внеэкономического или грубого экономического (“от нищеты”) принуждения. Отсутствие же официальной безработицы отнюдь не означает реальной полной занятости.

Плановость управления экономикой оказывается скорее фикцией, нежели реальностью. Планы строятся на заведомо ложной информации, исходящей как сверху, так и снизу, никогда не выполняются, подгоняются под факт. Плановость оборачивается приказной анархией и крупными потерями на каждом шагу. Централизованный план вместе со всеми финансовыми рычагами оформляет сложную систему перераспределения материальных, финансовых и трудовых ресурсов между отраслями, регионами, группами населения. На эти цели работают дифференцированные прямые изъятия средств предприятий (от ноля до 90% прибыли) и выборочные дотации этим предприятиям; огромный налог с оборота; административным путем устанавливаемая дифференциация цен на одну и ту же продукцию; поддержание “ножниц цен” на продукцию разных отраслей и т.д. В этой системе дешевый (1–2% годовых), а часто и безвозмездный кредит обращается в форму бюджетного финансирования, а деньги все более напоминают множественные расчетные единицы с весьма различной покупательной способностью.

Мощная перераспределительная машина позволяет поддерживать некоторый воспроизводственный баланс, подпитывая слабые хозяйственные звенья за счет сильных, но не устраняет накапливаемых диспропорций. Собственно производство наращивается при явном отставании инфраструктуры, промышленность развивается за счет сельского хозяйства, материальное производство — за счет непроизводственной сферы (науки и образования, здравоохранения и культуры), продукция производственного назначения вырабатывается в ущерб потребительским товарам.

Неспособность заинтересовать производителей в освоении нововведений и серьезном улучшении качества продукции пытаются компенсировать наращиванием количественных показателей. В свою очередь, этот валовой подход при мягких бюджетных ограничениях порождает неограниченный спрос на ресурсы, а при жестко фиксированных ценах ведет к тотальному хроническому дефициту и этих ресурсов, и производимой конечной продукции. Дефицит же парадоксальным образом соседствует с перепроизводством и значительными хозяйственными потерями.

Таким образом, данная система, получающая название “административно-командной”, критикуется демократами не только за антигуманность, но и за вопиющую неэффективность. Накопление экономического потенциала осуществляется в ней во многом за счет дешевого принудительного труда (вся страна представляется одним большим ГУЛАГом) и растрачивания обильных природных богатств, т.е. за счет будущих поколений. Большая же часть успехов оказывается мнимой, как только пробивается первый ручеек более или менее правдивой статистической информации (пересчитываются достигнутые прежде темпы роста и т.п.).

 

По мнению демократов, административно-командная система к 80-м годам уже исчерпала все свои возможности. В результате попытки ускорения развития обернулись продолжающимся падением темпов роста, форсированное накопление — затуханием инвестиций, а намерение подкормить отощавший народ закончилось развалом потребительского рынка. И все это произошло на фоне удручающего разрушения элементарных нравственных и культурных основ общества.

Перестройка для демократов закономерно выступает как антитоталитаристская “революция снизу” не только в политическом, но и в экономическом отношении, которая поднимается на восходящих потоках социальной активности достаточно широких слоев населения (“перестройка как революция” — это становится концептуальным лозунгом). Они видят в реформах акт творческого разрушения “административно-командной системы”.

При этом видение позитивных хозяйственных реформ у демократов по сути редко выходит за рамки некоего “капитализма с человеческим лицом”, сочетающего рыночные отношения с реальным производственным самоуправлением, или довольно неопределенных контуров “смешанной экономики”, не выводимых за пределы общих принципов — на уровень общенациональной рабочей программы.

Как мы уже утверждали в предыдущей лекции, идеалом демократической хозяйственной организации на микроуровне является кооперативная форма, хотя это обстоятельство часто остается неосознанным. Не случайно, разнородная предпринимательская деятельность в годы “перестройки” первоначально укрывается за кооперативной вывеской. Однако раздача собственности трудовым коллективам — довольно шаткая опора для широкого хозяйственного реформирования. Экономический кризис подталкивает к более радикальным мерам: не проходит и двух-трех лет, как завершается “эпоха толстых журналов”, и демократы лицом к лицу сталкиваются с необходимостью перерождения или ухода с идеологической сцены.

 

Либеральная парадигма. На рубеже 90-х годов на смену раскалывающемуся демократическому движению приходят группы идеологов, имеющие рабочую программу хозяйственных преобразований. Наступает идейное господство либерализма или, точнее, “эконом-либерализма”, ибо ядро этих групп составляют профессиональные экономисты, знакомые с основами западной теории.

Точка зрения “эконом-либерализма” на эволюцию состоит в следующем. Начиная с хрущевской “оттепели”, а тем более во времена брежневского “застоя”, ледяной панцирь тоталитаризма в сильной степени подтаял, и появились проталины экономической свободы (пусть даже весьма ограниченной), что ознаменовало переход советской хозяйственной системы в принципиально новое состояние.

Огромная масса государственной собственности уже растянута, растащена государственными ведомствами и крупными объединениями-монополистами, получившими немалую самостоятельность во взаимоотношениях с Центром. Усиливается и относительная обособленность местных (республиканских) правящих элит. В результате диктат Центра постепенно замещается сложной системой корпоративных групповых интересов.

Государственный центр утрачивает возможности эффективного принуждения. Место приказной системы занимает система торгов за ресурсы на всех уровнях властно-хозяйственной иерархии, или “экономика согласований”, прекрасно описанная в работах Я. Корнаи (многие наши эконом-либералы, безусловно, его последователи). Все производители — от министра и директора предприятия до рядовых работников и специалистов — становятся пусть не всегда равноправными, но активными субъектами этого торга за более обеспеченное (или менее напряженное) хозяйственное существование.

Одновременно, по мнению либералов, система волевого перераспределения перерастает в систему “бюрократических рынков”, где происходит обмен ресурсами и готовой продукцией, неисчислимым множеством хозяйственных и бюрократических услуг, где под прикрытием традиционных административных каналов по горизонтали и вертикали протягиваются нити неформальных экономических связей. На этих “бюрократических рынках”, смыкающихся во многих местах с развитой “теневой” экономикой, потихоньку растаскиваются “снизу” права на государственную собственность. Здесь взрастают целые группы чиновных и нечиновных распределителей (снабженцев, торговцев), занявших более или менее удобные места у потока вечно дефицитных ресурсов.