В этой экспедиции произошел неприятный случай с пьяной компашкой на берегу реки?

Случай идиотский и довольно обычный. Реки там не было. Между Бесланом и Зильгой находилось небольшое искусственное озеро. Довольно глубокое. Мы ходили туда купаться после раскопа. Пляжик был обустроен, лодки и водные велосипеды… Однажды я пошел туда с Юлей и двумя нашими ребятами. Какие-то молодые осетины нас заметили с водного велосипеда и подплыли. В руках арака, все пьяные. Арака – это вонючая тридцатиградусная водка. Мы ее тоже пили, потому что вставляло хорошо. Выбирать в тех местах особо не из чего. И пиво и араку осетины гнали из одного и того же продукта. Из какого-то пшена…

Не знаю, что на меня нашло, обычно я осторожен. Велосипед рассчитан на двоих, а на борту их четверо. Еще и нас зовут. Настаивают на обществе девушки. Я говорю: «Какая она вам девушка, маленький ребенок». Тем не менее, ребята дружелюбно предлагают покататься. Отчего бы не покататься? – думаю я, старый козел. Мы залезли на эту штуковину и они быстро отгребли метров на двести, триста. После чего напиваются и начинают к Юле приставать. Я требую прекратить. Они говорят, что шутят. И раскачивают этот катамаран. В результате, катамаран переворачивается. Юля упала в воду, ее чудом не прихлопнуло железным каркасом. Она вынырнула, я мгновенно ее подхватил и потащил к берегу. Попросил не давить на шею. Дело еще и в том, что Юля толком не умеет плавать. Осетины за мной плывут и кричат: «Не спеши! Зачем у нас девушку уводишь?». Где-то метров через сто я начал выдыхаться. Но тут с берега нас увидели наши и поплыли навстречу. Те двое парней перехватили Юлю и потащили к берегу. А я остался выяснять отношения с осетинами. Один из них заявил: «Ты нас кровно обидел. Осетины обид не прощают. Можешь считать себя покойником». Это он произнес уже на берегу…

Я приплелся в лагерь и все рассказал Деопику. Тот выслушал и говорит: «Вы слишком снисходительны. Нашли себе компанию вместе со своей малолетней дочерью»... На следующий день, под вечер, осетины пришли. Вызвали меня из дома. Осетинские дома, как крепости. Высокий забор, потом ворота. Потом еще одна стена и лишь затем расположен сам дом, с хоздвором. Я вышел. Они потоптались немного, потом начали извиняться. Я сказал, что такого простить не могу - они чуть не угробили мою любимую дочь. И ушел. Ничем эта история не кончилась. Так что ничего не могу сказать дурного об осетинском народе…

Слава Богу, из осетинской экспедиции все вернулись живыми, хоть и не совсем здоровыми. Дома меня ждали новые предзащитные заботы. Атака из киевского Института началась внезапно. Поскольку они свои люди с московским Институтом, а советская система еще работала исправно, вернее, не система, а личные связи, то МГУшный совет стал играть барыню обратно. Между московскими там своя грызня шла. Кто куда звонил, мне сказать трудно. Разные группы московских археологов ко мне тоже неоднозначно относились.

Скажем, меня «терпеть ненавидела» госпожа Плетнева, которая занималась кочевниками. Потому что я назвал ее в своей книжке, примерно, дурой неграмотной. То есть, совершил еще одну глупость, правда по науськиванию моего учителя Петра Осиповича, который не имел в виду ничего плохого. Просто вышел том «Археологии СССР» под ее редакцией, который был посвящен непосредственно средневековым кочевникам. Это напрямую касалось тематики моей диссертации. Я мнил и продолжаю мнить себя специалистом в этой области, потому что у меня есть, примерно, сотня трудов на эту тему. А раз так, то позволил себе высказаться по поводу упомянутого тома. Плетнева смертельно обиделась и решила отомстить на защите.

Но прежде стоит рассказать о том, как выходила моя книга «Кочевники северо-западного Причерноморья в эпоху средневековья». Без этого издания не было бы и защиты. Для того, чтобы соискателям ученых степеней жизнь медом не казалась, Институт археологии требовал издания научной монографии перед защитой докторской. Они всем внушали, что это так, хотя подобного требования ВАК тогда не выдвигал. Монография издается, как правило, как переработанная кандидатская диссертация. Она же может считаться ступенькой к докторской степени. Я подготовил такую монографию и подал на рекомендацию отдела, когда еще в нем работал.

Владимир Никифорович посмотрел на рукопись и остался очень недовольным самим фактом ее возникновения. Но поскольку никаких научных претензий к ней не было предъявлено, то отдел рекомендовал ее к публикации. Станок не мог придраться, потому что ничего не понимал в средневековых кочевниках. Печенега от татаро-монгола отличить не способен. И не пытался. Моими рецензентами были уважаемые ученые – Павел Петрович Бырня, которому было не жалко, и Петр Осипович Карышковский, которому только приятно. С Бырней в то время у нас еще не портились отношения.

Книжка мне явно удалась. Игорь Волков, бывший аспирант Федорова-Давыдова, меня до сих пор пилит, что я испортился с годами и стал заниматься всякой херней. А раньше, мол, мои научные работы были замечательны. Я возражаю, что немного стесняюсь своих ранних работ. Мне Эмка рассказывала, как она работала с Волковым в экспедиции в Поволжье и жаловалась, что он без устали только и делал, что говорил обо мне.

Волков славный человек. Превосходный археолог и специалист по восточным языкам. Великолепный раскопщик. Рюхает в этом деле от природы. Это он начал впервые копать турецкий Азов. Он выходец из московской школы, которая породила плеяду отличных полевиков. Эти раскопщики работают не только с каменными фундаментами, как киевские крокодилы, которые сносят в Ольвии все сырцовые стенки и делают вид, что их не было…