Институт экономики ан, приёмная зам. Директора

Успел я вовремя. Однако, (хотел написать, что Пешков не точен, но он вошёл вместе с сигналами радио. С директором. Мне: «Простите…»). Придётся подождать. Тем более, это совсем не обременительно для меня: у меня свидание… С 27.01 письма писал я из 6 городов. Сколько их? Не меньше 12. Такое количество даже тебе великовато. Можно испортить любую женщину таким вниманием. Но не представляю, что это касается тебя… Слушал я вчера «Царскую невесту», а сам то представлял нас с тобой в Большом, то в 910 номере, когда звучал Пер Гюнт… Изредка меня на землю, то бишь в зал, спускал сосед – шумный, громоздкий, назойливый, которому нужно было делиться впечатлениями. Я не знаю, как ты отбрыкивалась от своего вонючего соседа в самолёте, а я от неожиданности открывал глаза, пожимал плечами или кивал головой и снова уходил, улетал к тебе. По нормальной логике я должен был отдыхать от тебя: всякое общение пресыщает. Но это «нормальная логика» никак не вписывается в фактическое состояние. Вытеснила всё и всех…

…Знаешь, чем характерно моё нынешнее существование? Например, сижу сейчас, читаю статью «Оценка результатов хозрасчётной деятельности» (перед тем, как убежать, Пешков снабдил литературой, чтоб не было скучно – вот он явился) и, вдруг ярко, чётко представляется то июльское утро, первое наше утро… А кто у нас раньше встал? 23.40. Уже дома. Мы проснулись самостоятельно или…Может быть, от гула машины? Я вышел на дорогу, а ты осталась рядом с машиной. А потом я ушёл по дорожке, через полянку и нашёл выезд. Был костёр, шашлыки. Мы загорали. Ты отдала мне энциклопедию – всё-то ты меня просвещаешь. Сделала надпись, которая очень «понравилась» жене. А потом кто-то боялся лезть в воду… По небу плыли ошмётки вчерашней непогоды. Глядя на них, я всё дивился странной метаморфозе: беспросветность вчера и столько солнца сегодня. Поневоле засомневаешься: а может она волшебница; может быть, это её свет и тепло. А потом объяснение и резюме: «тебе хорошо сейчас? Ну, так, что тебе ещё нужно? Грейся, загорай – живи и не бери ничего в голову». Так мы потом и сделали? Я просто смотрел на тебя. А это и правда много. Будь ты со мной рядом, я бы разучился читать, писать и, даже, смотреть телевизор – кому бы я писал? Зачем смотреть в книгу или в ящик, когда память подсказывает, как приятно было смотреть тебе в лицо на нашем озере. Молча. И как радостно. И грустно…

15.02

«… Недавно с тобой повстречаться пришлось,

А словно бы знал о тебе я сто лет.

И прошлое даже с тобою сплелось,

Как будто с тобой одолел я сто лет.

Откуда счастливое это родство?

Слиянность дыханья, шага и слов?

Откуда ты знаешь про это и то…

О чём и в горе рассказать не готов…» Читала? Спокойной ночи, ненаглядная (это я шёпотом, чтоб не разбудить).

10.03.83г. … Господи, до чего же не хватает тебя. В какие-то моменты я, наверное, похож на пса, который кружит, пытаясь достать свой хвост – та же растерянность. Такое впечатление, что у меня отняли что-то моё, из моего организма. Видимо, сродни тому ощущению, когда безрукий чувствует свою руку. Нет, это всё меня до добра не доведёт. И никакие лыжи не помогают, хотя я и бегаю каждый день, благо, возможность пока есть. И это не физический голод. Это уже какой-то новый для меня, назовём его моральный что ли. Так, видимо, и сходят с ума. Жила бы ты в нормальном городе, я бы не выдержал и прилетел,…но, когда доходит до остатков ума…

15.03.83г. …Сегодня от тебя ничего. Зато неожиданно письмо из Костромы. Нет-нет, а оттуда появляются весточки. Не знаю, рассказывал ли я тебе о походе по Карпатам, где над сыном взяла шефство наш завхоз... Где-то у костра мы праздновали её 33-летие… Пишет, что была в походе по Кавказу на автобусах (прислала фото), собирается летом где-то в дом отдыха на Волге. Когда у нас окончился поход, в первые несколько месяцев шла бурная переписка. Писали со всего Советского Союза. Ждали фото. По-моему, каждому разостлал. И вот, теперь остались две ниточки-паутиночки…

9.20 21.03 Вестибюль суда … По дороге распечатал письмо. И вот то, что я ждал так давно. И какое-то опустошение. Для сравнения – что-то подобное с ремарковским (ты его со смыслом прислала?). Я сравнительно недавно его перечитывал. Ещё помню. Нашёл некоторые выдержки. Уж больно он точен. Всё пережито, проанализировано. Разложено по полочкам. Может быть, интересны книги тем – узнаёшь по крупинкам то, что было уже до меня… Зачем я лечу? Вопрос, на который ещё нужно ответить. По крайней мере, радости в себе не слышу. Почему? Почему… Есть у Ремарка где-то фраза о том, что всё у него отключилось, замерло («почувствовал равнодушие, перешедшее в спокойствие» - это, когда он «понял, что Жоан покинет его»)… Но лечу. Посмотрю на тебя ещё раз…

01-04.04.83г ...Сел писать тебе и ты возникла почему-то в тот момент, когда мы из автобуса идём к метро. Утром. У ВДНХ… Странно, что и от прошлогодней Москвы, прежде всего, сохранились впечатления езды на трамвае к метро. Я отработал день. После работы смыл с себя остатки Москвы: прикосновения твоих губ, твоих пальчиков. Остатки. Они ещё сохранились на одежде… Помнятся твои влажные глаза у автобуса. Помнятся…Опять остались только воспоминания. Правда, они стоят очень дорого: встреча в аэропорту, театр Ермоловой, прощание… Но, главное – ты в гостинице. Как когда-то в комнате 904… Шёл сегодня из столовой на автобус и встретил Лиду. Тоже на работу. Господи, неужели и ты когда-нибудь сможешь смотреть на меня так: хмуро, враждебно, молча. Дошли до остановки, обмолвившись «Как живёшь?» (К сожалению, и это сбылось…)

05.04.83г. Лена

«…Я вам пишу без умысла и лести

Ещё надеясь получить ответ.

Мы всё живём на нашем прежнем месте

И на здоровье, к счастью, жалоб нет.

Но есть одна неясная тревога,

Её, как боль, не вынуть из груди.

Да, впереди у нас ещё так много!

И всё-таки – как много позади.

Я вам пишу. Зачем, не понимаю.

Слагает строчки синий карандаш.

Звенит звонок, я трубку поднимаю,

И телефон доносит голос ваш.

И слышится далёкое дыханье,

Ко мне его домчали провода.

Пропали разом сила и желанье

Речь обращать неведомо куда.

Всё хорошо. Душа моя в зените.

И горечь улетучилась, как дым.

Не вы теперь со мною говорите –

То вечность молвит голосом родным.

Я сделать не смогу ни шагу.

Страницу б вырвать, выбросить в окно,

Чтоб всю мою безумную отвагу

Развеял ветер, как и суждено».

 

28.04.83г. Опять Лена

Меня ещё помнят? Меня ещё любят? Меня ещё ждут?

Ничего не меняется в моей жизни. Как - будто, сама жизнь замерла на какой-то одной надорванной ноте! Как - будто, ничего не будет, кроме старости и 100 лет одиночества, но…

«…Когда время уходит,

И шепчутся листья сада,

И вечереет, и голоса за стеной –

Мне от тебя совсем ничего не надо.

Ты не торопишься? Поговори со мной.

Когда одержимые птицы вновь собираются в стаи

И разноголосой тучей кружатся над страной-

Милый! Они уходят!

Роща стоит пустая.

Мне ничего не нужно –

Поговори со мной.

Низко просело небо

Холодно и укромно.

С хрустом ломая ветки, втиснули ёлку в дом.

Всё, что недавно было значимо и огромно,

Загородилось снегом, позатянулось льдом.

Но, когда время уходит

И оплывают свечи,

И опаляет щёки звёздная мишура,

Птицы мои! – до встречи!

Роща моя! – до встречи!...

Холодно и огромно:

- Милая, мне пора…»

Прощание – это всегда огромно, потому что холодно и навсегда. Вот почему – не хочу прощаться с тобой! Вот почему снова и снова протягиваю солнечные пальчики в твою сторону, вот почему зову тебя и целую. Лена.

29.04.83г. г. Томск-7 … Если раньше я себе представлял свою любимую в каких-то абстрактных условиях, то теперь и мои мысли о тебе конкретны: вон дом 37, а вон почтовый ящик на Горной (подошел и забрал сиротливо лежащие письма; так может сделать и муж и кто угодно. Теперь ясно, почему я пишу на её фамилия); вон тропинка, по которой моё чудо бежит на работу; телефон на проходной и телефон у пожарки (попасть можно только после часа дня); проходная и улица Школьная с длинным забором ваших защитников; школа, где училась Н, «Байкал»… Твоё уютное «гнездо». Видел виновника твоих ран. Нина прекрасна дома. Необычна: и такая же, как в Москве, и не такая. А на ту, в «Белокурихе», совсем не похожа. Поход наш в новый район…: разговор с Наташей, парк; через озеро, грязь и букет, лужа… Ну, и Нина: дома её ждут, а она, презрев условности, идёт через весь город. Да, за одно это я готов носить тебя на руках, пока хватит сил… Видимо, ничто так не окрыляет, как вот такое доверие, аванс, что ли, близости. Мужчина и женщина могут быть близки физически, очень близки, даже не будучи близки духовно, морально. Хотя я очень сомневаюсь, чтобы эта близость физическая была полной при отсутствии настоящего родства, когда всё твоё – моё; когда полностью отсутствует чувство брезгливости, когда всё твоё дорого и родное… Такую близость я не предполагал. Подобное ещё может быть, когда он (она) хотят показать всем: смотрите, как меня любят, уважают… Я ещё на заводе. Появилось окно – жду документы с комбината. С ними разберусь и сразу поеду на вокзал… 10 дней назад я улетел из Челябинска, а такое впечатление, что прошло не менее месяца…

02.05 …Всё вспоминаются детали нашего последнего свидания. Каждый раз мне кажется, что лучше уже не может быть. Что отныне может быть только хуже. И вновь и вновь я удивляюсь тебе. И это свидание с тобой, как подарок… Как бы хорошо не было в предыдущие встречи, но это были «гастроли». И вдруг, ты совсем неожиданно – родная. Ты для меня была родной и до того, но здесь наложение «родная» с обеих сторон. Всё это создало запас душевного равновесия. Все эти дни и ночи у меня была большая нагрузка. После последней ночи я проснулся в 13.20. Спал явно мало, но надо. Как не пытался привести себя в порядок, появилась в голове тупая боль. Какая-то напряжённость. И вот, прочёл твоё письмо: зримо ощущаю расслабление. И боль ушла куда-то… Шёл на заводской автобус и подумалось: без тебя я, видимо, умру. Нет, самоубийства не будет. Просто что-то лопнет от напряжения, от дискомфорта…Вот, видишь, какое объяснение в любви. По-моему, это большее… Ещё нет такого слова, которое бы вбирало в себя и любовь и родство. Мы его должны придумать. Или это я такого слова не знаю?..

01.06 …Получил сегодня твоё грустно-печальное письмо. Несколько растерянное и ещё какое-то. И сразу попытаюсь восстановить твоё равновесие: мой приезд ни к чему тебя не обязывает. Давай раз и навсегда это запомним и больше не возвращаемся к этой теме. Любая фальшь в наших отношениях – разрушит их. Это я знаю точно. До тех пор у нас всё будет хорошо, пока я буду видеть те твои глаза, какие всё это время я знал. И если тебе когда-то потребуется, вдруг, оправдываться – не вздумай. Мы ничего друг другу не должны. Более того. Если, живя в разлуке, я проявил определённую инициативу, то, живя рядом, я постараюсь этого не делать, чтобы не мешать тебе в сложных отношениях, которые нельзя торопить…

20. Нина И. – только Нина …?

На меня навалилось куча забот: дооформление всех документов, связанных с диссертацией; машина моя находилась на техстанции разбитая 31.12.82г. Директор всячески меня отговаривал от перевода. Во время одного из разговоров он меня практически обозвал дурнем. До последнего момента он не верил в мой отъезд. Как-то пригласил и на полном серьёзе стал говорить, что и в этом году намечает меня послать во главе сводного отряда на сбор картофеля. «Да не будет меня уже осенью! Я жду вызова». Он сел на своё место, долго на меня смотрел, помигивая. «Вы делаете ошибку». Я никак не ожидал такой реакции на мой отъезд. Пригласил меня секретарь парткома комбината Турбинин. Разговор был долгий и неприятный. В день отъезда он опять позвонил утром с приглашением к себе. «Всё, Владимир Фёдорович! Я сегодня уезжаю и прийти уже не сумею». Пришёл (или приехал) он ко мне. Принёс мне какой-то подарок и запечатанное письмо в партком моего нового комбината. Я собирался, а он снова стал говорить о моей ошибке, после чего я не выдержал: «Я совсем не понимаю этого ажиотажа вокруг моего отъезда. По-моему, если бы я умер, реакция общественности была бы несоизмеримо спокойнее. Я, по сути, вам здесь был не нужен. Уже почти 20 лет работаю в смену. Если верить директору завода, руководство комбината меня не пропускало ни на одну из должностей, которые он предлагал. А предлагал он поставить меня главным инженером, когда уезжал Микерин; зам. главного инженера по науке после Торопова; начальником комплекса «С»; начальником комплекса «Р» после Сальникова. Если о первых трёх должностях я только слышал от товарищей, которые, якобы, со слов директора, меня поздравляли, то представление на «Р» я видел собственными глазами со всеми подписями, а сам расписывался за оклад».- «Ну, если только в этом дело, то мы поправим…». - «Нет, Владимир Фёдорович! Не только в этом. Я все эти годы хожу по кругу руководителей с вопросами организации производства и труда. Сначала я просто агитировал экономить. Потом придумал и предложил собственный механизм, который был высоко оценён в институте переподготовке кадров, откуда мой реферат был прислан руководству комбината для внедрения. Потом, когда понял, что этот механизм никогда принят не будет, предложил Вам создать комиссию по совершенствованию организации производства на комбинате и по заводам. Показал Вам, какими эффектами это пахнет. И что? Теперь поправляйте и разбирайтесь с другими. Думаю, многие, кому я действовал на совесть, вздохнут спокойнее после моего отъезда. А я с радостью покидаю всех вас. Начну всё с новой страницы – буду строить новый завод и ни на что другое отвлекаться не буду».

Выплеснул ему все объективные проблемы моей трудовой судьбы. Далеко не все тогда понимали того, что хозяйственный механизм в стране ведёт нас в тупик. Было очень трудное, длительное признание этого всеми моими оппонентами. Наконец, признание моих предложений и в то же время невозможность их внедрения, не меняя действующего механизма управления производством в стране – всё это выделяло меня из ряда обычных исполнителей на комбинате необычностью своих поползновений. Где использовать работника, который во весь голос критикует всю систему производственных отношений на комбинате, в министерстве и, даже, в стране? Даже определённое признание моих производственных успехов (куча министерских Знаков «Победитель социалистического соревнования», орден, всякие Доски Почёта…) не снимало подозрений руководства к моей личности. Это я понимал, но легче от этого мне не было. Мне казалось, что, уехав и оставив там все свои проблемы (в том числе и диссертационную), я смогу начать всё заново, стараясь больше ни в никакие проблемы не влезать. Даже на партийных собраниях сидеть где-нибудь в последнем ряду и помалкивать.

К тому же, надо было дожиться до такого состояния и со своей женой, что я с великим облегчением рвал все связи, которые связывали с прежней жизнью.

Мне нравилась новая работа, заключавшаяся в курировании создания нового завода. Было очень много командировок в Ленинград, Москву, Свердловск и т.д. Но они мне тоже нравились, т.к. я

постоянно видел отдачу от них – сразу по их следам шли изменения в проекте, в строительстве, в создании оборудования. Осенью мне предложили возглавить отряд по уборке турнепса (видимо, знали о моём успешном участии в уборочной прошлого года). Как я понял, что и здесь моя работа понравилась. Это я понял по тому, что директор завода на одном из совещаний руководителей заявил, что я назначаюсь начальником нового цеха. Предложил мне начать подбирать персонал. Я привык к таким заявлениям относиться с недоверием. И не зря. И здесь меня достало прошлое. Явившись как-то из командировки и отчитавшись о ней перед директором, я был удивлён его необычным вопросом: А где у тебя жена? Я ответил, что она ещё не приехала. А когда приедет? – Не знаю. На это он ответил только длинным А.а. а… Больше к вопросу о моём повышении пока не возвращались. Я иногда получал письма от жены. Они жгли мне руки. Я не сразу их распечатывал. У меня, видимо, повышалось давление. Одним словом, мне становилось плохо. Зато, с какой радостью я получал редкие весточки от товарищей по работе. От той же Машеньки (вот от кого я не ожидал весточки!), которую я однажды носил на руках на работе, когда у неё «выскочило» колено:

Пусть Новый год Вам с собой принесёт

Побольше удач и поменьше невзгод.

Желаем Вам светлых и радостных дней,

Здоровья, успехов, надёжных друзей.

Это поздравление тем более было приятно, что никаких «особых» отношений с Машей у нас никогда не было. Мне нравился её муж…

А вот Лида С. 16.08.83: Родной мой человек! Это первое моё письмо в никуда. Хочется сказать тебе, что за эти годы ты стал для меня и близким, и далёким, а теперь я окончательно поняла, насколько близок и дорог ты для меня. Я благодарна тебе за многое, что узнала с тобой. Это всё постоянно живёт со мной. О многом бы я сказала тебе сейчас. Всё время внутри стоит боль… 03.12.01г.

Солнечный лучик, солнечный лучик –

Доброе сердце твоё.