Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
VII. Христианское в русской народной сказке ⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 7
Тут остается отметить еще одну ступень подъема сказки. Волшебное в ней еще не есть завершение чудесного. Есть одно последнее ее превращение, где сказочное принимает определенно религиозную, христианскую окраску. Совершается это тем легче, что в сказке чрезвычайно много сродного христианству. Трудно сказать, чем это объясняется, природным ли предрасположением к христианству народного гения, создающего сказку, или, наоборот, многовековым влиянием христианства на народную душу, а через нее и на сказку. Достоверно одно русские сказочные образы как-то совершенно незаметно и естественно воспринимают в себя христианский смысл. В некоторых сказках это превращение представляется вполне законченным; в других мы видим пестрое смещение христианского и языческого. Мы уже видели, что в трудные минуты вещая невеста советует своему герою «молиться Спасу». Вполне естественно, что сказочный подъем к чудесному на высших своих ступенях превращается в подъем молитвенный. Когда сказочный богатырь проникается сознанием своего человеческого бессилия перед сверхъестественным, он тем самым уже явно приближается к идеалу христианского смирения. Поэтому в минуту, когда никакая человеческая сила не может спасти героя от неизбежной гибели, когда перед ним разверзается змеиная пасть «от земли до неба», у него сам собою вырывается возглас: «Господи, сохрани меня и спаси мою душу» 108. Молитва разрушает чудеса черной магии, спасает от плена морского царя 109. Просто и естественно совершается превращение волшебного в чудесное в христианском значении слова. Существует, например, целый христианский вариант известной народной сказки, где волшебная щука достается праведнику за усердную молитву. Щука исполняет всякие его желания, снабжает его в изобилии напитками да кушаньями, строит ему богатый дворец; но христианизация сказки выражается и тут в новой волшебной формуле, которую щука дает своему повелителю: «только скажи, по щучьему велению, по Божьему Благословению, явись то-то и то-то — сейчас явится». Поэтому, когда «по щучьему велению» у царевны родится ребенок, он признается ребенком Божьим. Так же легко христианизируются — в сказке и человеческие типы; в особенности просто и естественно сказочный «дурак» превращается в «блаженного» или юродивого. Превращение это — известно многим христианским народам. Так, в немецком сказании о Граале «чистый глупец» Парсиваль подвигом целомудрия превращается в блаженного и христианского подвижника. В русской сказке это превращение облегчается самим сходством между дураком и «блаженным». Общая черта того и другого — вещее безумие, отсутствие человеческого «здравого рассудка» и в то же время обладание иною чудесною мудростью. У дурака эта мудрость волшебная, а у юродивого «ум Христов», но в сказке легко стирается грань, отделяющая одно от другого; тогда в одном и том же лице смешиваются черты дурака и юродивого.
Совершается это очень просто — путем религиозного истолкования обычных речей и поступков дурака, вопреки житейскому здравому смыслу. Затрата всего состояния на кошку и собаку приводит его к счастью; и вот, истолкование придает этому странному поступку оттенок прозорливости. Обычная черта сказочного дурака — презрение к деньгам путем истолкования же превращается в добродетель бессребреника. Случайно ему достались за кота три бочонка золота — «Экая пропасть золота, куда мне с ним деваться», — подумал дурак и пошел по городам да селам оделять нищую братию; роздал два бочонка, а на третий купил ладану, сложил в чистом поле и зажег: воскурилось благоухание и пошло к Богу на небеса. Вдруг появляется ангел: «Господь приказал спросить, чего ты желаешь?» «Не знаю», — отвечает дурак и спрашивает совета у старца. А тот ему в ответ: «Коли тебе богатство дать, ты, пожалуй, Бога забудешь. Пожелай лучше жену мудрую» 110. Тип «блаженного» вообще принадлежит к числу любимых в сказке; мы уже встретились с ним в рассказе о Царевне Несмеяне. Он же воспроизводится в поэтической сказке «Три копейки», где работник (а по другим вариантам мальчик-сиротинка) отказывается брать с хозяина более трех копеек вознаграждения за три года службы. Получив условленную мзду, он бросает деньги в реку: «Если, — говорит, — я служил верой и правдой, то моя копейка не утонет. На третий год глянь — все три копейки поверх воды. Одну копеечку отдал работник купцу — в церкви свечку ставить; тот ее на полу оборонил, и «вдруг от той копеечки огонь возгорел»; — «люди взяли по свечке и зажгли от той копеечки». На вторую копеечку другой купец купил работнику кота, продал его в «ином государстве», за три корабля; а третья копеечка чудесно — воспламенилась в царском дворце и тем спасла царскую дочь от «Ерахты» (сатаны), пытавшегося ее похитить. Смешение различных планов нравственного сознания, христианского и сказочного замечается и тут. Юродивый уже здесь, на земле, получает награду, становится богачом и женится на царевне 111.
Земное счастье в конце рассказа составляет вообще обычное отличие этого сказочного стиля от церковного стиля «жития», коему благочестивая сказка видимо подражает. Глубоко сродно христианству и любящее жалостливое отношение к животному миру. Тайна солидарности всей живой твари, открывшаяся сказателям, есть в тоже время одно из христианских откровений и, в частности, одна из любимых тем русского «жития святых». Неудивительно, что и здесь происходит слияние между сказочным и христианским. Благодарность животного человеку, его пожалевшему, в сказке благочестивой получает значение Божьей награды. Это также обычная черта повествований о сказочных блаженных в сказке «Три копеечки» сиротинка выкупает из жалости котенка, которого малые ребятишки мучают 112, сказке о Несмеяне работник, у которого одна забота — как бы перед Богом не согрешить, вознагражден за то, что роздал животным все свои денежки 113. Самое существо христианства выражается в учении о всеобщем Воскресении, о вечной целостной жизни, в которой весь мир достигает совершенного и полного исцеления. Поэтому христианству не может не быть близко сказочное искание вечной молодости и живой воды, и «молодильные яблоки» и «вода целящая» суть как бы языческие, мифологические предваренья величайшего из христианских откровений. Поэтому неудивительно, что и здесь намечаются точки соприкосновения и как бы переходные ступени от сказочного к христианскому. Есть, например, сказка «О серебряном блюдечке и наливном яблочке» 114, одно из прекраснейших созданий народного творчества, где рассказ о «живой воде» прямо-таки получает значение чуда в христианском смысле слова. Героиня этой сказки — обиженная сестрами дурочка, блаженная, своего рода «золушка», всеми притесняемая и работающая за всех. Достается ей в руки чудесное блюдечко и наливное яблочко; сестры из зависти заманивают ее в лес и убивают. На могиле, в лесу вырастает тростинка, из тростинки пастушок делает дудку, а дудка сама поет и выговаривает: «Свет мой батюшка родимый! Меня сестры в лес зазвали, меня, бедную, загубили за серебряное блюдечко, за наливное яблочко, не пробудишь ты меня от сна тяжкого, пока не достанешь воды из колодца царского». Отец достает у царя живую воду, оживляет дочь и идет с нею в царские палаты. И видит царь старика с тремя дочерьми: «едва за руки связаны, а третья дочь как весенний цвет, очи — райский свет, по лицу заря, из очей слезы катятся, будто жемчуг падают». И показывает блаженная царю чудеса, все его царство и весь мир на серебряном блюдечке, города, корабли, полки с воеводами. «Яблочко по блюдечку катится, наливное по серебряному; в блюдечке все небо красуется, солнышко за солнышком кружится, звезды в хороводе собираются. Царь удивлен чудесами, а красавица льется слезами, перед царем в ноги падает, просит помиловать: “Царь-государь, говорит она, возьми мое серебряное блюдечко и наливное яблочко, лишь прости ты сестер моих, за меня не губи ты их”».
Тут христианство выражается не в отдельных чертах и подробностях, а во всем жизнечувствии сказки. Вообще христианское жизнечувствие проникает в сказку очень глубоко: оно сказывается и там, где оно не с первого взгляда бросается в глаза. В частности, недаром Василиса Премудрая учит своего суженого молиться: в самом отношении сказочного героя к высшей мудрости, которая им руководит, есть столько близкого и сродного христианству, что предположение о влиянии, о бессознательном проникновении христианских идей и в особенности чувств в сказку возникает само собой. Отзвуки христианства чувствуются и в глубоком сознании человеком своего ничтожества, и в беззаветной отдаче себя высшей чудесной силе, и в самом образе вещей невесты, которой он обручен. Сочетание в едином женственном образе высшей премудрости красоты и власти над всею тварью чрезвычайно напоминает тот лик Софии-Премудрости Божией, коим вдохновлялись наши отдаленные предки — строители Храмов и иконописцы. Во всяком случае, в лице Василисы Премудрой, Мудрой жены и Ненаглядной Красоты воплотились те искания человеческой души, которые в образе Софии находят себе высшее, полное удовлетворение в отдельных случаях трудно решить, где кончается сказочное предварение христианского откровения и где начинается прямое влияние этого откровения на сказку. Одно представляется несомненным — сказка заключает в себе богатое мистическое откровение, ее подъем от житейского к чудесному, ее искание «иного царства» представляет собою великую ценность духовной жизни и несомненную ступень в той лестнице, которая приводит народное сознание от язычества к христианству. VIII. Заключение Знакомство с этими великими достижениями народного творчества представляет важный шаг в народном самопознании. В сказке мы находим не только подлинное откровение «иного царства», которое составляет предмет искания всех народов, но вместе с тем и некоторое особенное национальное преломление этого вселенского откровения в этом преломлении мы узнаем народную душу со всеми ее качествами и недостатками. Как же отразилась русская душа в Русской народной сказке?
Есть две черты, которые в ней поражают: с одной стороны — глубина мистического проникновения в жизнь, головокружительная высота полета, с коей открываются сказочные красоты вселенной, а с другой стороны — женственный характер этих волшебных грез. В русской сказке мы имеем яркий образец мистики пассивных переживаний человеческой души. Не случайно именно женский образ вещей невесты господствует в этой сказке, олицетворяет собою ее высшую ценность и высшую вершину ее творчества. В ней выражается по преимуществу женственное мирочувствие. Здесь человек необыкновенно сильно чувствует превозмогающую его чудесную силу, те могучие крылья, которые уносят его прочь от житейской низменности, — ту магию, которая превращает его из жалкого дурака в сказочного красавца, и тот нездешний ум, который восполняет его человеческое безумие и незнание. Иначе говоря, он интенсивно воспринимает то действие сверху той чудесной силы, которая залетает из запредельной дали в низины здешнего, чтобы унести и поднять его оттуда в заоблачную высь. Но рядом с этим в русской сказке необыкновенно слабо выражено действие снизу. В ней сказывается настроение человека, который ждет всех благ жизни свыше и при этом совершенно забывает о своей, личной ответственности. Это тот же недостаток, который сказывается и в русской религиозности, в привычке русского человека перелагать с себя всю ответственность на широкие плечи «Николы-угодника». Превознесение дурака над богатырем, замена личного подвига надеждой на чудесную помощь, вообще слабость волевого героического элемента, таковы черты, которые болезненно поражают в русской сказке. Это прелестная поэтическая греза, в которой русский человек ищет по преимуществу успокоения и отдохновения; сказка окрыляет его мечту, но в то же время усыпляет его энергию. Имеем ли мы здесь общую всем народам черту? По-видимому, нет. Конечно, сверхъестественное, чудесное всегда и везде означает некоторый предел человеческого могущества и энергии, но предел, граница, отнюдь не означает бездействия человеческого естества. Мифология и сказка других народов знает случаи сопротивления человека чудесному, богоборчества или, наоборот, содействия человека сверхъестественной силе. В германской саге человек то борется со своими богами, то спасает их самих из трудного положения. Ничего подобного мы не находим в мифологии или сказке русской. Тут при встрече с чудесным человек как-то сразу опускает руки. Он испытывает очарование, восхищение, весь превращается в слух и зрение, весь отдается влекущей его вещей силе, но от этого созерцательного подъема не переходит к действию, а ждет неизреченного богатства жизни как дара свыше — от «щучьего веления», от серого волка, от вещего коня, от мудрой жены или от Божьей благодати. Оттого в русской сказке ярко выражены женственные качества души, поэтическая мечтательность, нежность, восторженность, переходящая в экстаз: а рядом с этим гамма мужественных тонов звучит в ней сравнительно слабо.
По-видимому, мы имеем здесь один из общих недостатков русского творчества. Сравните лучшие создания русской оперы с операми Вагнера: вас сразу поразит контраст между женственной русской мелодией и мужественными героическими мотивами Зигфрида или Валкирии. Черта эта находится в прямой зависимости от сказки, которою вдохновляется, с одной стороны, русская, а с другой стороны, германская волшебная опера. В сказке немецкой подвиг героя есть все: от подвига Зигфрида сами боги Валгалы ждут своего спасения. Соответственно с этим героический подвиг составляет пафос всей оперы Вагнера. В русской волшебной опере мы видим как раз обратное. «Князь Игорь» и «Град Китеж» суть чудные поэтические элегии, вызванные чувством бессилия героя; а в лучшей из русских опер — в «Руслане» — героическое совершенно утопает в волшебном. С этим связано поразительное отсутствие действия в этой опере. Слушатель все время находится под впечатлением какой-то отрешенной от жизни, дальней магии звуков, которая очаровывает, но в то же время убаюкивает. Отсюда та совершенно исключительная роль, которую играет волшебный сон в «Руслане». Здесь в каждом действии кто-нибудь спит на сцене. В первом действии Черномор усыпляет всех, во втором спит голова, в третьем без конца засыпает Ратмир, в четвертом Людмила, а в пятом спит Борислав и опять Людмила. Вся опера производит впечатление чудного вещего сна, словно она задается целью дать наглядную иллюстрацию изречению Василисы Премудрой: не кручинься, все будет сделано, Богу молись, да спать ложись. Гениальнейшее из творений русской музыки служит, без сомнения, верным выразителем духа русской народной сказки. По меткому выражению Соловьева, «сон — как бы окно в другой мир»; поэтому нельзя умалять значения и ценности воспринятых во сне откровений. Но жаль, очень жаль, когда откровение остается для человека, а тем более для народа — только сном, далеким от жизни и мало влияющим на поведение. Если волшебная сказка дает ясный образ создавшего ее народа, то сказка вульгарная, житейская, дает злую, а иногда и меткую на нее критику. Карикатурно в русской вульгарной сказке ее увлечение неделанием в связи с утопией вора и лентяя, но бывают минуты, когда вся действительная жизнь народа становится злою карикатурою. Чтобы освободиться от этого наваждения, нужно восстановить тот подлинный образ души народной, которая ограждается в его карикатуре, и сознать нашу ответственность за его извращение. Как бы ни были могучи дарования народного гения и как бы ни были глубоки его откровения, откровения эти бессильны и бесплодны, пока они остаются только мистикою пассивных переживаний. <Эта мистика, не воплощающаяся в дело и ожидающая, только как свыше, того нового царства, которое силою берется, легко вырождается в вульгарную мечту о даровом богатстве, о «хитрой науке, чтобы можно было ничего не работать, сладко есть и пить и чисто ходить».> Мечта эта оказалась сильною в жизни именно оттого, что у нее есть глубокий мистический корень в русской душе. <Связь между усыплением нашего народного духа и торжеством воровской утопии совершенно очевидна.> Где светлые силы дремлют и грезят, там темные силы действуют и разрушают. <И оттого-то современная Россия оказалась в положении человека, которого разворовали в глубоком сне.> Чтобы победить воровскую утопию «легкого хлеба», недостаточно ни созерцательного экстаза, ни парения над житейским, ни даже молитвенного подъема к святому и чудесному. Для этого нужно живое дело. Мысль об «ином царстве» есть глубокое откровение нашего народного творчества. Но в жизни, как и в сказке, это откровение затемняется и заслоняется безобразною, кощунственною на него пародией. Пародия будет побеждена, когда «новое царство» перестанет быть красивою мечтою, когда оно будет понято нами <1923 — народом> как призыв к труду и подвигу. Комментарии
Примечания, за исключением отмеченных звездочкой, принадлежат автору. Все ссылки на сказки даются по изданию: Афанасьев А.Н. Народные русские сказки. Т. I–II, М., 1987 1 Яркий пример такого совпадения между русской и норвежской сказкою приводится у Афанасьева в примечании к сказке № 66. (Правда и Кривда). 2 Иван Царевич и Марфа Царевна, № 68. 3 Медведко, Усыня, Барыня и Дубыня-богатырь 4 114, b. Сказка про утку с золотыми яйцами. 5 № 88. Шабарша. 6 № 179 (прим. к сказкам 178–179). 7 № 178. 8 № 179. 9 Поди туда, сам не знаю куда, № 122, d. 10 Летучий корабль, № 83. * Об этом Платон (устами Сократа, передающего слова Диотимы) рассказывает в диалоге «Пир», 203 в-е. См.: Платон. Собр. соч. М., 1993, т. 2, с. 113. 11 Горе, № 171. 12 № 165, а. Незнайко. 13 № 79. Иван Сученко и Белый Полянин. 14 № 230. Хорошо, да худо. 15 № 140, с. 16 Образцом может послужить, например, приводимая у Афанасьева немецкая сказка Daumendick (Мальчик с пальчик). См. № 168, примечание. 17 В предисловии к его собранию сказок. 18 № 140, с, Хитрая наука. 19 № 88, Шабарша. 20 № 897 21 № 154, Береза и три сокола. 22 № 84, а (ср. варианты d, с). 23 № 100, а, b, Емеля дурак. 24 № 219, а, b, c, d, e, f, g, h. 25 Правда и кривда, № 66, а. 26 Батрак, № 87. 27 Зорька, Вечерка и Полуночка, № 80. 28 Два Ивана — солдатских сына, № 92. 29 Горшеня, № 186. 30 Мудрые ответы, № 187. 31 Королевич и его дядька, № 67,а. 32 Безногий и слепой богатыри. 33 Роза, № 113, b. 34 См., напр., Правда и Кривда, № 66, а, Сказка про утку с золотыми яйцами, № 144, b. 35 Окаменелое царство, № 153, b. 36 Поди туда — не знаю куда, № 122, с. 37 Доброе слово, № 192, с. 38 Солдат избавляет царевну, № 190. 39 Беглый солдат и чорт, № 91. 40 Окаменелое царство, № 153, а. 41 Незнайко, № 165, b. 42 № 5, ср. Лиса Плачея, № 6. 43 Не любо — не слушай, № 231, с. 44 Незнайко, № 165, прим. См. у Афанасьева норвежский вариант на тот же сказочный мотив, № 69, прим. 45 Окаменелое царство, № 158, b. 46 Летучий корабль, № 83. 47 Незнайко, № 165, b. 48 Незнайко, № 165, примеч. 49 Заколдованная королевна, № 152, а. 50 Зорька, Вечерка и Полуночка, № 80. 51 № 152, b, Заколдованная королевна. 52 № 108, Жар-птица и Василиса Царевна. 53 Костомаров. Славянская мифология, с. 29 (т.е. Костомаров Н. Славянская мифология. Извлечение из лекций, читанных в университете св. Владимира во второй половине 1846 года. Киев, 1847). 54 Лихо одноглазое, № 170. 55 Известно, напр., что в сказках всех западных народов имеются семимильные сапоги (ср. № 108–109, примеч.). О валахских и немецких вариантах ковра самолета, ср. № 150, примеч. 56 Морской царь и Василиса Премудрая, № 125, вар. а, b, c. 57 Кащей Бессмертный, № 98, b. 58 Сказка о молодце-удальце и т.д., № 104, а. Ср. вариант и только что приведенную сказку, № 93, b. ** Цитата из стихотворения А.С. Пушкина. «Пророк»(1826). Пушкин А.С. Собр. соч. В 10-ти т. М.,1981, т. II, с. 87. 59 Морской царь и Василиса Премудрая, № 125, b, с. 60 Морской царь и Василиса Премудрая, № 125, b, с. 61 Марья Царевна, № 94. 62 Жар-птица и Василиса Царевна, № 108. 63 № 100 и 101. 64 Федор Тугарин и Анастасия Прекрасная, № 95. 65 Хрустальная гора, № 97. 66 Несмеяна-Царевна, № 166. 67 Царевна-Лягушка, № 150, прим. 68 Это же ощущение выражается и в тех сказках, где человеку открывается язык птиц, зверей и трав, № 139 и № 140. 69 Кащей Бессмертный, № 93. Такой же допрос зверей в сказке «Пойди туда — не знаю куда», № 122, а. 70 Илья Муромец и змей, № 175; ср. № 174, История о славном и храбром богатыре Илье Муромце (примеч.), ср. сказку № 80, где сила вливается богатырю («Зорьке») через волшебный напиток. 71 Надзей — попов внук, № 82. 72 Буря-богатырь Иван Коровий сын, № 76, ср. № 67, b. 73 Королевич и его дядька, № 67, b. 74 Иван Царевич и Марфа Царевна, № 68. 75 Сказка о молодце-удальце, № 104, е. 76 Звериное молоко, № 118. 77 Сказка о молодце-удальце, № 104, e. 78 Норка-зверь, № 78 и Три царства, № 71, b. 79 Сказка о молодце-удальце, № 104, b. 80 Сказка о молодце-удальце, № 104, b. 81 Сказка о молодце-удальце, № 104, а. 82 № 104, b. 83 № 104, е. 84 Морская царевна, № 94. 85 Хрустальная гора, № 97. 86 Жар-птица и Василиса Царевна, № 108, а. 87 Кащей Бессмертный, № 93. 88 Пойду туда, сам не знаю куда, № 122. Мудрая жена, № 123. Морской царь и Василиса Премудрая, № 125, b. 89 Этот тип очерчен, например, в сказке «Набитый дурак», № 266, а, b. 90 Незнайко, № 165, b, в подстрочном примечании. 91 Незнайко, № 165, b. 92 № 165, b. 93 Незнайко, ср. № 100, 112 (вар. в прим.) № 224. 94 Волшебное кольцо, № 112, прим. 95 Дурак и береза, № 225. 96 Мена, № 228, b. 97 Свинка, золотая щетинка, утка, золотые перышки и т.д. № 106, b. 98 Мудрая жена, № 123. 99 № 106, b, № 112, прим. 100 № 112, прим. 101 Волшебное кольцо, № 112. Предостережение против обманчивой ценности золота есть в сказках других народов (напр., в Кольце Нибелунгов у немцев). Ср. рус. сказку «Жар-птица», № 103, и «Не бери золотого пера; возьмешь, горе узнаешь». 102 Поющее дерево и птица говорунья, № 160, а, b. 103 Кащей Бессмертный, № 93, b. 104 Ср. разнообразные варианты сказки № 126. 105 Поющее дерево и птица говорунья, № 160. 106 Морской царь и Василиса Премудрая, № 125, d. 107 Морской царь и Василиса Премудрая, № 125, d; а, b, e, f, g; ср. также Мудрая жена, № 123, Пойди туда — не знаю куда, № 122, а, b, c, d. 108 Покатигорошек, № 74, b. 109 Скорый гонец, № 145. 110 Мудрая жена, № 123. 111 Три копеечки, № 124, b: ср. вар. а. 112 № 124, а. 113 № 166. 114 № 187.
|
|||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2017-01-25; просмотров: 134; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.119.136.9 (0.1 с.) |