Проклятия на старые книги и обряды

Итак, царь Алексей Михайлович и патр. Никон стояли после собора 1654 г. перед необходимостью доказать русской оппозиции (запуган­ной, но не убежденной их доводами), от которой они могли ожидать появления новых твердых и авторитетных вождей вместо репрессиро­ванных, правильность и благотворность своей реформы русских богос­лужебных обрядов и текстов. Патр. Никон немедленно отправил Кон­стантинопольскому патр. Паисию послание, излагавшее ход заседаний собора и содержавшее 28 (или, возможно, по разным источникам, 26 или 27) вопросов, ответы на которые должны были, по замыслу Нико­на (вероятно, и царя Алексея Михайловича), авторитетно подтвердить правильность его действий. Курьеру - Мануилу Константинову - было приказано ждать ответ патр. Паисия и срочно привезти его в Москву. Русские события в послании патр. Никона были, конечно, описаны так, чтобы у Константинопольского патриарха не было и малейших сомне­ний в том, что противники Никона - враги Церкви; однако, патр. Паи­сий был весьма (гораздо более, чем Никон) опытным политиком, знал, как пишутся письма, и имел возможность осведомляться о русских де­лах и из других источников.

В неделю Православия 1655 г. в Успенском соборе все молящиеся видели описанную на с. 105 сцену разбивания западных икон, после чего патр. Антиохийский Макарий сказал через переводчика, что рус­ские крестятся неправильно и нигде православные не крестятся, как в России, двуперстно, но везде крестятся триперстно. Этот факт не мог бы, конечно, даже если бы был неоспоримо доказан (чего не было) или если бы русские без сомнений верили греческо-арабскому патриарху на слово (чего не было), убедить русских в том, что греки, валахи и т.д. правы, а русские неправы. Каких-либо доказательств «правоты» три- перстия патр. Макарий не привел, потому что не знал.

В марте 1655 г. собор русских иерархов с участием патриархов Ма- кария и Гавриила (Сербского) одобрил только что напечатанный слу­жебник, заново переведенный с греческого печатного служебника с учетом всех рекомендаций патр. Макария. На этом соборе патр.1 1икон объявил, что «он русский и сын русскаго, но его вера - греческая». Об этом соборе читаем у Павла Алеппского: «Некоторые роптали, говоря: "Мы не переменим своих книг и обрядов, мы их приняли издревле". Од­нако они не смеют говорить открыто, ибо гнев патриарха неукротим: известно, как он поступил с епископом Коломенским»; цит. по [2, с. 159]. Эти слова ясно показывают, что мартовский собор 1655 г., как и собор 1654 г., был не убежден, но запуган. За спиной Никона явно для всех стояло все могущество царской власти.

Замечательно, что собор был устрашен судьбой Павла ен. Коло­менского; следовательно, он был именно сожжен (как и утверждают старообрядческие источники, в том числе [14]), и это было собору «из­вестно»; это было настолько широко и недвусмысленно «известно», что было известно даже чужаку, которому вовсе не следовало знать о подобных русских делах - Павлу Алеппскому. Повторю и подчеркну его слова: «известно, как он поступил с еп. Коломенским». Ссылка не запугала бы так русских епископов и не замкнула бы их рты, так как в России, где везде холодно, везде были теплые шубы и дрова в любом количестве, и везде было сытно, ссылка (с упованием на помощь мно­жества сочувствующих и на почти несомненное в скором будущем - в чем в 1655 г. были еще уверены все вожди старообрядчества - царское «образумление» и помилование) не была очень страшной.

Во многих книгах по истории русской Церкви утверждается, од­нако, что еп. Павел в ссылке «пропал безвестно» (как было сказано на соборе 1666-1667 гг., осудившем Никона, в том числе и за эту ссылку без суда и следствия); это прямо и буквально противоречит слову Павла Алеппского «известно». Собор 1666-1667 гг. лгал, историки (в том числе и Ключевский), цитируя собор, эту ложь по­вторяли и повторяют. Лгал же собор 1666-1667 гг., не желая: 1) об­наружить жестокость не лично Никона (который участвовал в нем уже как подсудимый, в том числе и по делу еп. Павла, и жестокость которого уже незачем было скрывать, но желательно было, наобо­рот, преувеличивать), но всего проведения реформы, 2) бросить тень на гуманность «тишайшего» царя Алексея Михайловича и 3) подать мысль о канонизации еп. Павла. Можно думать, что если бы в смерти еп. Павла был полностью невиновен царь Алексей Михай­лович, то о ней на соборе 1666-1667 гг. было бы рассказано (чтобы усилить обвинение против Никона) подробно и документированно.

Как мог епископ, беззаконно и неканонично сосланный, «пропасть безвестно», кроме как с ведома и разрешения царя? Епископ - не крепостной мужик патриарха! И епископов в России не сотни, как в греко-язычном Mipe (в том числе десятки безместных, бездомных и безденежных, «безвестная пропажа» которых была бы многим столь неинтересна и безразлична, что ее могли бы и не заметить), а всего (в 1655 г.) 12! (их список см. [42, с. 406]). Замечу к тому же, что если бы еп. Павел не скончался вскоре после своей ссылки, то ему уда­лось бы (как Аввакуму, Федору, Авраамию - см. ниже) списаться со своими повсюду многочисленными сторонниками и почитателями, и значительная часть этой переписки (конечно, бережно хранимой) дошла бы до нас; чего-либо подобного нет; его гипотетическая пере­писка отсутствует и никогда никем не цитировалась и не упомина­лась. Можно, таким образом, почти с уверенностью утверждать, что он был сожжен не позднее февраля 1655 г., и об этом было «извест­но» собору и Павлу Ллеппскому в марте.

«В том же году после торжественной службы в Успенском соборе Никон на глазах всего молившагося народа снял с себя русский клобук и надел греческий, что впрочем вызвало не улыбку, а сильный ропот» [31, с. 302].

Какое странное замечание! Уж на что русские до XVIII века были абсолютно неспособны, так это на улыбки в храме. Их отношение к храму и всему, до мелочей, совершающемуся в храме, было серьез­но «до смерти, смерти же крестныя». В противном случае вся «Ни- конова» реформа могла бы мягко пройти «на улыбках», то есть «по­смеялись и махнули рукой - пустяки, как-нибудь утрясется; оденем греческий клобук и покрестимся тремя перстами, авось начальству эта глупость надоест, и оно образумится; не в костер же идти из-за дураков!». Но многие русские люди предпочли идти в костер, чтобы русский храм не стал местом смеха.

А вот ропот в середине XVII в. был уже привычным делом (см. с. 69). Ключевский отметил, что ропот вызвал греческий клобук; через 50 лет отвратительные кощунственные издевательства Петра над православным богослужением, его беззаконные и безобразные развод и второй брак, убийство родного сына от первого, «правиль­ного» брака и лишение, тем самым, России правильного престоло­наследия должны бы были, если бы народ оставался тот же и если бы не святость царского имени, вызвать уже не ропот, а восстание.

Но на весах русской истории чаша повиновения властям оказалась более весомой и опустилась под тяжестью обаяния и авторитета царского имени; чаша народного негодования оказалась легче. Да и народ был уже другой; немногие способные к смелому открытому протесту были за эти 50 лет сожжены или сожглись сами (см. с. 245) или разогнаны по медвежьим углам и окраинам России или за ее границы (см. с. 335); большинство недовольно ворчало и моли­лось двумя перстами дома, и уже были люди, склонные к улыбкам в храме. В начале XX в. их стало гораздо больше; последствия не замедлили: от насмешки над богослужением - служением Богу - один маленький шажок до соседней насмешки - над служением Бо­жьему помазаннику.

Я написал: «большинство недовольно ворчало и молилось двумя перстами дома»; не преувеличение ли это? Нет; «Церковный собор 1666/67 гг. предал анафеме всех, кто придерживался старого обряда, т.е. большую часть населения страны» [ 112, с. 112].

В мае того же 1655 г. в Москву приехал Мануил Константинов с по­сланием патр. Паисия и ответами, подписанными им и 28 архиереями его патриархата, на вопросы патр. Никона. Послание Паисия - опыт­ного, как и все греческие патриархи, дипломата - было составлено так, чтобы не оскорбить победителя в русском споре, кто бы им ни оказался - патриарх Никон, или оппозиционное духовенство. Уже из этого вид­но, что: 1) патр. Паисий был, вероятно, осторожнее, умнее и образо­ваннее, чем патриархи Макарий и Гавриил; 2) они, жившие в Москве на государевом и патриаршем иждивении и участвовавшие в русском споре на стороне своих кормильцев, были и жизненно заинтересованы в их победе, и обязаны ей способствовать, а патр. Паисий - нет, или, вернее, был заинтересован в гораздо меньшей степени.

С одной стороны, патр. Паисий одобрил все обрядовые реформы, на­чатые в России, советовал патр. Никону настоятельно увещевать их про­тивников, и особо отметил желательность уничтожения разночтений в символе веры. С другой стороны, патр. Паисий, описав имянословное благословляющее перстосложение, добавил, что можно слагать персты и иначе, «лишь бы только благословляющий и благословляемый имели в мысли, что это благословение исходит от Иисуса Христа». Это «можно и иначе», резко противоположное общему убеждению реформаторов и их противников, что можно только так, как считают правильным они, а ина­че - нельзя, и сразу поднимающее патр. Паисия над уровнем спора, одно могло бы заставить патр. Никона и царя Алексея Михайловича еще раз обдумать свои действия. Но далее патр. Паисий писал еще яснее: «Если случится, что какая-нибудь Церковь будет отличаться от другой порядками, неважными и несущественными для веры, или такими, которые не касаются главных членов веры, а только незначитель­ных подробностей, например, времени совергиения литургии, или какими перстами должен благословлять священник, и т.п., это не должно производить какого-либо разделения, если только сохраня­ется неизменно одна и та же вера. Это потому, что наша Церковь не с самого начала получила тот устав чинопоследований, который она содержит сейчас, а только мало по молу»; цит. по [2, с. 157].

Эти прекрасные слова, увы, не поиии впрок русским реформа­торам и их греческим наставникам-союзникам-сотрудникам. Рус­ские государи и патриархи как будто их не прочитали или, прочитав, немедленно забыли навсегда. Более того, в предисловии к Служебнику, изданному в 1656 г., ложно утверждается, что:

1) Ответы патр. Паисия на вопросы патр. Никона были получены до собора 1655 г.

2) В них патр. Паисий полностью и без оговорок одобрил всю дея­тельность патр. Никона и настойчиво советовал ему довести начатые реформы до конца.

3) Получив послание патр. Паисия, патр. Никон стал собирать ста­рые славянские и греческие книги, собрал их, предъявил собору и срав­нил с греческими, представленными патр. Макарием.

4) Отцы собора «тако вся старопиеанныя греческия и славянския книги разсмотревше, обретоша древния греческия с ветхими славян­скими книгами во всем согласующася. В новых же московских печат­ных книгах, с греческими же и славянскими древними многая несогла­сия и погрешения».

5) Собор постановил действовать так, как рекомендовал патр. Паисий.

6) Собор одобрил подготовленный к изданию новый служебник, сли­чив его с древними греческими и славянскими служебниками.

Замечательно, что патр. Паисий, желая привести в своем письме убе­дительные примеры допустимости некоторых местных церковных обыча­ев, которые «не должны производить какого-либо разделения», упомянул именно священническое перстосложение, хотя мог упомянуть очень- очень многое; все это многое он обозначил словами «и т. п.». Совершенно очевидно, что он знал из-за чего в России «сыр-бор разгорелся».

Кончая рассказ о соборе 1655 г., отмечу, что одобренный им служеб­ник был фактически правлен, как доказано уже в XX в., со служебников венецианского униатского издания 1602 и 1604 гг. и киевского издания 1620 и 1629 годов. Рассмотреть же «вся старописанныя греческия и славянския книги» собор 1655 г., длившийся не более недели, никак не мог. Патр. Никон, таким образом, мог прочесть в послании патр. Паи­сия как поощрение начатым реформам русского богослужения, так и, наоборот, возможность оставить русские обряды (сочтя их отличающи­мися от греческих «только незначительными подробностями») такими, как они были; он предпочел первое; его союзником и сотрудником был патр. Макарий.

В день памяти свтт. Алексия Московского и Мелетия Антиохийско­го (участника 2-го вселенского собора, предместника патр. Макария) 12.2.1656 после литургии в Чудовом монастыре в присутствии именин­ника - царя, его семьи и множества народа патр. Никон сам прочел ста­тью из Пролога о св. Мелетии, и стал толковать тот ее эпизод, где гово­рится о чуде от сложения перстов, совершенном св. Мелетием на соборе против ариан. Эпизод этот был известен всем слушателям патр. Никона, и вообще многим русским, так как был частью статьи о крестном знаме­нии в некоторых изданиях Псалтыри (распространеннейшей в России книги) до 1653 г. (например, в [17]) и был описан в Стоглаве [12, с. 105], а после начала реформы перстосложения не сходил с языка всех ее про­тивников и упоминался во многих произведениях их пера всех жанров. Он всегда и всеми в России понимался как описание чуда именно от дву­перстия, как его и понимают до сих пор старообрядцы, и продолжают печатать эту статью приложением к своим Псалтырям доныне; только так его и можно, я думаю, понимать. Вот он: св. Мелетий «показа три персты, и не бысть знамения, потом же два совокупль, и един пригнув, и благослови люди, и изыде от него огнь яко молния» [17, л. 11].

Какие три перста показал св. Мелетий? Либо указательный, средний и безымянный, либо указательный, средний и большой палец, либо ука­зательный, средний и мизинец, либо указательный, безымянный и ми­зинец; остальные варианты очень неудобны или даже вовсе невозмож­ны. Как он их показал? Как показывают обычно, то есть подняв руку и растопырив персты. Затем два из показанных перстов он «совокупил», а третий пригнул. Независимо от того, какой перст он пригнул, во всех вариантах остались указательный и средний; их он «совокупил», то есть прижал один к другому; «совокупить» их иначе невозможно, «совоку­пить» какие-то другие два перста - тоже невозможно. О сгибании сред­него перста - ни слова; о положении безымянного, мизинца и большого пальца - тоже, но ясно, что они «пригнуты». Это - точное словесное изображение двуперстия, каким оно было до изменений XVI-XVII вв.; об этих изменениях см. с. 138. Свт. Мелетий Антиохийский жил в IV в.; если не признавать описание его чуда вышедшим из-под пера его со­временника и очевидца, то необходимо, все же, признать это описание документом, составленным не позднее XV в. Нужно отметить, что если бы повествование о чуде св. Мелетия описывало троеперстие, то, ко­нечно, было бы сказано не «два совокупль и един пригнув», а «все три пригнув и соединив концами». Достоверность же самого сказания о св. Мелетии не вызывала даже малейших сомнений у патриархов Никона и Макария, как и у их противников, как ив 1551 г. у отцов Стоглава; в наше время она выглядит, конечно, сомнительной.

Никон, однако, умолчав об авторитетнейшем Стоглаве, попытался (на мой взгляд, вполне неубедительно) в своей проповеди истолковать перстосложение свт. Мелетия как троеперстие. Для сугубого эффекта он пригласил выступить со своим комментарием и присутствовавшего тут патр. Макария. Макарий, в торжественном тоне объявив всем, что он - преемник и наследник престола св. Мелетия, и тоже растолковав его перстосложение как троеперстие, заявил (все через переводчика) что тот, кто крестится двуперстно - «арменоподражатель есть, арменове бо тако изображают на себе крест»! [2, с. 158]. Русские услышали, что все их предки, все (в том числе святые) отцы Стоглавого собора и все гре­ки - русские митрополиты и архиереи на русских кафедрах, в том числе святые, подражали еретикам - армянам и крестились еретически!

В словах патр. Макария есть и правда: армяне, действительно, сохра­няли двуперстие, как древний церковный обычай, что, при спокойном и беспристрастном исследовании, могло служить подтверждением древ­ности двуперстия и консервативности Армянской Церкви, но никак не «подражания» русскими перстосложению армян, которых в России всег­да считали злейшими еретиками (насколько обоснованно и справедли­во - особый и очень не простой вопрос) и поэтому ни в чем им не «под­ражали». Армянская Церковь отделилась от Римской и (употребляя, за неимением лучшего, не вполне точный термин) Византийской после 3-го Вселенского собора (431 г.) и не признала 4-й (451 г.) и последующие; неизменное с середины V и до середины XVII вв. сохранение Ею двупер­стия - свидетельство его всеобдержности уже в V в. повсюду, в том числе на самом восточном краю христианского Mipa. Прекрасные и знаменитые армянские миниатюры рукописей, барельефы, украшающие храмы всех эпох, и шитье неизменно показывают ярко выраженное двуперстие, не­сколько отличное от русского («смысловые» персты вытянуты и плотно сжаты, «второстепенные» персты либо не видны, либо безымянный сло­жен с большим пальцем, а мизинец отставлен). Яркий пример - перстос­ложение младенца Христа на окладе Эчмиадзинского Евангелия VI века.

Что же касается консервативности армянской Церкви во всех об­ластях церковной культуры, то она исключительна. Доказывать это подробно я считаю излишним и неуместным; упомяну только внешний вид армянских клириков (который они имели всегда и имеют доныне)

- точно такой же, как клириков первых веков христианства: коротко стриженые голова и борода, как у вышеупомянутой статуи ап. Петра (см. рис. 3, 4) и сотен других древнейших христианских памятников. В отличие от армян и клириков первых веков, поздне-средневековое и нового времени западное духовенство (и даже, отчасти, монашество) брило лица и тонзуры; византийское, а вслед за ним древнерусское и русское старообрядческое, по-прежнему коротко подстригая головы, отрастило неограниченные бороды; русское «никонианское» отрастило длинные волосы, в чем ему с начала XX в., как это ни странно, подража­ло и старообрядческое и подражает доныне; после-петровское русское подстригло усы; описать же разнообразие всевозможных брадовыбри- ваний, брадовыстрижений и причесок русского духовенства советской эпохи мне не хватит слов и бумаги.

24.2.1656 (в неделю Православия) патр. Никон служил в Успенском соборе; ему сослужили патриархи Макарий и Гавриил и митрополиты Никейский Григорий и Молдавский Гедеон. Патр. Макарий, показав три- перстное сложение, сказал молящимся: «Сими тремя перстами всякому православному христианину подобает изображати на лицы своем крест­ное знамение. Кто же крестится по Феодоритову писанию <то есть дву­перстно; в той же статье о крестном знамении в некоторых изданиях рус­ской Псалтыри напечатано, что прп. Феодорит Кирский (+457) предписал христианам креститься двуперстно> да будет проклят» [2, с. 159]. Итак, в присутствии и при одобрении русских царя, патриарха и много­численного духовенства, в неделю Православия, когда проклинаются все древние и новые еретики, заезжий учитель - патр. Антиохийский

- проклял в их ряду, то есть с максимальной торжественностью и официальностью, всех, крестящихся двуперстно; еще 4 года назад так крестились все русские. Несомненно, точно так же крестились и бла­гословляли в России и все приезжавшие сюда до патр. Никона греки (в том числе и служившие на русских кафедрах епископы), либо потому, что они так же крестились и благословляли у себя на родине, либо боясь прогневить щедрых хозяев - милостынедателей и не видя в двуперстии чего-либо предосудительного или недопустимого, то есть в духе вышеци- тированного письма Константинопольского патр. Паисия. Замечательно, что патр. Макарий благоразумно-дипломатично умолчал о имянословии и раздвоении перстосложения; он боялся этой очевидной нелепостью вы­звать скандал.

Усиливая нажим на русских, патр. Никон потребовал от всех жив­ших в Москве греко-язычных архиереев подписать такое заявление: «Предание прияхом от начала веры от свв. Апостол и свв. отец и свв. седьми соборов творити знамение честнаго креста тремя первыми пер­сты десныя руки. И кто от христиан православных не творит крест тако по преданию восточныя Церкве, еже держа с начала веры даже до днесь, есть еретик и подражатель арменом. <Имянословное благосло­вение обойдено молчанием.> И сего ради имамы его отлученна от Отца и Сына и Св. Духа и проклята» [2, с. 159]. Церковь от начала веры кре­стится триперстно! Кто не творит крестное знамение тремя персты — еретик и проклят! Это заявление было беспрекословно подписано всеми и опубликовано в новоизданной книге «Скрижаль». Итак, трижды все­ми русскими и греко-язычными архиереями торжественно и офи­циально назван ересью и проклят древнейший и любимейгиий рус­ский обряд и названы еретиками и прокляты все, употребляющие его - и без всяких доказательств или обоснований! А всем известные очевидные доказательства древности, святости и верности двуперстия (Феодоритово слово, чудо св. Мелетия, писания Максима Грека, поста­новления Стоглавого собора, участниками которого были прославлен­ные и всеми любимые русские святые, и тысячи и тысячи древних икон, в том числе принесенных из греко-язычных стран или чудотворных или даже приписываемых кисти ап. Луки, и фресок, в том числе созданных мастерами - греками, ясно показывающих единообразное двуперстие и для крестного знамения и для благословения) даже не упомянуты, их как бы не было, они вменены ни во что! И даже более того - отцы Сто­глава и все русские святые причтены к еретикам! Патр. Никон и царь Алексей Михайлович с греками-наставниками согнули в дугу русские умы и совести - можно и перегнуть! Но нажим продолжался.

Архиерейский собор, начавшийся 23.4.1656, постановил: «Аще кто отселе, ведый, не повинится творити крестное изображение на лице своем, якоже древле святая восточная Церковь прияла есть и якоже ныне четыре вселенския патриархи, со всеми сущими под ними хри- стианы, повсюду вселенныя обретающимися имеют, и якоже зде пре­жде православнии содержаша, до напечатания слова Феодоритова в псалтырях со возследованием московския печати, еже тремя первыми великими персты десныя руки изображати, во образ <...> Троицы, но имать творити сие неприятное Церкви, еже соединя два малыя персты с великим пальцем, в них же неравенство Святыя Троицы извещается, и два великосредняя простерта суща, в них же заключати два Сына, два состава, по Несториеве ереси, или инако изображати крест; сего имамы <...> отлученна от Церкви, вкупе и с писанием Феодоритовым, яко и на пятом соборе прокляша его ложная писания на Кирилла архиепи­скопа Александрийскаго и на правую веру, сущая по Несториеве ереси, проклинаем и мы» [2, с. 159-160]. Это постановление, содержащее 6 грубых ошибок и тоже умолчавшее об имянословном благословении и раздвоении перстосложения, тоже было напечатано в «Скрижали». Разумеется, большинство русских епископов, если не все, не были на­столько невежественны, чтобы не понимать, что они подписывают на­громождение лжи, но страх замкнул им уста - все знали и помнили судьбу Павла Коломенского - она была «известна».

Следует отметить, что не только русские архиереи (они - страха ради) кривили душой, подписывая этот нагло-лживый документ, но и молдав­ский митр. Гедеон, которому, вероятно, не грозили ссылка, кнут, цепи и костер, но только высылка из хлебосольной России, подписал заявление 1656 г., прекрасно зная его несоответствие действительности. Он, несо­мненно, держал в руках изданные в Яссах (столице Молдавии) в 1643 г. Учительное Евангелие, украшенное изображением святителей, благо­словляющих двуперстно, и карту Молдавии, на лицевом листе которой изображен Христос, благословляющий двуперстно. Столь явная лжи­вость одного из архиереев - гостей, учителей и иждивенцев России, край­не невыгодно характеризует весь их единогласный (но единодушный ли - один Бог весть) сонм. Двуперстие сохранялось в Молдавии и позже; так, на стяге молдавского воеводы (1678-1688) Щербана Кантакузина изображен «Царь царем», благословляющий двуперстно.

Одновременно началась переделка и внешнего вида русского духо­венства и монашества на греческий манер (пионером стал сам патр.

Никон - см. с. 163). Описывать ее подробно было бы слишком долго; «амвоны и посохи, рясы и головные уборы, архитектура и иконы,- ничто не ускользнуло от новаго порядка» [89, с. 340]; особенно ревнители рус­ских традиций невзлюбили «рогатый» греческий клобук. Желание патр. Никона переделать все на греческий лад доходило в эти годы до того, что ему даже «строили кушанье по-гречески». Вершиной же реформот- ворчества патр. Никона и царя Алексея Михайловича можно считать запрещение впредь строить шатровые (самые любезные русским той эпохи, и, действительно, занимающие выдающееся место во всем хри­стианском храмостроительстве, но непривычные и, вероятно, неприят­ные греческому глазу) церкви. Это запрещение, в общем, соблюдалось; нарушалось оно только если почему-либо оказывался слабым прави­тельственный надзор, то есть, в основном, на окраинах государства (именно там, куда бежали от пыток и казней старообрядцы), особенно на севере. Большинство сохранившихся доныне шатровых деревянных северно-русских церквей - шедевров м!ровой архитектуры - построе­ны после и в нарушение этого указа, и в местностях, где большинством населения были старообрядцы, склонные скорее его нарушить, чем ис­полнить. Он, однако, не касался часовен и колоколен и они строились по-прежнему с любимыми русскими шатрами по всей России.

Отмечу исключение - «церкви, построенные в 1680-х гг. в двух под­московных усадьбах И.М. Милославского. <...> Церкви в селах Аннино и Петровское увенчаны шатрами, запрещенными еще патриархом Нико­ном. Среди придворной знати 1680-х гг. так уже никто не строил. Столь нарочитое нарушение запрета Никона, который соблюдали остальные представители столичной знати, позволяет предполагать негативное отношение И.М.Милославского к самому Никону и, видимо, к его ре­форме» [112, с. 279-280].

Несколько отвлекаясь, отмечу, что запрещение церковных ша­тров предвещало поток запрещений старых церковных, обществен­ных и частных обычаев, и поток обычаев новых; оба потока вылил на русские головы сын царя Алексея Михайловича - имп. Петр I. При нем были запрещены бороды, традиционная русская одежда, богос­лужение в часовнях и постройка новых часовен, кресты и купола над кровлями домовых церквей, неоштукатуренные потолки в частных домах, гробы неустановленного образца (а священникам - отпева­ние покойника, лежащего в таком гробе) и даже надмогильные па­мятники неустановленного образца! Надгробные камни надлежало «окопав, опустить в землю такою умеренностью, дабы оныя с поло­жением места лежали ровно. <...Потому что> те камни неуборно и неприлично положенные наносят святым церквам безобразие, и в случающемся около тех церквей хождении чинят препятие» [110, с. 357). То есть, они должны были быть положены вровень с землей, чтобы по ним, «положенным ровно с положением места», можно было ходить без «препятия»! До таких указов и таких памятников западные учителя имп. Петра не додумались. Придуманная и осу­ществленная впервые в России имп. Петром «рекрутчина тяжело воспринималась народом: по рекрутам, уходившим из дома навсег­да, плакали как по покойникам, по дороге в армию требовалась на­дежная охрана, колодки и специальные помещения (станции), где рекрутов держали, чтобы они не смогли разбежаться. Этого Петру показалось мало, и в 1712 г. он издал указ <..>: "А для знаку ре­крутам значить на левой руке, накалывать иглою кресты и натирать порохом. И сказать всех губерний в уездах явственно, в городах и по церквам, и на торгах, кто где увидит такого человека, который имеет на левой руке назначено крест, чтоб их ловили и приводили в городы. А кто такого человека увидит и не приведет, и за такое противление оной непослушник высокого монаршаго указа будет истязан, яко изменник и беглец и может потерять все свое имение, и написан сам будет в рекруты. А для образца послать в губернии начертанные руки с назначенными крестами, каков образец вложен в сем письме". <...> Действительно, образец наколки, прозванной в народе "печатью Антихриста", был приложен к указу и производил тягостное впечатление» [127, с. 18].

Несмотря на неоднократное и усиленное декларирование книжной правки по древнейшим греческим и славянским спискам, фактически она велась по новейшим греческим книгам униатской печати; это не укрылось от первых вождей старообрядчества. Неоднократно утверж­дал это дьякон Федор, писал об этом и священник Никита Добрынин. Это же свидетельствовал и один из образованнейших в России в 1680-х гг. людей, далекий от старообрядчества и прекрасно знавший историю книжной правки Сильвестр Медведев. При том книги, напечатанные при патр. Никоне, разнились и между собой, так как правщики по-прежнему подправляли основной текст (перевод новой греческой книги), пользу­ясь различными древними рукописями, которые казались им лучшими. Наконец, после 13 лет правки Служебника и выпуска нескольких его расходящихся одно с другим изданий, архиерейский собор 1667 г., одо­брив готовящееся последнее издание, постановил: «Никтоже да не дерз­нет отныне во священнодействие прибавити что, или отъяти, или изме­нит Аще и ангел будет глаголати что ино, да не имате ему веры» цит. по [2, с. 1631. То есть, собор 1667 г. запретил (что ранее, в том числе и при патр. Никоне, было неслыхано в России) дальнейшую правку служебника; вероятно, текст служебника 1667 г. был гарантирован от ошибок и неточностей, и выше всякой критики, даже ангельской. Тому, кто в этом сомневался, оставалось молча предполагать, что постанов- ление собора 1667 г. было признанием научного бессилия правщиков и несовершенства системы правки.

В последующие времена нашлись, однако, духовные лица и, в том числе, высокопоставленные, признающие на словах постановления собора 1667 г., но «дерзнувшие отъяти нечто в священнодействии»; в результате этого «дерзновенного отъятия» «всенощное» бдение в кон­це XX в. совершается, как правило, за 1,5-2 часа вместо 6-7 в 1667 г. Имея в виду такое (в 3-4 раза) сокращение богослужения (хотя любое, даже малейшее сокращение прямо, буквально и недвусмысленно запре­щено этими постановлениями), проф. И.Ф. Нильский (1831-1894) го­ворил: «У нас, собственно, нет богослужений, есть лишь оглавление к ним». Менее остроумно очень многие духовные лица в XIX и начале XX вв. критиковали никем не разрешенное, но всеобдержное сокращение богослужения в России и произвол каждого служащего священника в этом сокращении (например: «что попик, то типик <то есть устав>», или: «в нашем богослужении разнообразие граничит с безобразием» [39, с. 274]). Если бы - прошу прощения за шутку, не вполне, может быть, уместную - в XX в. русскую православную Церковь возглавил вставший вдруг из гроба патр. Никон, он первым делом отправил бы все (за единичными исключениями) подчиненное ему духовенство в мо­настыри на покаяние (на тяжелые работы на скотном дворе) за лень и произвол в богослужении, а самых ленивых и самовольных подверг бы безжалостной порке и посадил бы на цепь в подвал до полного искрен­него исправления.

Проблема произвольных сокращений богослужения не была раз­решена Синодом к 1917 г., нельзя считать ее разрешенной и сейчас, если, конечно, не считать ее разрешением тот факт, что к сокраще­ниям и произвольностям все привыкли. Старообрядцам-поповцам она неведома; любое сокращение богослужения у них невозможно (хоть они и не читали предисловие к Служебнику 1667 г.), любой произвол в службе - тоже. Несмотря на это, их богослужение имеет местные (уже ставшие к концу XX в. традицией) особенности, что неизбежно даже при единстве языка и самом тщательном отноше­нии к уставу. При патр. Никоне обе спорящие стороны этого не по­нимали.

Замечательно, что служебник 1667 г. разрешил присоединять лати­нян к православию через миропомазание, отменив необходимость кре­щения троекратным полным погружением. Это изменение Филаретов- ской традиции было важной уступкой русских обливанцам - иерархам грекам и малороссам - и попыткой смягчить неприязнь к ним, широко распространенную в России, хотя и замалчиваемую властями. Следует отметить, что отношение к обливанию изменил и лично царь Алексей Михайлович, который, если бы относился к нему столь же примири­тельно в начале своего царствования, вел бы себя иначе в деле замуже­ства своей сестры Ирины Михайловны (см. с. 10). Ведь именно он, воца­рившись, отпустил домой королевича-жениха-лютеранина-обливанца, не завершив начатого дела.

Замечательно, что переводя русские книги с новых греческих, скрывая это от «общества», декларируя перевод с древних греческих книг и жесто­ко расправляясь с теми немногими, кто открыто не верил этим деклараци­ям (скрытно не верили очень многие, почти все), новые русские церковные власти были не менее своих противников уверены в правильности древних русских книг. Митр. Павел, допрашивая дьякона Федора, сказал ему: «И мы, диаконе, знаем, яко старое благочестие церковное все право и свято и книги непорочны: да нам бы царя оправить, того ради мы за новые книги стоим, утешая его... Великий государь то изволили, а мы бы и ради по ста­рым книгам пети и служити Богу, да его, царя, не смеем прогневати и сего ради угождаем ему; а за то уж Бог судит - не мы завели новое»; цит. по [52, с. 167] - можно ли еще яснее указать на того, кто «завел новое»? (Ответ Федора см. с. 194). И даже сами патр. Никон и царь Алексей Михайло­вич считали, что «древние греческие книги с древними же славянскими во всем согласны. А в новых греческих печатных книгах с греческими же и славянскими многая несогласия и погрешения»; цит. по [2, с. 163]. Это удивительное противоречие еще раз доказывает, что действительной целью правки книг было достижение не идеального «безошибочного» текста (как декларировалось), но полного единства с современной (конечно, погрегиительной, что сознавалось) практикой греческой

Церкви любой ценой ради осуществления великих царских внешнепо­литических планов. Буквально то же можно сказать и о «исправлении» русских богослужебных обрядов.

Я написал: царь и патриарх намеревались достигнуть цели реформы «любой ценой». В какой степени эта цель была на деле достигнута? И - главное - какой (наделе) ценой? Ответы на с. 301-340.

Следует отметить, что Никон, покинув патриаршество, но продолжая страстно интересоваться многим (и даже письменно полемизируя из ссылки с царем и его сторонниками - см. [45, с. 44)), ни разу, однако, не вспомнил о начатых им книжных и обрядовых «исправлениях» и не поинтересовался их дальнейшим ходом. Более того, еще быв патриархом и примирившись с Нероновым, сказал ему: «обои <то есть и старопечатные, и новопечатные книги> добры, все равно, по каким хочешь, по тем и служишь»; цит. по [2, с. 164]. И даже, сам троя аллилуиа, позволил Неронову двоить (не в провин­ции и не на окраине Москвы, а в центре всей русской святости - Успенском соборе). Самый достойный доверия из участников событий - дьякон Федор - писал: «Никон <...> позна свое блужение в вере и отрекся патриарше­ства своего <...> и отыде в монастырь свой и по сем в Валдае в Иверском монастыре завел свою друкарню <то есть типографию;...> И повелел <...> тут печатать часовники по старому уставу и обычаю. И те часовники его ви- дех аз. <...> Вся в них по старому слово в слово»; цит. по [2, с. 164]. Там же и тогда же напечатаны тоже по старым образцам псалтырь, молитвенник и канонник. «После оставления патриаршества в 1658 г. Никон несколько лет жил в основанном им Воскресенском монастыре <т. е. в Новом Иеру- салиме> под Москвой. Там он написал свое знаменитое «Возражение, или Разорение смиренного Никона». Это сочинение стало своеобразным духов­ным завещанием владыки, в котором он высказался по всем волнующим его вопросам. В нем патриарх ни разу не обмолвился о церковной реформе. Очевидно, главным делом Никона была не реформа, а возвышение роли священства и вселенского православия <...>» [84, с. 129].