Пятнадцать карт вампирского Таро

Neil Gaiman

Fifteen Cards from a Vampire Tarot

Перевод Н. Горелова

 

«Когда-нибудь я покончу со старшими арканакми, – признался Гейман, – осталось ещё семь карт, семь небольших историй. Потом подойдёт черёд и младших арканов». Первоначальная версия былаопубликована отдельной книгой и сопровождалась иллюстрациями нескольких художников. Автор предлагает читателям нарисовать свои собственные карты.

 

Шут

 

–ЧТО ТЕБЕ НАДО?

Вот уже месяц, как юноша приходил на кладбище каждую ночь. Он наблюдал, как в лунном холодном свете изменяются шершавый гранит и отшлифованный мрамор, покрытые мхом камни могильных плит и застывшие статуи. Он начал с тенй и сов. Он подсматривал за влюблёнными парами, пьяницами, подростками, решившими пойти короткой дорогой и теперь дрожащим от страха, – словом, за всеми, кого ночь приводила за кладбищенскую ограду.

Днём он спал. Никто не обращал на него внимания. А по ночам в полном одиночестве он дрожал на холоде. Наконец в его голове появилась мысль, что он стоит на краю пропасти.

Из окружающей со всех сторон ночи прозвучал голос. Этот голос, словно эхо, раздался в его голове, как будто родился внутри, а не пришёл снаружи:

– Что тебе надо?

Юноша попытался решить, хватит ли ему смелости оглянуться и посмотреть. Но понял, что не хватит.

– Итак, я тебя видел: каждую ночь ты приходишь сюда, где живым не рады. А зачем?

– Я хотел увидеть вас, – ответил юноша, но сил обернуться так и не появилось, – я хочу жить вечно.

При этих словах его голос надломился, словно хрустнула ветка. Вот, он шагнул в пропасть. Пути назад уже нет. Ему даже показалось, что острые иглы, клыки впились в шею, – это она, жестокая прилюдия вечной жизни. И тут раздался звук, тихий и печальный, словно журчание подземной реки. Потребовалось несколько секунд, чтобы распознать в этом звуке смех.

– Жизнь тут не при чем! – произнес он.

Воцарилась тишина, и по прошествии времени юноша осознал, что находится на кладбище в полном одиночестве.

 

Маг

 

Кто-то спросил слугу Сен-Жермена, действительно ли его хозяин прожил тысячу лет, как о том говорят. «Где мне знать, – ответил он, – ведь я служу ему всего три столетия».

 

Верховная Жрица

 

Бледная кожа, темные глаза, волосы, выкрашенные под воронье перо. Она появлялась на дневных ток-шоу и представлялась королевой вампиров. Показывала перед камерами клыки – искусную работу дантиста, приводила с собой бывших любовников, которые кто от стыда, кто от возбуждения сознавались, будто она пила их кровь и даже вскрывала им вены.

– Но все же вас можно увидеть в зеркале? – поинтересовалась ведущая, стяжавшая у газет звание самой богатой женщиной Америке и сколотившая состояние, терзая перед телекамерами уродов, исповедуя фриков и выворачивая души болванов наизнанку.

Смех в студии.

Женщина пришла в легкое замешательство.

– Конечно. Что бы там люди ни говорили, вампиров вполне можно видеть и в зеркале, и на экране.

– Милочка, на этот раз тебе удалось рассказать правду, – произнесла ведущая, но дневное шоу так и не узнало об этом: она закрыла микрофон рукой, чтобы реплика не попала в эфир.

 

Верховный Жрец

 

Две тысячи лет назад он сказал: «Сие есть Тело мое. Сие есть Кровь моя».

Так появилась единственная религия, давшая на деле именно то, что обещано: вечную жизнь для своих адептов. Сегодня мы живем, чтобы помнить о нем. Некоторые считают его мессией, другие говорят, будто он бел человеком, наделенным исключительными способностями. Дело вовсе не в этом. Чем бы он ни был – это он изменил мир.

 

Влюблённые

 

После смерти она стала посещать его по ночам. Он стал бледен, под глазами появились круги. Поначалу в деревне считали, что дело в трауре. И вот однажды ночью он исчез. Разрешение раскопать могилу получить непросто. Как только оно оказалось на руках, время было приступать к действиям. Могилу вскрыли, гроб подняли, крышку отвинтили. Содержание превзошло их ожидания. Дно было покрыто водой – шесть дюймов жидкости, позаимствовавшей свой мерзкий цвет у ржавого железа. В гробу лежали два трупа: ее, что было естественно, и его. В отличие от нее, его тело обнаруживало явные следы разложения. Никто не мог взять в толк, каким образом два тела смогли уместиться в гробу, предназначенным для одного. В особенности если принять во внимание ее состояние: женское тело демонстрировало явные признаки беременности. Последнее было особенно удивительно, поскольку на похоронах ничего подобного люди не приметили. По требованию церковных властей, до которых дошли слухи, могилу пришлось вскрыть повторно. Живот оказался плоским, ее живот, разумеется. Местный доктор принялся объяснять, что вздутие вызывает газ, наполняющий утробу в процессе разложения. Селяне в задумчивости кивали – так, как будто они вправду ему поверили.

 

Колесница

 

Инженеры-генетики показали, на что способны: им удалось вывести породу людей для межгалактических экспедиций. Были сделаны необходимые улучшения: максимально увеличена продолжительность жизни – расстояния между звездами немалые, дефицит пространства потребовал минимизировать потребность в питании. Кроме того, этот вид должен был обладать механизмами приспособления, чтобы адаптироваться к новым условиям и колонизировать достигнутые миры посредством заселения их себе подобными. Отправители пожелали колонистам всего наилучшего. Старт был дан. Незадолго до вылета инженеры стерли из бортовых компьютеров координаты точек отправления – так, на всякий случай.

 

Правосудие

 

– Это не человек, – провозгласил магистр, – и не подлежит людскому суду.

– Раз так, – ответил адвокат, – мы не можем назначить казнь, не проведя заседания. Кроме того, имеются прецеденты. Свинья сожрала младенца, упавшего к ней в стойло: ее признали виновной и повесили. Рой пчел изжалил старика до смерти, городскому палачу было приказано сжечь улей. Адское отродье заслуживает не менее сурового наказания.

Улики против младенца были бесспорны. Дело было так: из деревни пришла женщина с ребенком, она утверждала, что дитя – ее собственное и что у нее умер муж. Вдова нашла приют в доме колесника и его жены. Вскоре колесник стал жаловаться на устлость и меланхолию, пока наконец слуга не обнаружил его мертвое тело – заодно с бездыханными женой и постоялицей. Младенец, вполне живой находился в колыбели, вид у него, правда, был очень бледный, глаза выпучены, а на лице и губах остались следы крови.

Присяжные сочли комочек плоти, вне всякого сомнения, виновным и приговорили его к смерти. Совершить казнь было поручено городскому мяснику: на глазах города он разрубил младенца пополам и бросил обе части в костер.

Его собственное дитя умерло пятью днями ранее – нелегкая, но весьма обыденная утрата. Жена мясника казалась безутешной. Накануне казни она даже уехала из города, собиралась повидать сестру. Прошла пара дней – и мясник отправился вслед за нею. Теперь они были вместе: мясник, его жена и младенец – вряд ли вам доводилось видеть семью счастливее этой.

 

Колесо Фортуны

 

– Куда вы дели доктора? – спросила она и улыбнулась. – Мне казалось, что он вошел сюда минут десять назад.

– Простите. я был голоден... – Шутка мне удалась, и оба рассмеялись.

– Пойду разыщу для вас.

Ождидая в пустом кабинете, я принялся ковырять в зубах. Наконец медсестра вернулась.

– Прошу прощения. Доктор отлучился на какое-то время. Может быть, дать вам номерок на следующую неделю?

Я покачал головой:

– Я позвоню. – Впервые за целый день я ей солгал.

 

Воздержание

 

Она называла себя вампиршей. Врала, это сразу можно было прочесть в ее глазах. Черных как уголь. Впрочем, она никогда не смотрела прямо на тебя, все мимо, сосредоточив свой взгляд на чем-то невидимом, – прямо за твоей спиной, чуть повыше, чуть пониже, чуть ближе, чуть дальше.

– И как оно на вкус? – Я спросил ее об этом прямо на автостоянке, расположенной за баром. Она работала в ночную смену, отлично смешивала коктейли, но никогда не пила сама.

– Сок «Восемь овощей» [1], не нынешний, с «пониженным содержанием соли», а настоящий. Или что-то вроде соленого гаспачо.

– Что такое гаспачо?

– Овощной суп [2], подается холодным.

– Не вешай мне лапшу.

– А я и не вешаю.

– Так что же, я пью«Восемь овощей», а ты кровь – и никакой разницы?

– Не совсем – если тебя вспучит от овощного сока, можешь попробовать что-нибудь другое.

– Твоя правда, мне «Восемь овощей» никогда не нравился.

– Видишь? В Китае мы пьем не кровь, а спинномозговую жидкость.

– И как оно?

– Ничего особенного, чистый будьон.

– А ты пробовала?

– Я знаю тех, кто...

Я попытался разглядеть ее отражение в боковом зеркале грузовика, к которому мы прижались, но было темно и ничего не видно.

 

Дьявол

 

Вот вам его приметы. Обратите внимание, ему присущ специфический запах, этого портрет не передает, кроме того, характерная желтизна зубов и румянец на лице. Несомненно, он рогоносец, в одной руке у него деревянный кол, а в другой – деревянная колотушка.

Разумеется, всем известно:никакого дьявола на самом деле не существует.

 

Башня

 

Незрима, безмолвна, из камня она

И злобы людской сложена.

Горчащий укус и разящее жало...

А ночью на воздухе лучше пожалуй [3].

 

Звезда

 

Те, кто постарше и побогаче, любят зиму, странствуют вслед за нею, наслаждаясь длинными ночами. И они предпочитают Северное полушарие Южному.

– Видите вон ту звезду, – повторят они, показывая на сияющую точку созвездии Дракона, – мы пришли оттуда. И когда-нибудь мы снова окажемся там.

Те, кто помоложе, поднимают их на смех и никак не могут относиться к подобным вещам серьезно. Но годы превращаются в столетия, и они начинают тосковать по дому, мечтать о месте, где они никогда не были. А холодный климат Северного полушария, там, где Дракон извивается между Большой и Малой Медведицами, кажется им бодрящим.

 

Солнце

 

Она начала: «Представьте, что в небе парит нечто, способное причинить вам боль, даже убить. Нечто вроде огромной птицы, коршуна, охотится на вас только при дневном свете. Стоит выйти наружу – и оно вас схватит».

И подытожила: «Вот так происходит и на самом деле. Убивает не хищник, а яркий прекрасный, несущий смерть солнечный свет, которого я не видела уже несколько столетий».

 

Праведность

 

Это способ рассуждать о соблазне, не впадая в соблазн, – так он учил. Рассуждать о сексе и избегать секса, рассуждать о смерти и бояться смерти, а о чем вообще еще можно рассуждать?

 

Мир

 

– Знаешь, что самое печальное? – сказала она. – Самое печальное, что мы – это вы.

Я промолчал.

– Вы воображаете наших такими похожими на себя. Только лучше. Мы не умираем, не стареем, не страдаем от боли, холода или жажды. Даже в одежде мы перещеголяли вас. Мы сопричастны мудрости веков. А если мы жаждем крови, так что с того: разве ваши не жаждут пищи, или любви, или дневного света. Кроме всего прочего, это не дает сидеть на месте. Или лежать в гробу. Или покоиться в склепе. Что бы там ни было. Короче, все – сказки.

– А что же на самом деле?

– Мы – это вы, со всеми вашими человеческими проблемами и слабостями, страхом, одиночеством и замешательством... Поверь, это не проходит. Даже с годами. И все мы холоднее вас. Или мертвее. Я скучаю по солнечному свету, – сказала она, – по еде. Мне так не хватает человеческого тепла. Я помню жизнь, я помню, как встречалась с людьми вовсе не ради того, чтобы насытиться или поиграть ими. Я помню, что значит чувствовать и переживать – не важно даже, счастье или печаль, просто переживать... – Тут она смолкла.

– Ты плачешь?

– Мы не плачем.

Я ведь вам говорил – она была лгуньей.

 

Примечания:

 

1 – Соки компании «Балтимор» не имеют к данному рассказу никакого отношения. Американский сок «V8» используется для приготовления «Кровавой Мэри» в домашних условиях.

 

2 – В состав гаспачо входит целый ряд ингридиентов, противопоказанных вампирам, в том числе и чеснок.

 

3 – Перевод Веры Полищук.

 

 

Стив Резник Тем

Домашнее вино

Steve Rasnic Tem

Vintage Domestic

 

Перевод Елены. Первушиной

 

Стив Резник Тем живет в Денвере, штат Колорадо, со своей женой, писательницей Мелани Тем, автором романов в жанре хорор.

Стив Резник Тем опубликовал более 250 рассказов в различных журналах и антологиях. В 1988 году его рассказ «Утечка» («Leaks») получил Британскую премию фэнтези. Несколько лет назад сборник его рассказов вышел во Франции под названием «Omdres sur la Route». Позднее вышли прославившие автора сборники «Городская рыбалка» («Citi Fishing»), получившая премию The International Horror Guild, и «Дальняя сторона озера» («The Far Side of the Lake»). Книга «Человек на потолке» («The Man on the Ceiling»), написанная в соавторстве с Мелани Тем, получила премии им. Брэма Стокера и Всемирную премию фэнтези, роман «Последние дни распродажи» («In These Final Days of Sales») – премию Брэма Стокера.

Автор продолжил сотрудничество со своей женой романом «Дочери» («Daughters»), написанным в жанре хай-фэнтези и экспериментальным фэнтези-романом «Книга дней» («The Book of Days»).

«Рассказ "Домашнее вино" порожден моим страстным желанием исследовать семейный аспект легенд о вампирах, – говорит Тем. – Классический вампир – фигура весьма гламурная. Но те из нас, кому довелось жить в больших семьях, прекрасно понимают, что семейная жизнь и родственные отношения быстро ставят крест на гламуре».

Эта впечатляющая история была написана специально для нашей антологии.

 

Прежде она говорила ему, что их семья всегда жила в этом доме и когда-нибудь его унаследуют их дети. Когда Джек будет уже слишком стар и слаб для того, чтобы выходить на улицу, и не сможет сам прокормиться, она станет о нем заботиться, кормить его из собственного рта, давать ему пищу вместе с поцелуями. И он всегда верил, что она сдержит свое обещание.

Но когда ее состояние стало ухудшаться, когда изменения стали заметными, он понял, что она будет просто не в силах исполнить обещанное. Роли поменялись: теперь уже ему приходилось с каждым поцелуем вливать в нее новые жизненные силы, отдавать ей пищу, кровь и свою любовь. Словно он поил ее сладким домашним вином.

Когда они только поженились, жена рассказала ему, что в ее семье и прежде бывали случаи тяжелой депрессии. Это было проклятием их рода: неисцелимая печаль, меланхолия, постоянная слабость. Поначалу он не вслушивался в эти рассказы, не принимал их всерьез, поскольку никогда не видел свою жену печальной или слабой. И только когда их старшим детям исполнилось по десять лет, он стал замечать, что она все чаще выглядит грустной и подавленной, что ее движения становятся медленными и неуверенными. Потом ее глаза стали чужими и холодными, а лицо неподвижным, будто она надела глиняную маску с вставленными в прорези для глаз черными камнями. Теперь она больше не рассказывала ему истории о своей семье и их фамильном недуге, а когда он спрашивал ее, что происходит, она лишь пожимала плечами, говоря, что не понимает, о чем идет речь.

Перемены сделались заметны и для окружающих, и постепенно об их семье стали говорить как о «возможно дисфункциональной». Начались визиты социальных работников и дефектологов, и вскоре ярлык «психическая дисфункция» появился на истории болезни, которая с каждым днем становилась все толще и толще. Врачи и психологи снова и снова исследовали состояние его жены, поведение его детей и общую семейную динамику. Тогда он решил бороться, и в конце концов ему удалось отвадить от дома всех посторонних. Его семье удалось устоять под градом обвинений. Он смог защитить жену и детей, и он готов был заботиться о них до конца дней. Люди просто перестали посещать их, и священная мистерия, происходящая в доме, была скрыта от чужих глаз.

Дом постепенно дряхлел, но его жена и дети старились гораздо быстрее.

 

* * *

 

– Ты все время чертовски весел, – говорила она. – От этого впору заболеть.

Поначалу это звучало как шутка. Но сейчас, глядя в ее серые глаза, он понимал, что она не шутит.

– Я просто пытаюсь поддержать тебя, – отвечал он. – Вот и все.

Джек подумал, что зрение все чаще подводит ее. Он был уверен, что прошли уже месяцы с тех пор, как он в последний раз улыбался. Он поставил на столик перед нею чай и крекеры. Она, вытянув шею, попыталась поймать его губы своими зубами, мгновение ему казалось, что сейчас она наконец рассмеется, но она не рассмеялась.

– Любишь, меня? – Даже ее голос давно стал тусклым и безжизненным.

Он ухватил крекер губами и отдал ей изо рта в рот. В соседней комнате их десятилетние дочери-близняшки заворочались в своих кроватях. Они не вставали по меньшей мере два месяца, а может быть, еще дольше.

– Они пошли в меня и последуют за мной, ты знаешь? – Жена потерлась щекой об его щеку и засмеялась, но смех тут же перешел в сухой кашель.

На первом этаже их семилетний сын, играя, гудел как мотоцикл.

«Слава богу, хоть он пошел в меня и останется со мною», – подумал Джек. Это тоже прозвучало как шутка, но смеяться ему не хотелось. Он видел, что губы жены стали совсем сухими и потрескались. Она тихо застонала, и Джек увидел кончик языка, белый, как уголок накрахмаленного платка.

Он до боли закусил губу, прокусил нежный рубчик на слизистой рта. Ощутив на языке соленый вкус, он сделал языком несколько всасывающих движений, смешивая во рту кровавый коктейль, целительный бальзам, содержащий так необходимые его жене соль и железо.

Он накрыл ее губы своими, их языки встретились, он втянул клыки и, целуя, напоил ее своей кровью. Так он кормил ее день за днем, теперь, когда она не могла больше охотиться и целые дни проводила в постели, в своей комнате, в доме, где большие хлопья пыли тихо парили вокруг них.

– Девочки, – прошептала она, отстраняясь, и он заметил, что ее язык вновь стал влажным, а губы порозовели.

Но у него пока не было сил пойти в детскую, и он лишь сидел на краешке ее кровати и слушал, как их дочери стонут от голода в своих кроватях, стонут и пищат, словно новорожденные крысята.

– Расскажи мне, Джек, – вновь зашептала его жена. – Расскажи мне еще раз, как прекрасна жизнь.

Больше она не произнесла ни слова.

 

Открыв дверь, он увидел молодого парня в синей форме посыльного. В каждой руке парень держал по объемистому коричневому мешку. Он улыбнулся, и Джек ответил на улыбку, хоть живот подводило от голода, а голова кружилась все сильнее.

– Ваш заказ, сэр!

Слух Джека обострился настолько, что он слышал сухой шорох кожи в доме за своей спиной, сдавленные стоны, топоток тараканьих ножек. А когда парень протянул ему мешок и на миг их руки соприкоснулись, Джек почувствовал живое тепло, молодую кровь, наполняющую сосуды, увидел на тыльной стороне рук посыльного крошечные царапины, трещинки, в которых проглядывало свежее мясо.

Когда-то, когда его дочери еще были здоровы, он брал их с собой на охоту, но в последние месяцы ему приходилось кормить их слизняками, червями, насекомыми и мелкими зверьками. Глядя на мальчишек-посыльных, приносивших корм, Джек спрашивал себя, долго ли его семья сможет протянуть на таком пайке. Он старался растягивать запасы живого корма, которые доставлял посыльный, однако часто случалось так, что еды не хватало, и девочки, лежа в своих постелях, плакали и просили, чтобы он их накормил. Тогда у Джека перехватывало горло, а глаза наполнялись слезами бессилия. Однако плакать он тоже не мог.

Вечерами он пытался поговорить со своей семьей, как в прежние времена. Он рассказывал им о своем одиночестве, о мечтах, в которых им не было места. Жена и дочери не всегда ему отвечали, и ему казалось, что они специально от него отгораживаются, что они переселились в свой мир, куда ему нет ходу.

Иногда он обнаруживал их в самых неподходящих местах. Однажды его жена забралась в шкаф и сидела там, перебирая свои платья и блузки. Как-то раз он застал дочерей, когда они сжимали друг друга в объятиях, словно лесбиянки. «Поцелуй нас!» – зашептали они бледными сухими губами, и как ни любил Джек своих детей, он не смог исполнить их просьбу.

В конце концов он стал на ночь брать малыша в свою постель.

 

Джек приносил дочерям пойманных им мышей и тараканов. Они хрустели насекомыми словно конфетами, а затем выплевывали пустые шкурки.

Вскоре менструальная кровь у девочек стала светло-розовой и совсем жидкой. Джеку приходилось протирать им промежности мягкой ветошью. Потом месячные прекратились.

Однажды вечером его сын выбрался из кровати и отправился бродить по дому. Джек нашел его в чулане, где мальчик стоял у стены, сжав пальцы, словно когти, и не отрывал взгляда от вьющихся под потолком ночных мотыльков. Такие отлучки стали повторяться. Мальчик забирался в чуланы и шкафы, приходил в комнаты матери и сестер, иногда прятался в пустой коробке из-под игрушек. На игрушки он давно уже не обращал внимания и играл только со своим телом – грыз клыками большой палец.

 

Джек по-прежнему кормил свою жену изо рта в рот. Иногда слизистая отекала и становилась такой болезненной, что он не мог собрать ее в складку.

Изредка он пытался передать жене с поцелуем кусочек хорошо прожеванного свежего мяса крысы или птицы. Но она всегда выплевывала мясо. Такую пищу она больше не могла усваивать и питалась только его кровью.

Постепенно их сын начал охотиться. Иногда Джек слышал, как он крадется в зарослях на заднем дворе. В соседних домах стали пропадать мелкие животные, и Джек перестал вызывать посыльных.

 

Теперь и его дочери начали отказываться от еды. Когда Джек открывал дверь в их комнату, они прятались под одеялами. Однажды Джеку удалось, надкусив язык, влить немного своей крови в их пересохшие рты. Это было не просто – девочки упрямо сопротивлялись попыткам накормить их, однако со временем они научились слизывать кровь с его языка. Они так старались, что едва не раздирали отцовский язык своими зубами, но Джек всякий раз успевал отстраниться.

 

Иногда он спрашивал себя, неужели они до сих пор считают его хорошим мужем и отцом. Он пытался петь детям колыбельные, читать жене стихи. Они кивали головами, он чувствовал, как изменяется ритм их дыхания, но они по-прежнему не произносили ни слова.

Теперь Джек оставлял всю добычу себе. Кормя жену, он пытался сохранить для себя немного крови. Он пытался вспомнить ощущение ее рук на коже в те времена, когда они были нежными и мягкими, а дыхание свежим.

Он слышал, как в домах, окружающих его, бьются сотни сердец, как потоки крови текут по венам сотен живых существ. Он пытался заглушить собственный голод. Он пытался вспомнить лица своих соседей, но и это ему не удавалось.

Тела жены и детей становились все легче, и теперь он мог носить их по дому без всяких усилий. Они были не тяжелее пачки полотенец. Он носил их на плечах и иногда, забывая об этом, садился в кресло и задремывал, а потом вскакивал в панике и в первые мгновения не знал, где их искать.

Но чем легче они становились, тем больше крови им требовалось. Теперь Джек беспрерывно чувствовал боль во рту, и ему приходилось растравлять старые трещины, прокусывать молодую кожу, разыскивать кровеносные сосуды в мышечном слое, пока наконец его рот не наполнялся кровью и он не приникал губами к их губам. Кровь стекала им на грудь, и казалось, будто они нарядились в темно-красные слюнявчики.

Их кости становились все тоньше, замещались фиброзными волокнами. Их плоть таяла и растворялась. Джек делал глубокие надрезы на внутренней стороне локтей, на внутренней поверхности бедер, на икрах и заставлял жену и детей пить его кровь. Но кровь словно проходила сквозь их тело, лишь ненадолго возвращая цвет их коже, и в полутьме дома они казались призраками, тенями ушедших людей.

Как быстро они снова бледнели, как быстро они таяли, превращаясь лишь в смутное воспоминание о себе самих!

Тогда он стал отрезать куски своего тела и кормить семью своей плотью и кровью. К счастью, теперь одного куска им хватало надолго: их маленькие и острые как у крыс зубы отщипывали крохотные порции. Его жена и дочери уже давно не пользовались словами, а потому не могли выразить ему свою признательность. Но Джек в этом и не нуждался. Это была семья, о которой он всегда мечтал. Ему достаточно было видеть благодарность, светившуюся в их глазах.

Его одежда давно порвалась в клочья и пропиталась кровью. Однажды Джек увидел, как его сын сосет один из таких кровавых ошметков, и решил, отбросив последнее смущение, отказаться от одежды. Теперь он ходил по дому обнаженным, его наготу прикрывали только хрупкие тела его жены и детей. Они висели на его теле, прижимаясь ртами к его открытым ранам.

Так шло время. Месяц за месяцем они были неразлучны, и Джек чувствовал, что сердца всей семьи бьются в унисон. Однажды он проснулся около полуночи от причмокивания их сосущих губ, от тихого скрежета их зубов, вгрызавшихся в его плоть. Под эти звуки он снова заснул, а несколько часов спустя, когда серый утренний свет проник в комнату, Джек увидел, что его жена и дети наконец насытились, опьянели, осоловели от сытости, а их глаза полны восхищением и обожанием. Он почувствовал себя бесконечно счастливым оттого, что смог позаботиться о своей семье, накормить их, вернуть им жизнь. Теперь, наевшись, они отвалились от его тела.

Постепенно они снова обживали дом, и Джек видел, что теперь они сильнее и здоровее, чем были когда-либо.

Правда, они больше не благодарили его, но разве хороший муж и отец нуждается в благодарности?

Он лишь следил за тем, как они росли, становились тоньше, гибче, прозрачнее.

Год спустя он уже не видел их. Иногда ему казалось, что он различает чье-то лицо на обивке мебели, видит круглый глаз или рот, раскрывающийся в беззвучной мольбе, среди покрытых густым слоем пыли цветов на подоконниках.

Еще пять лет спустя затих и невнятный шепот. По привычке Джек продолжал присматривать за домом. По привычке он готовил домашнее вино из своей крови. Но теперь, прокусив слизистую и собрав целебный бальзам во рту, он проглатывал его сам.

 

Харлан Эллисон

Попробуй тупым ножом

Harlan Ellison

Try a Dull Knife

Перевод Валерии Двининой

 

За свою карьеру, растянувшуюся почти на пятьдесят лет, Харлан Эллисон получил больше наград в области художественной литературы, чем любой другой из живущих писателей. Среди этих наград: Хьюго, Небьюла, приз Гильдии американских писателей Серебряное перо, Британская премия фэнтези, премия имени Брэма Стокера и Всемирная премия фэнези. Он также получал приз за достижения всей жизхни от Мирового конвента фэнтези и Ассоциации писателей ужасов.

Эллисон – автор и редактор более семидесяти пяти книг, он написал около двух тысяч рассказов, юмористических историй, эссе, статей и газетных колонок, плюс две дюжины телепостановок и дюжину сценариев. Washington Post назвала его «одним из величайших живущих американских писателей».

Профессиональный дебют Харлана Эллисона состоялся в 1956 году, когда он выступил редактором «Бесконечной научной фантастики» («Infinity Science Fiction»). Затем он опубликовал множество восторженно встреченных читателями новелл и таких сборников, как «Рассказы птицы смерти» («Deathbird Stories»), «Чужое вино» («Strange Wine»), «День вдребезги» («Shatterday»), «Бродя среди кошмаров» («Stalking the Nightmare»), «Злая Кэнди» («Angry Candy»), «Спад» («Slippage») и серию «На грани» («Edgeworks»). Он также редактрировал играющие заметную роль в литературе антологии научной фантастики «Опасные видения» («Dangerous Visions») и «И снова опасные видения» («Again, Dangerous Visions»).

В настоящее время Эллисон завершает редактирование сборника «Мыслящая машина» («The Thinking Machine»), в который вошли детективные рассказы Жака Фатрелла. Книга выйдет в серии «Современная библиотека» («The Modern Library»). Его собственный сборник «Чужое вино» будет переиздан (причём в него войдёт и совершенно новый рассказ «Последний эксперимент сына доктора Моро» («The Final E#xperiment of the Son ofr Dr Moreau»). У того же издателя недавно появился комикс «Вик и кровь: Продолжение приключений мальчика и его пса» («Vic and Blood: The Continuing Adventures of a Boy and His Dog»). В него входят постапокалиптические рассказы Эллисона с иллюстрациями Ричарда Корбена.

«Ужасы, как узнаваемый поджанр литературы, появились уже в 1764-м вместе с “Замком Отранто” [1], — объясняет автор, — и тем не менее я предпочитаю считать, что первым проявлением их были более ранние записи, подробно излагающие, как Гильгамеш охотился за Гренделом [2], что являлось высшей степенью леденящего мозг ужаса — до тех пор, пока не появиласб Бритни Спирс.

Некстати. Вот в чём проблема: почти каждое слово из тех, которые обычно употребляются по канонам жанра ужасов, было написано и переписано, обсосано, разжёвано и повторено столько раз, что сложенные из этих слов фразы набивают оскомину читателю и буквально доводят его до изнеможения. По мне, тема почтенного замшелого вампира — вне зависимости от того, обозначен ли чётко его пол, или он отнесён к существам бесполым, среднего, так сказать, рода, — и стандартного кровососания согдержит примерно столько же крупиц истины, сколько наберётся в тарелке с лимской фасолью. (Кстати об ужасах. Покажите мне кого-нибудь, кто съест лимскую фасоль без приставленной к его лбу пушки, и я покажу вам растлителя малолетних, серийного убийцу или политика.)

Так что я не могу заставить себя тратить хоть частицу того, что осталось от моей жизни, хоть мельчайшую искорку моего необъятного таланта, выросшего как на дрожжах лишь благодаря моей безмерной скромности, на то, чтобы написать жуткую историю, которая убого прохрипит знакомую всем мелодию, блестяще напетую Стокером, Чарнас [3], Матесоном [4] и автором сценария “Любви с первого укуса” [5].

Тем не менее однажды, лет этак тридцать назад, мне в голову пришла одна идея. Это случилось во время короткого шестимесячного перерыва, когда меня захватило безумие работы в киноиндустрии и я “отъехал в Голливуд”. Меня тут же окружили одиоты, подхалимы, неудачники, попрошайки, вымогатели, растратчики времени, липовые знатоки и жулики-артисты четырёх или пяти сексуальных ориентаций. Словно пацанёнок, которому ещё не стукнуло и тринадцати, я по-собачьи барахтался в их грязных водах, и меня прибило к берегу в виде ничуть не лучшем, чем если бы я наступил на противопехотную мину. Осталась лишь идея для этого рассказа, которая — надеюсь — по-новому раскроет тему кровососания.

Моя история о вампиризме, пусть и отложенная на тридцать лет, систематизирует досье на этих неистовых кровожадных созданий. Они присутствуют в жизни всех нас. Они есть у меня, они есть у вас; здесь говорится о том, каковы они».

Как и можно ожидать от Харлана Эллисона, нижеследующая история повествует о весьма необычных вампирах…

 

Эта ночь в «Пещере» была ночью пачанги [6]. Три испанские группы надрывались хором, и в каждой потрясала телесами жирная тётка и вопила: «Вай-яяя!» Звук можно было увидеть без всякого напряжения — казалось, что в зале под завывания духовых отчаянно трепыхаются полотнища серебристой парчи; музыка просто насиловала уши. Звук висел в воздухе, плотный, точно дымовая завеса, благоухая мускусным ароматом тысячи косяков с отборной травкой без всяких там стеблей и семян. Тьму то и дело пронзали яркие сполохи — то открывались рты, выплёскиева ясияние золотых зубов и грязные слова. Пошатывающийся Эдди Бирма привалился к стене, чувствуя, что в горле у него засел плотный ватный ком тошноты.

Из глубокой, горящей огнём раны на правом боку медленно сочилась кровь. Она уже начала запекаться, рубаха прилипла к телу, но Эдди не обращал внимания: по крайней мере, кровища больше не хлестала из него, как из заколотой свиньи. Но вляпался он по-крупному — это чистая правда. Если бы вас пырнули так же серьёзно, как Эдди Бирму, то и вы оказались бы в полном дерьме.

Где-то там, в ночи, они приближались к нему, они шли за ним. Надо связаться с… с кем? С кем-нибудь. С тем, кто сможет помочь ему; потому что только теперь, после пятнадцати лет того, что творилось с ним, Энди Бирма наконец-то узнал, через что ему пришлось пройти, что с ним сделали… что с ним делают … и что неизбежно сделают.

Он доковылял до короткой лестницы, ведущей в «Пещеру», и мгновенно потерялся в дыму, запахе и извивающихся тенях: экзотическом дыму, пуэрто-риканском запахе и буйных тенях чужой земли. Он впитывал всё это; пусть силы его и иссякали, но он впитывал всё это.

В этом-то и была проблема Эдди Бирмы. Он был эмпатом [7] Он со-чувствовал. Глубоко внутри себя, на уровне, о существовании которого большинство людей только догадывается, он со-чувствовал вместе со всем миром. Им двигало соучастие. Даже здесь, вэтом захудалом ночном клубе, где энергия истинного наслаждения подменялась пустым шиком и неуклюжестью городских окраин, здесь, где его никто не знал и, следовательно, не мог навредить ему, он ощущал, как бьётся в нём пульс мира. Снова потекла кровь.

Он побрёл назад, прокладывая себе путь сквозь толпу, разыскивая телефонную будку, разыскивая туалет, разыскивая пустую кабинку, где можно укрыться, разыскивая неизвестного человека – или людей, - который спас бы его от полуночной тьмы души, неумолимо крадущейся за ним.

Эдди наткнулся на официанта: усы Панчо Виллы [8], грязно-белый фартук, поднос, уставленный кружками с разливным пивом.

– Эй, где тут gabinetto [9]?

Вопрос он промямлил невнятно. Слова скользили в его осбственной крови.

Официант-пуэрториканец уставился на него. Непонимающе уставился.

– Perdyn [10]?

– Туалет, писсуар, горшок, сортир, клозет. Я истекаю кровью, где параша?

– О-о-ох! На официанта снизошло озарение. – Excusados… atavio [11]!

Он показал. Эдди Бирма хлопнул разносчика по плечу и неуклюже двинулся дальше, по пути чуть не ввалившись в кабинку, в которой мужчина и две женщины урадкой тискали друг дружку.

Эдди нашёл дверь в туалет и пинком рапахнул её. Какая-то шваль, словно вылезшая из фильма о кубинском супермене, прилизывала свои длинные сальные волосы перед мутным зеркалом, старательно укладывая их в замысловатую причёску а-ля мадам Помпадур. Недоносок мельком взглянул на Эдди Бирму и вернулся к изучению топографии своей башки. Бирма протиснулся момо него в крохотную каморку и скользнул в первую же кабинку.

Оказавшись внутри, Эдди запер дверь и тяжело опустилс Яна голый унитаз. Он вытянул рубашку из брюк и расстегнул её. Ткань прилипла к коже. Тогда Эдди осторожно потянул, и метерия с хлюпаньем отошла от тела – точно грязь чавкнула под ногами. Ножевая рана бежала от правого соска аж до пояса. Глубокая. Да, плохи дела.