Глава десятая стеклянные статуэтки

 

 

Отец Абры стоял в кухне в халате и взбивал яйца в миске, когда зазвонил телефон. Наверху в душе шумела вода. Если Абра не отступит от обычного воскресного распорядка, шум не прекратится, пока не кончится горячая вода в баке.

Он взглянул на дисплей телефона. Код 617, бостонский, но номер незнакомый — не тот, что принадлежал бабушке его жены.

— Алло?

— Дэвид, слава Богу, я тебя застала.

Звонила Люси, и голос у нее был совершенно измученный.

— Ты где? Почему не с мобильного?

— В больнице, в «Масс Дженерал», звоню из автомата. Здесь нельзя пользоваться мобильными, везде висят таблички.

— С Момо все в порядке? А с тобой?

— Со мной — да. А Момс... Сейчас состояние стабильное, но какое-то время было очень плохо. — Она сглотнула. — Да и сейчас тоже.

И тут Люси сорвалась. Не просто заплакала, а отчаянно разрыдалась.

Дэвид ждал. Он был рад, что Абра в душе, и надеялся, что горячей воды хватит надолго. Похоже, положение серьезное.

Наконец Люси снова обрела дар речи.

— На этот раз она сломала руку.

— Так. Ясно. Это все?

— Нет, не все!

Она почти кричала на него, этим самым тоном «ну почему мужчины такие тупые!», который он ненавидел и говорил себе, что это все ее итальянская кровь, даже не задумываясь о том, что иногда он и вправду может тупить.

Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

— Рассказывай, малыш.

Она так и сделала, хотя дважды ее рассказ прерывался рыданиями. Люси страшно устала, но проблема была не только в этом. Он понял, что сейчас

она осознает сердцем то, что головой знала уже много недель: Момо в самом деле умрет. И может быть, кончина не будет мирной.

Ее бабушка, которая теперь спала только урывками, проснулась после полуночи, и ей понадобилось в туалет. Вместо того, чтобы позвать Люси и попросить судно, она попыталась сама встать и дойти до ванной. Ей удалось спустить ноги на пол и сесть, но тут у нее закружилась голова, и она упала с

кровати на левую руку. Рука не просто сломалась — кость разлетелась на

куски. Люси, уставшая за много недель в роли ночной сиделки, к которой ее никто не готовил, проснулась от бабушкиных криков.

— Она не просто звала на помощь, — сказала Люси, — и не просто кричала. Она визжала, как лиса, которой оторвал лапу один из этих жутких

капканов.

— Милая, как же это, наверно, было ужасно!

Стоя в алькове на первом этаже, где находились автоматы с закусками и — чудо несказанное! — несколько работающих таксофонов, чувствуя боль во всем теле, покрытом подсыхающим потом (она слышала, чем от нее пахнет

— отнюдь не «Лайт Блю» от Дольче и Габбаны), чувствуя в висках пульсацию первой мигрени за последние четыре года, Люсия Стоун знала, что не сможет объяснить ему, насколько это было ужасно. Какое это было отвратительное открытие. Кажется, что ты понимаешь основные факты жизни: женщина стареет, женщина слабеет, женщина умирает. Но потом выясняется, что это еще далеко не все. Ты узнаешь об этом, когда находишь одну из лучших поэтесс своего поколения в луже собственной мочи, и она кричит внучке, чтобы та сделала что-нибудь, чтобы прекратить эту боль,

прекратить эту боль, о madre de Cristo, прекратить! Когда ты видишь когда-то гладкое предплечье, скрученное как выжатая тряпка, и слышишь, как поэтесса называет его пиздоватой сукой и призывает смерть, чтобы эта боль прекратилась.

Можно ли рассказать мужу, что ты еще не проснулась до конца и боялась сделать не то, что нужно? Можно ли рассказать ему, что она расцарапала тебе лицо, когда ты пыталась ее поднять, и выла как собака, которую переехала машина? Можно ли объяснить, каково это было — оставить свою любимую бабушку распростертой на полу, пока ты набираешь 911, а потом сидеть рядом с ней в ожидании «скорой» и поить ее через соломинку оксикодоном, растворенным в воде? Как «скорая» все не ехала и не ехала, и ты вспомнила песню Гордона Лайтфута «Гибель «Эдмунда Фицджеральда»,

в которой спрашивается, куда девается Господняя любовь, когда волны превращают минуты в часы? Волны, перекатывавшиеся через Момо, были волнами боли, а она все тонула, а волны все катились.

Когда она снова начала кричать, Люси подсунула под нее обе руки и, мысленно отгородившись от криков Момо «Положи меня, ты меня убиваешь!», подняла на кровать неловким рывком, который, знала она, еще долго будет отзываться в ее плечах и пояснице. Потом Люси села, прислонившись к стене, задыхаясь, с прилипшими к щекам волосами, а Момо рыдала, прижимая к себе чудовищно искореженную руку, и спрашивала, зачем Люси сделала ей больно и за что ей все это.

Наконец приехала «скорая», и мужчина — Люси не знала его имени, но благословляла его в своих бессвязных молитвах — сделал Момо укол, от которого та отключилась. Можно ли рассказать мужу, как ты хотела, чтобы

этот укол ее убил?

— Да, было ужасно, — только и сказала она. — Я так рада, что Абра не захотела приехать на эти выходные.

— Она хотела, но им столько задали на дом, а вчера она сказала, что ей надо в библиотеку. Видно, и правда надо было. Обычно она с меня живого не

слезет, пока я не соглашусь повести ее на футбол.

Что за дурацкий лепет? Но что тут еще скажешь?

— Люс, мне ужасно жаль, что тебе пришлось пережить все это в одиночку.

— Знаешь... если бы ты только слышал ее крики. Тогда бы ты, может, и понял. Я больше никогда ни от кого не хочу слышать таких криков. Она всегда так хорошо умела сохранять спокойствие... не терять головы, когда ее теряют все вокруг.

— Я знаю...

— И дойти до того, что было с ней вчера ночью... Единственные слова, которые она не забыла, были пизда, говно, сраный, еб твою мать, шлюха и...

— Успокойся, солнышко.

Наверху выключили душ. У Абры уйдет всего несколько минут, чтобы вытереться и влезть в свое воскресное тряпье; скоро она сбежит по лестнице

с развевающимися полами рубашки и незавязанными шнурками кроссовок.

Но Люси еще не могла успокоиться.

— Я помню стихотворение, которое она когда-то написала. Дословно процитировать не могу, но начиналось оно примерно так: «Бог — ценитель хрупких вещей, и его облачная обитель уставлена статуэтками из тончайшего стекла». Мне раньше казалось, что это чересчур попсово-прелестный образ для стихов Кончетты Рейнольдс, почти приторный.

И тут явилась его Абба-Ду — их Абба-Ду, раскрасневшаяся после душа.

— Все в порядке, папа?

Дэвид поднял ладонь: «подожди минутку».

— Теперь я понимаю, что она на самом деле имела в виду, и никогда больше не смогу читать эти стихи.

— Абба здесь, солнышко, — сказал он фальшиво-веселым тоном.

— Хорошо. Я должна с ней поговорить. Рыдать я больше не собираюсь, не бойся, но мы не можем ее от этого оградить.

— Может быть, хотя бы от самого худшего? — мягко спросил он. Абра стояла у стола. С мокрыми волосами, завязанными в два хвостика, она выглядела лет на десять. Но лицо ее было мрачным.

— Может быть, — согласилась Люси, — но я больше так не могу, Дэйви. Даже с дневной сиделкой. Думала, что справлюсь, но нет. Во Фрейзере есть хоспис, это недалеко от нас. Мне рассказала о нем сестра в приемном покое. Наверно, в больницах есть списки на такой случай. В общем, он называется

«Дом Хелен Ривингтон». Я связалась с ними, перед тем как позвонила тебе, и на сегодня у них как раз есть одно место. Наверное, вчера ночью Бог столкнул с камина очередную стеклянную статуэтку.

— Четта в сознании? Вы обсудили...

— Она очнулась пару часов назад, но у нее все мутится в голове. Прошлое и настоящее смешались в какой-то салат.

«А я тем временем спал, — виновато подумал Дэвид. — И небось видел во сне свою книгу».

— Когда в голове у нее прояснится — надеюсь, что прояснится, — я скажу ей, по возможности мягко, что решать это будет не она. Пришло время положить ее в хоспис.

— Хорошо.

Когда Люси на что-то решалась — решалась по-настоящему, — лучше всего было отойти в сторонку и дать ей сделать по-своему.

— Папа! С мамой все в порядке? И с Момо?

Абра знала, что с ее матерью все нормально, а с прабабушкой — нет. Большую часть того, что рассказала мужу Люси, она уловила еще в душе, и шампунь и слезы смешались на ее лице. Но она наловчилась строить веселую мину, пока кто-нибудь не скажет ей вслух, что пора менять ее на грустную. Интересно, ее новый друг Дэн тоже научился делать веселое лицо, когда был маленьким? Наверняка.

— Чиа, Эбби хочет с тобой поговорить. Люси вздохнула:

— Дай ей трубку.

Дэвид протянул дочери телефон.

 

 

 

 

В то воскресенье, в два часа пополудни, Роза Шляпница повесила на двери своего гигантского дома-фургона табличку «Беспокоить только в самом крайнем случае». Она все рассчитала очень точно: сегодня она ничего не будет есть, а пить — только воду. Вместо утреннего кофе она приняла рвотное средство. Когда придет время вторгнуться в разум девчонки, Роза будет чиста, как пустой стакан.

Когда тело не будет отвлекать ее своими потребностями, она сможет разузнать все, что ей нужно: имя девочки, ее точные координаты, что ей известно и — что самое важное, — с кем она об этом говорила. Роза будет лежать неподвижно на своей двуспальной кровати с четырех пополудни до десяти вечера, глядя в потолок и медитируя. Когда ее разум очистится так же, как очистилось тело, она вдохнет пара из канистры в потаенном сейфе — одного вдоха будет достаточно — и снова повернет мир так, чтобы она оказалась в девочке, а девочка — в ней. В час ночи по восточному времени ее жертва будет крепко спать, и Роза спокойно пролистает содержимое ее разума. Может, даже удастся кое-что ей внушить: «За тобой придут люди. Они тебе помогут. Иди с ними».

Но, как сказал фермер-поэт по имени Бобби Бернс более двухсот лет назад:

«Ах, милый, ты не одинок, и нас обманывает рок, и рушится сквозь потолок на нас нужда» (перевод С. Я. Маршака — Прим. пер.). И только Роза начала

зачитывать первые фразы своей расслабляющей мантры, как нужда громко постучалась в дверь.

— Уходите! — крикнула она. — Вы что, таблички не видите?!

— Роза, тут со мной Орех, — крикнул в ответ Ворон. — Похоже, у него есть то, о чем ты просила, но ему нужно твое «добро», а рассчитать время

действия этой штуковины не так просто.

Роза полежала еще секунду, потом со злостью выдохнула и поднялась с кровати, хватая сайдвиндерскую футболку («Поцелуй меня на Крыше мира!») и натягивая ее. Футболка доставала ей до бедер. Роза открыла дверь.

— Только не вздумайте меня разочаровать.

— Мы можем и попозже вернуться, — сказал Орех, маленький человечек с лысой макушкой, из-за ушей у которого выбивались мочалки седых волос. В руке он держал листок бумаги.

— Нет, но давайте побыстрее.

Они сели за стол в фургонной кухне-гостиной. Роза выхватила листок и бегло его просмотрела. Какая-то химическая схема с кучей шестиугольников, которая ничего ей не говорила.

— Что это?

— Сильное успокоительное, — ответил Орех. — Новое, чистое и законное. Джимми получил рецепт от одного из наших контактов в АНБ. Оно вырубит девчонку без риска передозировки.

— Что ж, может, именно это нам и нужно. — Роза понимала, что придирается. — Но разве нельзя было подождать до завтра?

— Извиняюсь, извиняюсь, — промямлил Орех.

— А я нет, — сказал Ворон. — Если ты хочешь побыстрее разобраться с девчонкой, то мне надо не только заказать это успокоительное, но и договориться, чтобы его доставили в один из наших тайников.

Тайниками Верным служили сотни разбросанных по всей Америке почтовых ящиков. Чтобы воспользоваться ими, надо было все спланировать

заранее, потому что Верные постоянно колесили по стране, а в общественный транспорт их и на аркане не затащишь. Частные полеты были возможны, но неприятны: все Верные страдали высотной болезнью. Орех считал, что это как-то связано с их нервной системой, которая радикально отличалась от лоховской. Гораздо больше Розу беспокоила другая, финансируемая налогоплательщиками, нервная система. Очень нервная. После одиннадцатого сентября МВБ отслеживало даже частные рейсы, а первое правило Верных гласило: не привлекай внимания.

Благодаря сети федеральных автострад дома-фургоны служили Узлу верой и правдой. Послужат и на этот раз. Небольшая группа захвата, сменяющая водителей каждые шесть часов, доберется из Сайдвиндера до севера Новой Англии меньше чем за тридцать часов.

— Хорошо, — сказала Роза уже более мягким тоном. — Что у нас есть на

90-ой федеральной, где-нибудь на севере штата Нью-Йорк или в

Массачусетсе?

Ворону не пришлось хмыкать, гмыкать и просить времени на ответ.

— Почтовый ящик «Изи-мейл» в Стербридже, Массачусетс.

Роза тронула пальцами край листка с непонятными схемами в руке Ореха.

— Пусть вышлют средство туда. Используй как минимум трех курьеров, чтобы на нас не вышли, если что-то пойдет не так. Погоняй посылку по

стране.

— А у нас время на это есть? — спросил Ворон.

— Вполне, — ответила Роза, о чем потом пожалеет еще не раз. — Вышли ее на юг, оттуда на Средний Запад, а потом уже в Новую Англию. Но чтобы к четвергу посылка была уже в Стербридже. Воспользуйся «Экспресс-мейл», а не «ФедЭкс» или «ЮПС».

— Сделаю, — сказал Ворон без колебаний. Роза перевела взгляд на доктора Верных.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Орешек. Потому что если девчонка не заснет, а загнется от передоза, то я позабочусь о том, чтобы впервые со времен битвы при Литтл-Бигхорне кое-кого из Верных отправили в изгнание.

Орех слегка побледнел. Ну и отлично. Изгонять Роза никого не собиралась,

но она все еще злилась из-за того, что ей помешали.

— Посылка со средством прибудет в Стербридж, и Орех будет знать, как им воспользоваться, — сказал Ворон. — Никаких проблем.

— А попроще точно ничего нет? Тут, в округе?

— Нет, если ты хочешь быть уверенной, что девчонка не скорчит нам Майкла Джексона. Это средство безопасно и действует быстро. Если она так сильна, как ты нам говорила, то скорость сыграет важную р...

— Ладно, ладно, я поняла. На этом всё?

— Есть еще кое-что, — сказал Орех. — С этим, наверное, можно подождать, но...

Роза выглянула в окно, а там — боже, спаси и сохрани — к ее фургону через стоянку шел Джимми Арифмометр, и в руке у него тоже был какой-то

листок. И зачем, спрашивается, она вешала табличку «Не беспокоить»? Надо было вывесить другую, с надписью «Все сюда!»

Роза собрала все свое раздражение в кулак, сунула в мешок и затолкала подальше вглубь разума. Улыбнулась.

— Что там еще?

— У Дедули Флика недержание, — сказал Ворон.

— У него недержание последние лет двадцать, — ответила Роза. — От подгузников он отказывается, а заставить его я не могу. Никто не может.

— Тут другое, — сказал Орех. — Он теперь едва встает с кровати. Матрешка и Черноглазая Сьюзи ухаживают за ним, как могут, но в его фургоне стоит такая вонь...

— Ему станет легче. Мы дадим ему немного пара.

Лицо Ореха Розе совсем не понравилось. Два года назад скончался Томми

Грузовик, а для Верных, считай, это все равно что две недели. И теперь

Дедуля Флик?

— Его разум рушится, — просто сказал Ворон. — И... — он посмотрел на Ореха. — Сегодня утром за ним ухаживала Петти, и она говорит, что он вроде как начинает схлопываться.

— Вроде как, — сказала Роза. Верить в такое ей не хотелось. — Кто-

нибудь еще это видел? Матрешка? Сью?

— Нет.

Она пожала плечами, словно бы говоря «ну вот видите». Дальнейшую дискуссию прервал стук в дверь, и на этот раз Роза обрадовалась помехе.

— Войдите!

В дверном проеме показалась голова Джимми.

— Можно?

— Да! А кордебалет и духовой оркестр ты, случайно, с собой не привел? Блин, я всего лишь пыталась помедитировать после нескольких незабываемых часов опустошения желудка.

Ворон посмотрел на нее с мягким упреком, и, наверное, она его заслужила, ведь эти люди всего лишь действовали на благо Узла по ее просьбе. Ничего,

когда Ворон сам встанет на капитанский мостик, он все поймет. На себя у

него тогда времени не останется, пусть даже он пригрозит смертью тому, кто ему помешает — даже угрозы помогают не всегда.

— У меня кое-что для тебя есть, — сказал Джимми. — А раз уж Ворон с

Орехом уже здесь, то я подумал...

— Я знаю, что ты подумал. Выкладывай.

— Я порыскал в интернете в поисках информации о двух городках, которые ты выбрала — Фрайбурге и Эннистоне. Вот что я нашел в «Юнион лидере» за прошлый четверг. Может, это и ерунда.

Роза взяла распечатку. Основная статья рассказывала о какой-то захолустной школе, которой пришлось прикрыть футбольную программу из- за бюджетных сокращений. Под ней была небольшая заметка, которую Джимми обвел кружком.

«Карманное землетрясение» в Эннистоне. Насколько маленьким может быть землетрясение? Довольно маленьким, если верить жителям Ричланд- корт, эннистонской улочки, выходящей на речку Сако. Во вторник, после полудня, несколько жителей улицы сообщили о толчках, из-за которых дребезжали окна, тряслись полы и падала с полок посуда. Дэйн Борланд, пенсионер, проживающий в самом конце улицы, показал нам трещину, которая прошла по его недавно заасфальтированной подъездной дорожке.

«Если хотите доказательств, то вот они», — сказал Дэйн. Хотя Центр геологических исследований во Врентаме, штат Массачусетс, не зафиксировал никаких подземных толчков, Мэтт и Кэсси Ренфрю воспользовались случаем и устроили «Потрясное барбекю», на которую пришло большинство жителей улицы. По словам Эндрю Ситтенфельда из Центра геологических исследований, тряска, которую почувствовали жители

Ричланд-корт, могла быть вызвана либо бурным потоком воды по канализационным трубам, либо военным самолетом, преодолевшим звуковой

барьер. Услышав об этих предположениях, мистер Ренфрю расхохотался.

«Мы знаем, что почувствовали, — сказал он. — То было землетрясение, и нам оно даже понравилось: ущерб минимален, а вечеринка получилась просто отпадной». (Эндрю Гулд)

Роза дважды прочитала статью, и глаза ее загорелись.

— Хороший улов, Джимми.

— Спасибо. Что ж, пищу для размышлений я вам подкинул. Мне пора.

— Забирай с собой Ореха — пусть осмотрит Дедулю. Ворон, а ты останься. Закрыв за ними дверь, Ворон спросил:

— Думаешь, землетрясение в Нью-Гэмпшире вызвала девочка?

— Да. Не на сто процентов, но как минимум на восемьдесят. Теперь, когда у меня есть возможность сфокусироваться не на целом городе, а на конкретной улице, мне будет сегодня гораздо легче ее найти.

— Роззи, если у тебя получится внушить ей мысль о послушании, то, нам, возможно, даже не понадобится ее вырубать.

Роза улыбнулась, снова подумав о том, что Ворон понятия не имеет, насколько эта девочка особенная. «И я не имела, — подумает она позже. —

Только думала, что имела».

— Надеяться законом не запрещено, но когда она будет у нас в руках, мало будет нагрузить ее наркотой, пусть даже самой современной. Нам понадобится какое-нибудь средство, которое сделает ее хорошей и послушной до тех пор, пока она не начнет сотрудничать с нами по своей воле.

— Ты поедешь с нами на охоту?

Роза хотела, но, вспомнив о Дедуле Флике, заколебалась.

— Не уверена.

Решив больше ни о чем не спрашивать (Роза это оценила), Ворон направился к двери.

— Я позабочусь о том, чтобы тебя больше не беспокоили.

— Хорошо. И проследи, чтобы Орех устроил Дедуле полноценный осмотр

— с головы до пяток. Если у него действительно начались циклы, завтра я хочу об этом знать, когда выйду из затвора. — Она открыла потайной сейф и вытащила оттуда одну канистру. — Скорми ее Дедуле.

Ворон обомлел.

— Как, всю? Роза, если он уже схлопывается, то в этом нет никакого смысла.

— Всю. У нас был хороший год, как недавно вы все мне и говорили. Так что мы можем себе позволить некоторые излишества. И кроме того, в Узле есть только один дедуля. Ведь он еще помнит, как европейцы поклонялись деревьям, а не таймшерным виллам. Нам нельзя его терять. Мы же не дикари.

— Лохи бы с тобой не согласились.

— Вот поэтому они и лохи. А теперь исчезни.

 

 

После Дня труда Минитаун по воскресеньям работал до трех. В этот вечер без пятнадцати шесть на скамейки в конце миниатюрной Крэнмор-авеню уселись три гиганта, превратив «Аптеку Минитауна» и «Минитаунский шарман-кинотеатр» (в разгар сезона, наклонившись и заглянув в его окно, можно было увидеть, как на крохотном экране идут крохотные фильмы) в архитектурных карликов. Джон Далтон пришел на встречу в кепке «Ред сокс». Чуть позже он водрузил ее на миниатюрную статую Хелен Ривингтон, стоящую на миниатюрной судебной площади.

— Я точно знаю, что она за них болела, — сказал он. — За них тут все болеют. Никому нет никакого дела до «Янкиз» — кроме изгнанников вроде меня. Так что я могу для тебя сделать, Дэн? Из-за этой встречи я пропускаю семейный ужин. Моя жена — терпеливая женщина, но и ее терпение не бесконечно.

— Что она скажет, если ты проведешь со мной несколько дней в Айове? —

спросил Дэн. — За мой счет, само собой. Нужно сделать Двенадцатый шаг:

родной дядька травит себя выпивкой и наркотой, а семья умоляет меня вмешаться. Одному мне это дело не потянуть.

В «Анонимных алкоголиках» не существовало строгих правил, но соблюдалось множество традиций — которые, по сути, и были правилами. Одной из самых жестких был запрет на проведение Двенадцатого шага в отношении алкоголика в одиночку — если только такой алконавт не зафиксирован на больничной койке, в вытрезвителе или сумасшедшем доме. Если нарушить эту традицию, вполне можно в конце концов составить ему компанию за рюмкой или дорожкой кокаина. Привыкание, как сказал однажды Кейси Кингсли, — подарочек, от которого так просто не избавишься.

Дэн посмотрел на Билли Фримэна и улыбнулся.

— Есть вопросы? Задавай, не стесняйся.

— Не думаю, что у тебя есть дядя. Да и вообще сомневаюсь, что у тебя остался кто-то из родни.

— Да? Всего лишь сомневаешься?

— Ну... ты никогда о них не говорил.

— Много кто не рассказывает о своей семье. Но ты же точно знаешь, что ее у меня нет, верно, Билли?

Билли промолчал, но вид у него был смущенный.

— Дэнни, я не могу поехать в Айову, — сказал Джон. — У меня все расписано до выходных.

Дэн по-прежнему смотрел на Билли. Он засунул руку в карман, вытащил оттуда что-то и зажал в кулаке.

— Что у меня в руке?

Билли замялся еще сильнее. Он взглянул на Джона, понял, что помощи ждать не стоит, и снова посмотрел на Дэна.

— Джон знает, кто я такой, — сказал Дэн. — Я помог ему как-то раз, и он в курсе, что я помогал другим. Ты среди друзей.

Билли подумал и сказал:

— Может быть, монета, но мне кажется, что это одна из твоих медалей.

Тех, что дают в «Анонимных алкоголиках», если ты сумел продержаться трезвым еще один год.

— И какой год на этой?

Билли в нерешительности смотрел на кулак Дэна.

— Давай помогу, — сказал Джон. — Он сухой с весны две тысячи первого, так что если у него есть медальон —скорее всего он за двенадцать лет трезвости.

— Звучит логично, но это не так. — Билли сосредоточился, его лоб, точно над глазами, пересекли две морщины. — Может... седьмой?

Дэн раскрыл ладонь На медальоне была выбита римская шестерка.

— Копать-ковырять, — произнес Билли. — Обычно я лучше угадываю.

— Почти попал, — сказал Дэн. — И это не догадки, а сияние.

Билли вытащил сигареты, взглянул на врача, сидящего рядом, убрал.

— Как скажешь.

— Позволь мне рассказать о тебе кое-что, Билли. Когда ты был маленьким, ты был настоящим мастером угадывания. Ты знал, когда у мамы хорошее настроение и есть шанс раскрутить ее на бакс-другой. Ты знал, когда отец не в духе, и в такие дни сторонился его.

— Иногда я понимал, что лучше не спорить, когда на ужин вчерашнее жаркое в горшочке, — сказал Билли.

— Ты делал ставки?

— На бегах в Салеме. Выиграл немало. Потом, когда мне исполнилось двадцать пять или около того, умение угадывать победителей пропало. Как- то мне пришлось упрашивать хозяина квартиры подождать с арендной платой — это вылечило меня от азартных штучек.

— Да, со временем способности теряют силу, но в тебе до сих пор есть их частичка.

— А у тебя больше, — ответил Билли, и на этот раз сомнения в его голосе не было.

— Это все по-настоящему, да? — сказал Джон. Не вопрос даже —

констатация факта.

— На следующей неделе у тебя лишь один пациент, которого, как ты думаешь, действительно нельзя не принять, — сказал Дэн. — Девочка с раком желудка. Ее зовут Фелисити...

— Фредерика, — поправил Джон. — Фредерика Биммель. Она в больнице

Мерримэк-вэлли. Я хотел поговорить с ее онкологом и родителями.

— В субботу утром.

— Да. В субботу утром. — Джон потрясенно смотрел на Дэна. — Иисусе.

Господи Иисусе. Эта твоя штука... я понятия не имел, насколько она у тебя сильная.

— Мы вернемся из Айовы к четвергу. В крайнем случае к пятнице.

«Если только нас не арестуют, — подумал он. — Тогда придется задержаться подольше». Он посмотрел на Билли, пытаясь понять — перехватил ли тот эту совсем не воодушевляющую мысль. Похоже, что нет.

— В чем там дело?

— Еще одна твоя пациентка. Абра Стоун. Она такая же, как мы с Билли, но ты, Джон, наверное, это уже знаешь. Только она гораздо, гораздо сильнее. Мои способности намного больше тех, что есть у Билли, но в сравнении с ней я — ярмарочная гадалка.

— Господи, ложки!

Дэн на секунду задумался, потом вспомнил.

— Она подвесила их к потолку. Джон уставился на него.

— Ты и это у меня в мозгах прочел?

— Нет. Тут, боюсь, никакой мистики. Она мне сказала.

— Когда? Когда?

— Мы дойдем до этого, но не сейчас. Давай для начала покопаемся у тебя в голове по-настоящему. — Дэн взял Джона за руку. Это помогло —

физический контакт всегда помогал. — Ее родители пришли к тебе, когда ей

еще и года не было. Или, может, тетушка... или прабабка. Они беспокоились о ней еще до того, как она украсила кухню ложками, потому что в доме происходили странные случаи. Что-то с фортепиано... Билли, помоги мне.

Билли взял вторую руку Джона, а Дэн — свободную руку Билли. Круг замкнулся. Крохотный спиритический сеанс в Минитауне.

— «Битлз», — сказал Билли. — Только на фортепиано вместо гитар. Это было... не знаю. Но они чуть с ума не посходили.

Джон удивленно уставился на него.

— Послушай, — сказал Дэн. — Она разрешила тебе говорить. Она хочет этого. Доверься мне, Джон.

Джон Далтон сидел в задумчивости почти минуту. Затем рассказал все... за одним исключением.

Та история про «Симпсонов» по всем каналам выглядела чересчур странной.

 

 

 

 

Когда он закончил свой рассказ, то задал резонный вопрос: откуда Дэн вообще узнал об Абре Стоун?

В ответ Дэн достал из заднего кармана маленький потрепанный блокнот. На обложке волны разбивались о мыс, а подпись гласила: «Большой путь начинается с первого шага».

— Это с ним ты постоянно ходил? — спросил Джон.

— Да. Ты же знаешь, что мой куратор — Кейси Кей, верно? Джон закатил глаза.

— Как можно забыть, если на собраниях ты всякий раз начинал со слов

«Мой куратор, Кейси К., всегда говорит...»?

— Джон, никто не любит умников.

— Моя жена любит, — сказал Джон. — Потому что я чертовски сексуальный умник.

Дэн вздохнул.

— Глянь сюда.

Джон пролистал блокнот.

— Наши собрания. С 2001 года.

— Кейси сказал мне, что я должен посетить девяносто собраний за девяносто дней и о каждом оставить запись. Посмотри восьмое.

Джон нашел нужную страницу. Методистская церковь Фрейзера. Собрания, о которых он знал, хотя бывал там нечасто. Под записью аккуратными заглавными буквами было выведено слово АБРА.

Джон недоверчиво посмотрел на Дэна.

— В два месяца отроду она установила с тобой контакт?

— Ты же видишь — дальше идет следующая запись, так что я физически не мог вписать туда это имя позже, чтобы произвести на тебя впечатление.

Разве что весь блокнот — подделка, но в АА многие видели меня с ним.

— Да я и сам видел, — сказал Джон.

— И ты, да. В те дни я всегда приходил на собрания с этим блокнотом в одной руке и с чашкой кофе в другой. Мои обереги. Тогда я еще не знал, кто она, да и мне, в общем-то, было по барабану. Просто еще одно случайное касание, вот и все. Так младенец в кроватке может вдруг взять да и схватить тебя за нос. Потом, два или три года спустя, она написала кое-что на доске с расписанием, которая стоит в моей комнате. Слово «Привет». После этого она постоянно выходила на связь, каждый раз в определенное время. Я даже не знаю, понимала ли она, что делает. Но когда ей понадобилась помощь, я оказался единственным, кого она знала и к кому обратилась.

— Что ей было нужно? В какие неприятности она попала? — Джон повернулся к Билли. — Ты знаешь?

Билли покачал головой.

— Никогда о ней не слышал. Да и в Эннистоне я почти не бываю.

— А кто говорил, что она живет в Эннистоне? Билли указал большим пальцем на Дэна.

— Он говорил, разве нет? Джон повернулся к Дэну.

— Хорошо. Допустим, ты меня убедил. Выкладывай остальное.

Дэн рассказал им о кошмарах Абры: о бейсбольном мальчике, фигурах с фонариками, женщине с ножом — той, что слизала кровь мальчишки со своих ладоней. О том, как Абра много позже увидела фотографию этого мальчика в газете.

— Как она смогла это увидеть? Потому что мальчик, которого они убили, тоже сиял?

— Почти наверняка из-за этого и случился первый контакт. Пока они пытали его — а по словам Абры, именно это они и делали, — мальчик пытался дотянуться до кого-нибудь... так и возникла связь.

— Которая сохранилась даже после того, как мальчишка — Брэд Тревор —

умер?

— Думаю, точкой контакта стала принадлежащая ему вещь — бейсбольная перчатка. Абра может связываться с его убийцами потому, что один из них

надевал ее. Как это происходит — она не знает, да и я тоже. В одном я уверен: Абра невероятно сильна.

— Как и ты.

— Смысл вот в чем, — продолжил Дэн. — Этими людьми — если они вообще люди — руководит женщина, которая, собственно, и убила мальчика. В день, когда Абра увидела фотографию Тревора в разделе пропавших детей местной газетенки, она смогла залезть в голову к этой женщине. А та — в голову Абры. Несколько мгновений они смотрели на мир глазами друг друга.

— Дэн вытянул кулаки и провернул их в воздухе. — Перевертыш. Абра думает, что теперь они могут прийти за ней, и я с ней согласен. Она

представляет для них опасность.

— Но есть еще кое-что, верно? — спросил Билли. Дэн выжидающе посмотрел на него.

— У тех, кто сияет, кое-что есть, так? То, за чем охотятся эти люди. То, что можно добыть лишь убийством.

— Да.

— Эта женщина знает, где Абра? — спросил Джон.

— Абра думает, что нет, но нужно помнить, что ей всего тринадцать. Она может и ошибаться.

— А сама Абра знает, где эта женщина?

— Единственное, в чем она уверена — во время этого контакта, этого взаимного проникновения, женщина находилась в супермаркете «Сэмс». То

есть где-то на Западе, но магазины «Сэмс» разбросаны по девяти штатам.

— Включая Айову? Дэн покачал головой.

— Тогда чего мы добьемся, если туда поедем?

— Мы найдем перчатку, — сказал Дэн. — Абра думает, что если перчатка окажется у нее, то она сможет выследить человека, который ее надевал. Она зовет его Барри Кит.

Джон сидел, опустив голову и обдумывая услышанное. Дэн ему не мешал.

— Хорошо, — произнес он в конце концов. — Это безумие, но допустим, я вам поверил. Учитывая то, что я о ней знаю — и то, что я знаю о тебе, — не так уж это и сложно. Но если эта женщина не знает, где Абра... может, лучше оставить все как есть? Не будить лихо и все такое?

— Не думаю, что наше лихо спит, — ответил Дэн. — Эти

(пустые дьяволы)

твари хотят заполучить ее для того же, зачем им понадобился Тревор — в этом, я уверен, Билли прав. А еще они знают, что она представляет для них угрозу. Если выражаться терминами «Анонимных алкоголиков», у нее есть возможность нарушить их анонимность. А какими ресурсами обладают эти создания, мы и понятия не имеем. Ты бы хотел, чтобы твоя пациентка жила в страхе месяц за месяцем, а то и год за годом, ожидая, что в любой момент на улице может нарисоваться паранормальная Семья Чарли Мэнсона и схватить ее?

— Конечно же, нет.

— Эти выродки питаются детьми вроде нее. Вроде меня — каким я был в детстве. Детьми с сиянием. — Он мрачно смотрел Джону Далтону в глаза. — Если это так, их нужно остановить.

— Если я в Айову не еду, что требуется от меня? — спросил Билли.

— Скажем так, — ответил Дэн. — На следующей неделе ты как следует изучишь Эннистон. Если Кейси тебя отпустит, снимешь номер в мотеле и переедешь туда.

 

 

 

 

В конце концов Роза смогла войти в медитативное состояние, к которому так долго стремилась. Сложнее всего было перестать беспокоиться о Дедуле Флике, но она с этим справилась. Поднялась выше этого. Сейчас она путешествовала за пределами собственного тела и еле слышно шевелила губами, снова и снова повторяя старинные заклинания — саббатха ханти, лодсам ханти, каханна ризоне ханти. Искать девчонку было еще рано, но теперь, когда Роза осталась одна, а мир замер — и внутри, и снаружи, — она и не торопилась. Роза вооружалась и наращивала концентрацию, медленно и тщательно.

Саббатха ханти, лодсам ханти, каханна ризоне ханти: слова, которые были

древними уже в те дни, когда Узел верных кочевал по Европе, торгуя побрякушками и брикетами торфа. Они, наверное, были древними и в первые годы жизни Вавилона. Девчонка сильна, но Верные — всемогущи, и Роза не ожидала никаких проблем. Девчонка будет спать, а Роза — ступать тихо и осторожно, собирая информацию и закладывая в разум соплячки внушения, словно небольшие заряды взрывчатки. Это будет не просто червь — целый клубок червей. Некоторых девчонка обнаружит и уничтожит.

Других — нет.

 

 

 

В тот вечер, покончив с уроками, Абра проговорила по телефону с мамой почти сорок пять минут. Разговор проходил на двух уровнях. На первом они

обсуждали будущую неделю в школе, костюм Абры на грядущий Хэллоуин и то, как прошел ее день. Они обсуждали планы по перевозке Момо на север в хоспис Фрейзера (который Абра в мыслях по-прежнему называла «хвостис»). Люси рассказала Абре о текущем состоянии Момо — «вообще говоря, довольно неплохое, учитывая все обстоятельства».

На другом уровне Абра слышала, как Люси сердится на себя за то, что каким-то образом подвела свою бабушку. Она слышала правду о Момо — что ей страшно, что она одурманена лекарствами, что ее мучают бесконечные боли. Абра пыталась посылать матери успокаивающие мысли:

«все хорошо, мам», «мы любим тебя, мам» и «пока могла, ты делала все, что

в твоих силах». Ей хотелось верить, что хотя бы некоторые из них достигли цели, но в глубине души она понимала, что это не так. Абра обладала многими способностями — из тех, что одновременно прекрасны и пугающи,

— но влияние на эмоциональное настроение собеседника в их число никогда не входило.

А Дэн бы смог? Наверное, да. Ей казалось, что он использует частичку своего сияния, чтобы помогать людям в хвостисе. Если это действительно

правда, он мог бы помочь Момо, когда ее туда привезут. Было бы здорово.

Абра спустилась вниз. На ней была розовая фланелевая пижама, которую

Момо подарила ей на прошлое Рождество. Отец пил пиво и смотрел матч

«Ред сокс». Она звонко поцеловала его в нос (отец всегда твердил, что терпеть этого не может, но Абра знала, что он лукавит) и сказала, что идет спать.

— Ля домашка эст готоффа, мадмуазель?

— Да, папуля, хотя «домашка» по-французски — это «девуар».

— Буду знать, буду знать. Как там мама? Спрашиваю, потому что ты дала мне с ней поговорить полторы минуты, а потом выхватила трубку.

— Нормально. — Абра понимала, что говорит правду, а еще понимала, что

«нормально» — понятие относительное. Она сделала несколько шагов, потом обернулась.

— Она сказала, что Момо похожа на стеклянную статуэтку. — Мама так