Особенности критического анализа мемуаров

Как историку подходить к мемуарам? Ведь в них причудливо переплетаются правда и вымысел, откровенность и закрытость, недоговоренность и умолчание, приукрашивание и грязь, снисходительность и нетерпимость, прозорливость явная и мнимая, мудрость и беспросветная тупость и много чего еще.

В критическом анализе содержания мемуаров, безусловно, помогает опыт работы историков старших поколений. Разумеется, речь не может идти об опоре на какую-то палочку-выручалочку — некую универсальную отмычку. Аналитический подход в каждом конкретном случае поможет выявить намеренное или невольное искажение правды. Но даже в явных искажениях и перекосах можно усмотреть смысл. Допустим, автор хорошо усвоил «правила игры» той или иной эпохи, политического режима, господствующей идеологии. Он знал, что и как можно писать, что неприглядная правда-матка заведомо непроходима, что очень важно «кинуть кость» в пасть идеологических надсмотрщиков и т. д. И мы с пониманием отнесемся к авторским уступкам, «игре в поддавки» и прочим ухищрениям. И не спешим обвинить его в конъюнктуре и иных грехах.

Несмотря на ущербность советского источниковедения (отведение мемуарам роли иллюстративного материала, обвинение их в субъективности и в то же время безоговорочная вера мемуарам советского происхождения, снятие с них проблемы достоверности и пр.), в конкретно-исторических разработках демонстрировались неплохие способы работы с мемуаристикой.

«Технология» критики мемуаров зиждется на следующих положениях. Прежде всего, необходимо изучить личность автора, время и место действия описываемых событий, степень участия авторов в происходивших событиях, а, стало быть, его осведомленность в них, способность их понять и отобразить. Нужно хорошо знать:

1. событийную канву, по которой пишет автор; исторический контекст;

2. литературу, посвященную тем событиям, о которых упоминается в книге.

При соблюдении этих условий можно обнаружить разночтения и противоречия в содержании. Не обязательно идти буквально по пятам за автором, проверяя его шаг за шагом. Это и невозможно и не нужно. Но мы можем взять для проверки несколько наиболее характерных срезов или сомнительных мест, которые поддаются сравнению с освещением тех же фактов другими источниками. Чем шире круг источников, использованных историком, тем лучше он узнает личность мемуариста. Конечно, мы не сможем таким образом определить «коэффициент вранья», но, очевидно, какие-то результаты будут.

Теория советского источниковедения строго предписывала определять социальную принадлежность автора, ибо всецело исходила из установки, что мемуары — произведения сугубо классовые. И именно с учетом этого предполагалось разглядеть истинную цель мемуаров. Конечно, полезно знать о социальной принадлежности автора, но, право же, не стоило превращать ее в главный критерий, коль скоро существуют другие параметры личности.

При ее изучении, помимо биографических сведений, политического кредо автора, его эстетических и иных вкусов и пр., большое значение имеет психология. Она многое дает, в том числе помогает устранить некие искусственные барьеры (есть много приемов игры автора на публику, кокетства с читателем).

Важным моментом критического анализа мемуаров является выяснение условий, в которых протекала работа: сколько времени она заняла, кто помогал и кто мешал, препятствия, которые приходилось преодолевать. Об этом иногда сообщают сами авторы в предисловии. Вот перед нами короткое, но весьма насыщенное предисловие генерала А. Коржакова к его книге «Борис Ельцин: от рассвета до заката»:

1. Двигало ли мной чувство мести?

Отчасти да, но только в первые дни работы...

2. Не опасаюсь ли я упреков в предательстве?

Нет...

3. Буду ли чувствовать вину, если вдруг Ельцин, прочитав книгу, не выдержит правды?

Почти не надеюсь, что ему позволят прочитать эти мемуары. Времена, когда президент действовал самостоятельно, уже прошли...

4. Избегаю ли я умышленно каких-то эпизодов, событий?

Да. Я так и не решился написать про ГКЧП-3...»²¹⁴

Помимо подобных умолчаний есть немало оснований подвергнуть сомнению «правдивость» многих эпизодов за счет показаний людей более компетентных, чем автор мемуаров в определенном круге вопросов. Например, Коржаков не обошел вниманием спецподразделение «Альфа», действиям которого дал весьма нелестную характеристику в октябрьских событиях 1993 г. Сразу после выхода книги редакция газеты «Совершенно секретно» попросила прокомментировать ее президента Ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа» полковника запаса С. Гончарова. Он дал весьма содержательный комментарий, существенно корректирующий написанное Коржаковым²¹⁵.

Полезные сведения о подготовке и прохождении мемуаров в различных инстанциях можно почерпнуть из рассказов родственников мемуаристов, помогавших им, редакторов и иных свидетелей.

Следует особенно подчеркнуть, что постановка конкретной исследовательской задачи определяет возможности и пределы использования исторических свидетельств, сообщаемых в мемуарах. Дорогой становится любая мелочь, позволяющая выяснить мировоззрение людей, их отношение к окружающим. Ведь недаром говорят, что дьявол прячется в деталях. И здесь возникает немаловажный вопрос: а может ли человек как-то реанимировать память, вернее ее остатки? Может ли он освежить память с помощью ассоциаций и аналогий? Как придать яркость тусклым реминисценциям? Что лучше всего подталкивает память? Подобные вопросы очень важны для сбора воспоминаний.

Выбор текста мемуаров также имеет существенное значение. Разумеется, речь идет о таких мемуарах, которые переиздавались. Например, при анализе мемуаров, переизданных в 1930—50-е годы, важно обращаться к изданиям 1920-х годов, не искромсанным позднейшей конъюнктурной правкой. А издания 1960—80-х годов, напротив, изначально выходили с серьезным выхолащиванием авторского текста, произвольными редакторскими вставками, порой даже без ведома автора. По некоторым книгам эти изъяны ликвидировались в 90-е годы, например 10-е и последующие издания «Воспоминаний и размышлений» Г.К. Жукова, 2-е издание мемуаров Ф.И. Шаляпина «Маска и душа». Это касается также мемуаров К.К. Рокоссовского, автобиографического романа А. Мариенгофа «Роман без вранья» и др. Полезно знать, почему происходила конъюнктурная правка вообще и в каждом конкретном случае.

Учитывая массовость мемуарной литературы в XX в., наилучшим для исследователя-историка выходом будет не привлечение каких-то отдельных воспоминаний и свидетельств. Надо опираться на комплексный подход, группируя содержание различных мемуаров вокруг интересующих исследователя вопросов и пытаться создавать объемное видение того, какими представлялись исторические события современникам и почему менялись их оценки с течением времени.

И все-таки главное, чем должны привлекать историка мемуары как источники — это возможность характеристики личностей самих мемуаристов и окружающих их людей. Владея историческими знаниями, привлекая сведения других источников, историк вставляет живых людей в контекст происходящих событий с их реальными делами и поступками, со всеми свойственными им достоинствами и недостатками, причудами, капризами, дутым самомнением, выдумками и измышлениями. Измышление не обязательно отрицательная величина для исследователя. У измышлений тоже есть свой язык, своя грамматика, они имеют под собой почву, подчиняются определенной логике и могут быть интересны историку в различных аспектах, помогают лучше узнать личность их автора. Несмотря на все свойства, присущие мемуарам, на закрытость людей перед лицом общественного мнения, «Я» как непременное свойство данного источника неизбежно проявляется на страницах воспоминаний с задачей «ухватить» и «отразить» это «личное», «субъективное» в содержании мемуаров, будь то известный деятель или рядовой участник событий. Массовый характер мемуарной литературы в новейшее время создает для этого необходимые предпосылки.

Глава 7 ДНЕВНИКИ

К мемуарам близко примыкают дневники. Эти разновидности источников настолько близки, что нередко в литературе они объединяются вместе под термином «мемуаристика». При этом подразумевается, что методика изучения воспоминаний вполне приемлема и достаточна по отношению к дневниковым записям, что не вполне верно.

Действительно, у дневников и мемуаров сходства больше, чем различий. Форма поденных записок, часто свойственна и мемуарам с присущей им манерой повествования. Тем не менее для историка выделение специфических черт дневников имеет немаловажное значение.

От мемуаров дневники отделяет их момент создания, который позволяет выделить их в особую разновидность источников личного происхождения с регулярной синхронной фиксацией событий. «Сразу предуведомляю, что не несу никакой ответственности за точность дат... Так что время и место каждого эпизода даны если не произвольно, то весьма приблизительно — только чтобы примерно очертить эпоху и часть света» ²¹⁶ написал известный бразильский писатель Ж. Амаду в предисловии к собственным воспоминаниям, красноречиво подтверждая факт весьма вольного обращения многих мемуаристов с важнейшими для историка категориями времени и пространства. Но то, что допустимо для воспоминаний, в принципе неприемлемо для дневников.

В дневниках почти нет ошибок памяти, и одна из ключевых в структуре источниковедческого анализа проблема датировки стоит не столь остро. Воспоминания, написанные на основе дневников, совершенно справедливо считаются фактически более точными, достоверными и ценными источниками, как и описания чувств автора в то конкретное время, когда была сделана запись. Ценность их по сравнению с мемуарами заключается также в особенностях воспроизведения событий. Они отмечены печатью злободневности, обостренности эмоционального восприятия.

Формы дневниковых записей

Дневники, как и мемуары, должны рассматриваться как собирательный термин. Диапазон дневников весьма широк, начиная с действительно необходимых каждодневных записей как рабочего материала, например в научных исследованиях, и кончая претенциозными намерениями преисполненного сознанием собственного величия какого-нибудь деятеля, уверенного, что его наблюдения будут прочитаны в опубликованном виде потомками. Причастность к жизни «великих особ» и «великим событиям», подробности которой будут якобы представлять в будущем интерес, побуждает некоторых также вести дневники. Это — один из способов самоутверждения. Такие дневники создаются в надежде на публикацию, но часто их авторы самонадеянные зануды, склонные к менторству.

К ведению дневников часто тяготеют образованные люди, склонные к рефлексии и самоанализу. В них авторы как бы «разговаривают сами с собой» по поводу того, с чем им приходится сталкиваться в повседневной жизни. Психологи утверждают, что людям определенного типа просто необходимо «выговориться», поделиться с накопившимися проблемами и чувствами. Но довериться они могут подчас только бумаге, которая не предаст и, как известно, «все стерпит», заменяя им терпеливого слушателя. Как правило, такой автор дневника прикован к своему прошлому: ему необходимо время от времени возвращаться в него, перебирая избранные страницы. Такие дневники изначально не предназначены для посторонних глаз и обладают «завесой тайны». Часто в них записываются (заносятся) сокровенные мысли, любовные переживания и тайные желания. То, что некоторые из них позже становятся достоянием гласности или же могут быть выявлены или найдены в семейных архивах, скорее исключение, чем правило. В этом случае перед историком, вводящим дневники в научный оборот, встает проблема тактичного отношения к оглашению их содержания. Бесцеремонное вторжение в частную жизнь граждан (как авторов дневников, так и затронутых в них лиц) может нарушить охраняемую законом тайну личной жизни, нанести существенный вред их общественному авторитету, интересам их знакомых, детей и потомков.

Напротив, именно в расчете на обнародование и публикацию создаются дневники лиц, осознающих себя в центре исторических свершений или значимых событий, уверенных в том, что их записи будут представлять интерес для грядущих поколений. Это участники революций, переворотов, великих строек, грандиозных перелетов, запусков космических кораблей и т. п. Такие дневниковые записи по горячим следам ценны для историка. Великолепны, например, для характеристики наших вождей записи С. Эйзенштейна и Н. Черкасова об их беседе со Сталиным, Молотовым и Ждановым по поводу 2-й серии кинофильма «Иван Грозный», состоявшейся 25 февраля 1947 г.²¹⁷

Для истории XX в. характерны дневниковые записи, сделанные в чрезвычайных ситуациях: в лагерях, тюрьмах, ссылке, в годы войны в блокадном Ленинграде, в партизанском отряде, в катакомбах Аджимушкая. Зачастую это был единственный способ поведать миру о своей судьбе и страданиях.

Есть мнение, что ведение дневников — явление во многом возрастное. Действительно, немало дневников заводится в юношеском возрасте влюбленными и романтически настроенными молодыми людьми. Но они взрослеют, под грузом житейских забот, как правило, такие дневники теряют регулярность записей и забываются. Некоторые граждане аккуратно заводили каждый год новый дневник, а в конце года уничтожали его, чтобы никто не смог узнать их сокровенные мысли.

В любом случае методично вести полноценный личный дневник, тратя на это время и силы, день за днем в течение жизни фиксируя происшествия и переживания, будет не каждый. Для этого нужен прежде всего соответствующий склад характера и состояние души. Кроме того, у разных людей в разной степени развита потребность создавать этот своеобразный документ эпохи, зачастую продиктованная осознанием личной ответственности перед обществом ²¹⁸ .

Наряду с «классическими» дневниками, для которых характерна сравнительная временная протяженность, упорядоченность записей, их датировка, к этому виду источников можно отнести и систематические записи в тетрадях, блокнотах, записные книжки, уже размеченные для заметок по рубрикам на год вперед ежедневники. Они имеются у людей любых профессий. В них чего только нет: телефоны, адреса, заметки для памяти, афоризмы, стихи, интересные наблюдения и зарисовки из жизни, умненькие мысли, свои и чужие, наброски и планы будущих статей, докладов, книг, записи, сделанные на каких-либо совещаниях, собраниях, на лекциях. Известны, например, традиционные записные книжки студентов, в которых перемешиваются конспекты лекций, соображения о тяготах студенческой доли, по поводу личности преподавателей, товарищей по группе, записочки, шаржи, телефоны приятелей, адреса модных магазинов, перечень дел на неделю и пр. В советской армии солдатам запрещалось вести дневники²¹⁹. Выход находили в регулярных письмах домой с описанием деталей армейской повседневности, вплоть до передачи разговоров, слухов, характерных случаев, сочных анекдотов, портретных зарисовок и пр. Собранные воедино после «дембеля», такие письма превращались в классический дневник. Есть дневники и альбомы школьников, дневники наблюдений ученых за людьми или явлениями природы (метеорологов, путешественников, экологов, медиков, психологов и др.); бортовые и судовые журналы; дневники и ежедневники писателей, записывающих «на всякий случай» все, что может пригодиться при создании будущих произведений, и т. п.

К дневникам по типу принадлежат путевые заметки и впечатления, которые делают люди во время путешествий, в период отдыха, посещения достопримечательных мест и т. п.

С развитием технических средств дневники заменяются фотоальбомами, любительским кино, магнитофонными записями. Однако желание выразить собственное душевное состояние именно с помощью слова остается.