Он не стал спорить, просто прошел мимо с Бекки на руках, Бернардо за ними.

Я приставила ствол к голове Саймона. Не могла я его оставить живого у себя за спиной. Пусть он так тяжело ранен, я не могла рисковать.

- Надеюсь, выпотрошит тебя этот монстр, сучка.

- Не сучка, а миз Сучка надо говорить, - сказала я и нажала на спуск. Короткая очередь, но моим выстрелам ответили другие. Я резко повернулась, задирая ствол, и увидела, что Питер стоит над телом Аманды. На моих глазах он разрядил в нее "файрстар". Олаф только стоял и смотрел. Я обернулась и увидела, что Бернардо держит на руках Бекки у выхода из пещеры.

Эдуард начал опускаться на колени. Я присела рядом с ним, пытаясь его удержать.

- Дети... выведи детей, - прошептал он и потерял сознание.

Олаф подошел без моей просьбы и поднял Эдуарда на руки, как ребенка. Если сейчас появится монстр, у нас у всех руки заняты. Хреново.

У Питера кончились патроны, но он все еще нажимал на спуск, снова, снова и снова. Я подошла к нему.

- Питер, Питер! Она мертва. Ты ее убил. Остынь.

Он не слышал. Я взяла его за руки, пытаясь отвести ствол. Он дернулся, сильно, глаза у него были дикие, и продолжал стрелять без патронов в тело этой женщины. Я его отшвырнула к стене, локтем перехватив горло и обхватив другой рукой его руки, все еще сжимающие "файрстар". Дикими испуганными глазами он все же глянул на меня.

- Питер, она мертва. Второй раз ее тебе не убить.

У него дрожал голос, когда он сказал:

- Я хотел, чтобы ей было больно.

- Ей было больно. Когда тебя рвут на части - это не лучший способ умирать.

Он затряс головой:

- Этого ей мало!

- Да, этого мало, но ты ее убил, Питер. Месть - это такая штука. Когда убиваешь врага, больше мстить некому.

Когда я взяла у него "файрстар", он не стал сопротивляться. Я попыталась обнять Питера, но он оттолкнул меня и отошел. Для таких утешений время миновало, но есть и другие виды утешения. Некоторые из них исходят из дула пистолета. Да, есть утешение - убить того, кто тебя обидел, но это утешение холодное. Оно разрушает в тебе то, что не затронула сама обида. Порой вопрос бывает не в том, расставаться ли с частицей души, а лишь в том, с какой именно.

Питер нес Бекки, Олаф нес Эдуарда. Мы с Бернардо шли впереди, раздвигая весеннюю тьму стволами автоматов - туда-сюда, туда-сюда. Ничего нигде не шевелилось. Только ветер шумел в высоких кустах шалфея, закрывавших вход в пещеру. Ощущение воздуха на лице было восхитительным, и я поняла, что не надеялась выйти оттуда живой. Пессимизм - это на меня похоже.

Бернардо повел нас вокруг дома. Мы хотели добраться до машины Эдуарда, но при этом проверить, что никто и ничто не собирается нас по дороге съесть. Олаф шел за нами, неся Эдуарда. Я истово молилась, чтобы он поправился, выжил, хотя это было странно - молиться за Эдуарда Богу. Такое чувство, что молитва как бы обращена не по тому адресу. Питер и Бекки шли передо мной. Он споткнулся, когда кусты стали гуще. Наверное, он устал, но я не могла себе позволить нести Бекки. Руки должны были быть свободны.

И тут я почувствовала щекочущее прикосновение магии.

- Ребята, там что-то есть.

Все остановились и стали вглядываться во тьму.

- Что ты увидела? - спросил Олаф.

- Ничего. Но там кто-то или что-то занимается магией.

Олаф как-то гортанно хмыкнул, будто не верил. И тут нас окатила первая волна страха. Такого страха, что перехватило горло, заколотилось сердце, ладони покрылись испариной. Бекки стала дико вырываться из рук Питера.

Я сделала два шага к Питеру, чтобы ему помочь ее удержать, но она вырвалась, упала на землю и бросилась в кусты, как кролик.

- Бекки! - заорал Питер и бросился за ней.

- Питер, Бекки! А, черт!

Я побежала вслед за ними в кусты. А что было делать? Я слышала, как они ломятся впереди сквозь кустарник и Питер зовет ее по имени. Справа я ощутила движение, что-то мелькнуло. Оно казалось больше человека и было разноцветным, что даже при свете луны было видно. Я выстрелила в разинутую пасть, полную острых зубов, но когтистая лапа тянулась ко мне, будто пули были нипочем этой твари. Лапа с поджатыми когтями ударила меня по голове, сбила с ног, и я тяжело рухнула наземь. Темнота закружилась перед глазами, а когда вернулось зрение, тварь нависала надо мной. Я не снимала палец с крючка, пока не щелкнула пустая обойма. Монстр будто и не замечал. Он навис надо мной своей почти птичьей мордой, я успела подумать, что он красив, до того, как он ударил меня снова, и наступила темнота.

Глава 62

Я очнулась внезапно. По коже бегали мурашки от магии такой силы, что я стала ловить ртом воздух. Тело напрягалось, дергалось в судорогах, когда сила пробегала по моему телу и сквозь него обжигающей волной и нарастая. Руки и ноги у меня дергались в цепях, которыми приковали меня за лодыжки и запястья. В цепях? Я повернулась, посмотрела на запястья. Голова еще тряслась, тело дергалось от ревущей сквозь меня силы. И руки, и ноги подергивались, не потому что я пыталась освободиться от цепей, а непроизвольно - реакция на силу.

Магия стала спадать. Я дышала резко и хрипло. Одно я знала: если я не совладаю с дыханием, будет гипервентиляция, а терять сознание было бы сейчас неуместно. Бог знает, что ждет меня при втором пробуждении. Я сосредоточилась на дыхании, заставляя себя успокоиться, дышать нормально, глубоко, ровно. Трудно до конца поддаться панике, когда занимаешься дыхательными упражнениями. Они наполнили ложным спокойствием тело и ум, но дали мне возможность думать, а это было хорошо.

Я лежала на спине, прикованная к гладкому камню. Рядом со мной виднелась закругленная стена пещеры, а свод уходил наверх, в темноту. Мне приятно было бы думать, что Бернардо и Олаф меня спасли, и теперь мы опять у входа в ту же пещеру, но цепи несколько разрушали столь приятное заблуждение. Эта пещера была гораздо выше, и можно было сказать, не глядя, что она больше. Свет костра дрожал оранжевыми тенями на стенах, будто играли в мяч темнота и золотой свет.

В конце концов я повернула голову направо - посмотреть, что же еще здесь есть. Сначала я решила, что это Пинотль, слуга-человек Итцпапалотль. Несколько секунд я себя нещадно ругала, что ей поверила, будто она ничего не знает о монстре, потом я поняла, что это не он. Только похож на него. То же квадратное, будто вырезанное из камня лицо, темная, сочного цвета кожа, черные волосы, отрезанные длинно и как-то поперек, но этот человек был тощий, узкоплечий и не властный с виду. И еще он был одет не в щегольскую одежду Пинотля, а в свободные шорты.

На гладком закругленном камне, таком же, как в "Обсидиановой бабочке", лежало распластанное тело. Укороченные руки и ноги, коротко стриженные темные волосы - я сначала подумала, что это Ники Бако, но разглядела внимательней обнаженную грудь и поняла, что это жена Бако, Полина. Под ребрами у нее зияла дыра, как разинутая пасть. У нее вырвали сердце. Неизвестный стоял, воздев сердце над головой, как подношение, и глаза его отсвечивали чернотой в неверном свете. Он опустил руки и пошел ко мне, держа сердце в ладонях. Руки его были будто в толстых красных перчатках от крови. А вокруг алтаря стояли по стойке "смирно" четверо мужчин, одетые во что-то вроде просторных кожаных плащей с поднятыми капюшонами, доходящих почти до пят. Что-то было неправильное в этих плащах, но мое зрение ничего более конкретного мне не подсказывало, и вообще мне надо было сейчас думать не о странностях покроя одежды.

Я все еще была в бронежилете и всей прочей своей одежде. Если бы у меня хотели вынуть сердце, то раздели бы. Эта мысль очень утешала меня, когда этот человек, жрец, шел ко мне с сердцем в руках. Держа его надо мной, он стал петь заклинания на языке, созвучном испанскому, но это был не испанский.

С сердца капала кровь, разбрызгиваясь по жилету, и я вздрагивала. Все спокойствие, добытое дыхательными упражнениями, выветрилось. Я не хотела, чтобы он трогал меня вот этим. И вовсе не из-за отсутствия какой-либо логики, или боязни заклинания, или магии. Я не хотела, чтобы меня коснулись сердцем, только что вырванным из чужого тела. Мне достаточно приходилось протыкать сердца кольями, некоторые даже вырезать для сожжения, но тут было другое дело. Может, вся штука в том, что я в цепях и беспомощна, или в том, что тело Полины валялось на алтаре, как сломанная кукла. В тот единственный раз, когда я ее видела, она была сильна, грозила мне ружьем, но так вели себя многие. Эдуард это делал постоянно. Отношения, начавшиеся под дулом пистолета, вполне еще могут перейти в дружеские - если только обе стороны останутся в живых.