Дни с четырнадцатого по восемнадцатый

Конечно, тетя Сафрония ни в коем случае возражать не собиралась, и репетиции начались. Пьеска представляла собой примитивную сентиментальную чепуху, не восхищавшую Джейн даже в ее нынешнем романтическом настроении, однако это на несколько дней могло избавить их от скуки.

По утрам она занималась живописью, с каждым днем все смелее подчиняясь пробудившимся инстинктам художника. А после полудня репетировала свою роль с мистером Нобли, в библиотеке, или прогуливаясь с ним прямо под яблонями (интересно, что нигде не видно Мартина). Или со всеми вместе, обмотавшись тряпками «а-ля римские тоги» – в северной гостиной.

Глаза мистера Нобли она теперь хорошо рассмотрела. Он смотрел на нее гораздо чаще, дольше, чем раньше. Конечно, такова его роль, однако, чем-то это все уже не очень походило на роль – или ей опять мечтается? Господи, опять. Но вообще-то говоря, актеры ведь постоянно влюбляются в партнерш. Что же такого из ряда вон, если это случится и со мной? Почему бы ей не развлечься, пользуясь случаем?

И представьте, ей это удавалось. Она смеялась и шутила, словно вдруг попала в свою среду. Утренние сеансы за мольбертом словно насыщали ее энергией и уверенностью в себе на весь день. После них она и взгляды мистера Нобли воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Раньше она бы мучилась сомнениями и сопоставлениями, теперь отвечала такими же взглядами в ответ. Никаких – а-что-если, один голый честный флирт.

Вечером перед представлением они с мистером Нобли уединились в садике позади дома, для финального прогона, скажем так. Театр сам регентский дух оттеснил богемным настроением, так что уединение с мужчиной не представлялось слишком крамольным поступком.

Мистер Нобли, в позе страдающего отчаяния, сидел прямо на дорожке, и декламировал «О, умирать здесь в полном одиночестве, без любви…»

– Неплохо, – сказала Джейн, – но несколько душераздирающих стонов не помешает. Не поверят, что вам больно.

Мистер Нобли испустил стон, но не слишком театральный.

– Великолепно, – сказала Джейн.

А мистер Нобли уткнулся головой в колени и рассмеялся.

– Не могу поверить, что вы все же втянули меня в это дело. Мне раньше всегда удавалось увильнуть от театра.

– Не похоже, что вы страдаете по этому поводу. То есть вы явно не сожалеете о согласии…

– Лучше давайте ближе к вашей роли.

– А, да, простите, но знаете, это зрелище не для слабонервных, ваша драгоценная персона здесь, у моих ног…

И тут он схватил ее за талию, без преувеличения сжал ее в объятиях, и в следующее мгновение она уже сидела у него на коленях. Невероятно!

– Этого не может быть! Не могу поверить, что это нарочно!

– Допустим, не нарочно, но и в противном случае любой суд бы меня оправдал. Меня вынудили. Но лучше вернемся к репетиции, – сказал он, озираясь по сторонам. Вдруг их кто-нибудь видит?

– Конечно. Но ведь вы меня не отпускаете.

Его руки вокруг ее талии. Крепкие, сильные пальцы. Господи, какое прелестное ощущеньице.

Затаив дыхание, словно в растерянности – не слушаются пальцы? Парализован ее необыкновенной красотой? Или ноги затекли, шею свело, задирая неудобно голову? Да уж, все те же фантазии. Но они все еще тут, сидят в обнимку прямо на гравийной дорожке, под притихшими в предвкушении развития событий деревьями.

Он тряхнул головой, помог ей подняться, потом принял ту же театральную позу, прямо на дорожке –

– Повторим?

– Верно, и мы уже в самом конце… «О, Антонио!» – Она аккуратно опустилась на колени рядом с ним. Провела рукой по его груди, – «Но ты серьезно ранен! О, какие ужасные стоны! Дай мне обнять тебя, и ты умрешь в моих объятиях, ибо неразделенная любовь и смерть – это так романтично!»

– Это отсебятина, – пробормотал он себе под нос, словно их могла слышать воображаемая аудитория.

– Но у меня получилось лучше. Наш автор вряд ли родился Шекспиром.

– Это верно. Но так и быть, пусть эти слова исцелят мои раны и сразу поставят на ноги, и мы тотчас соединим наши руки под аккомпанемент взаимных уверений в страстной любви, вечной, как луна на небосклоне, и так далее…

Он взял ее за руки, поднимаясь с земли, и теперь они стояли лицом к лицу, опять сдерживая дыхание и с тем же холодком желания внизу живота. Это слишком, во второй раз подряд!

– У вас руки холодные, – сказал он.

Она ждала, но в дурацкой пьесе вряд ли предусмотрены такие восхитительные ремарки, как, А теперь поцелуй девочку, болван. Вообще в книгах Остен никаких поцелуев. Что же он будет делать?

– Нам пора вернуться. Занавес, то есть покрывало с дивана, поднимется уже через час.

– Верно. Разумеется. – А в голосе у него явное сожаление.

Вечерняя прохлада пробралась уже под ее одежду, а сырую росу она ощущала даже на коже. Он протянул ей свой сюртук.

– Не так уж плоха пьеса, верно?

– Не хуже вечных романов. Или крикета.

– Вас словно касторку заставили проглотить. Любое развлечение легко можно опошлить.

Выставить в глупом виде.

– Наверно, я уже сыт по горло этим всем. – Он помедлил, словно сболтнул лишнее. Это чье признание: актера, или живого человека? – Провинцией, хочу сказать. Я вернусь в Лондон на зиму, а к лету мое поместье будет в полном порядке. Не дождусь, когда буду снова дома. Устал от смены гостей, от временных поверхностных знакомств и пустых развлечений. Вряд ли я вернусь еще в Пембрук. А вы?

– Я-то наверняка нет.

Очередная поставленная точка. Джейн почувствовала вдруг такое отчаяние. Сегодня пьеса, через два дня уже прощальный бал. На третий день она уедет. Как странно.

Оказывается, она вжилась в Остенландию, привыкла к цветистому стилю старомодных фраз, к платьям и корсетам, и ей уже неуютно на улице без шляпки. А когда этот человек входит в комнату, ее душу охватывает такое предвкушение удовольствия, которого она не знала с детства. Она забыла, как это прекрасно.

– И как же глупо, – вслух сказала она, – я… имела в виду идею пьесы. Но надеюсь, это вам хоть немного нравится.

– Конечно. Думаете, мне не понравится сегодня вечером любить вас?

– Чт…то? – У нее пересохло в горле.

– Вечером представление, и я по пьесе признаюсь вам в любви. Невежливо было бы сказать, что вы мне не нравитесь.

– А! Тогда понятно, – сказала она, опомнившись.

Ведь «любить кого-то» во времена Остен никак не означало свершения акта физического слияния. Но этого не может не знать этот актер. Он что, издевается над ней? Угадать по его лицу не получилось.

Вдалеке они увидели две фигуры. Это были капитан Ист и Амелия. Вдруг они обнялись, их головы сблизились. Поцелуй. Вот это зрелище! Лучше дурацкой пьесы, честное слово.

Нет, это слишком похоже на реальность, и потому далее подсматривать за ними было неприлично. Мистер Нобли явно думал так же, и они синхронно повернулись в другую сторону.

Подходили они к дому в неловком молчании. Если бы она была с подружкой, или бойфрендом, они бы с легкостью, смеясь обсудили увиденное. Но в компании с мистером Нобли – это все равно, что оказаться в голышом посреди толпы.

– Театральные чувства часто принимаются за реальные, и это понятно, – заметила Джейн.

– Они начинают принимать себя за своих персонажей.

– Именно. Это одна из причин, почему я неохотно соглашаюсь принимать участие в лицедействе. Не считаю, что притворство можно принять за правду.

– Меня немного даже пугает то, что мы в чем-то оказались согласны. Но в отношении этих двоих, в данном, положим, случае, не думаете ли вы, что эти чувства могут вылиться во что-либо серьезное?

Мистер Нобли будто споткнулся.

– Я задавал себе тот же вопрос.

– Мне кажется, что это возможно.

– Более чем. Сходные взгляды, общественное положение и представления о жизни.

– Звучит, как предисловие к брачному договору. Но я же говорю о любви, мистер Нобли.

Не на сцене, в реальной жизни есть ли у них шанс полюбить?

Мистер Нобли нахмурился и потрепал себя за бакенбарды.

– Я… знаю, что капитан Ист был однажды уже влюблен в другую женщину. Ее измены и жестокость сокрушили его. Он замкнулся в себе на какое-то время. И еще в прошлом месяце я бы не поверил, что человек, переживший такое, способен полюбить снова, поверить женщине еще раз; сказал бы, что романтические чувства – это не воздух, и не вода, без которых человеческое существо не может обойтись. Но теперь… – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Теперь я просто не знаю. Даже склонен думать, что да. Да.

– Да, – повторила она, словно эхо.

Луна появилась на небе, словно следуя за ними, заглядывая ему через плечо и прислушиваясь внимательно, чем кончится разговор.

– Мисс Эрствайл.

– Да?

Он посмотрел вверх, на небо, вдохнул воздух, даже на секунду, кажется, прикрыл глаза, словно должен был на что-то решиться.

– Мисс Эрствайл, а вы… – и замолчал.

Что? Ну, что? Джейн захотелось схватить и встряхнуть его.

– Не хотите ли пройти в дом?

Он подал ей руку. Чувствуя себя одураченной, она все же чинно взяла его под руку, делая вид, что ничего особенного не случилось. Они вошли в дом, где мистическая атмосфера ночного парка не имела права на существование. Суетились слуги, сияли канделябры, и суета приготовлений к представлению никак не сочеталась с происшедшим в парке.

Молча поклонившись, мистер Нобли удалился. Но его сюртук, все еще немного пахнущий свежестью и влагой парка, оставался у нее на плечах.

* * *

Часом позже гостиная загримирована под театр, обитатели дома под своих персонажей, электрические лампы – под керосиновые, после чего расставлены полукругом вокруг «сцены»: все готово к получасовому действу во имя любви и Средиземноморья, к представлению по пьесе «Домик у моря».

Мисс Чарминг одной рукой нервно сжимает рукопись, другой посылает воздушные поцелуи полковнику Эндрюсу, мисс Амелия очень мило и безмятежно погружается в диалоги с капитаном Истом, словно в его объятия, Джейн преклоняет колени перед мистером Нобли, в данный момент раненым в бою капитаном, изо всех сил пытаясь сохранить серьезность. Неважно, что она плохая актриса, важно, что она старается изо всех сил соответствовать ожиданиям общества. Это для нее большая новость. Раньше она бы уже давно сбежала, давясь от смеха.

Но исцелившийся воин поднимается на ноги, берет ее за руки, и, проникновенно глядя ей в глаза, произносит поразительные слова:

– Я люблю вас.

Сильно сокращенный вариант его диалога, надо сказать. Джейн должна была что-то произнести, но не могла вспомнить ни единого слова. Она оцепенела, пока их лица сближались. Тетя Сафрония выразительно откашлялась. И мистер Нобли осторожно касается щечки Джейн губами, такими мягкими, его щека уже немножко шершавая – всего чуть-чуть. Она затаила дыхание, и улыбалась.

Потом все шесть актеров встали в ряд, лицом к воображаемому Средиземному морю, чтобы продекламировать заключительные свои диалоги.

– Наконец мы обрели подлинное счастье, – «с выражением» сказала Джейн.

– Действительно, – лихорадочно пошуршав своими бумажками, выпалила мисс Чарминг.

– Блуждания наши уже позади, – томно посмотрев на своего партнера, сказала мисс Хартрайт.

– Мы заключим друг друга в объятья, – продолжил капитан Ист, страстным взглядом одарив свою партнершу.

– И куда бы не забросила нас судьба, – с фатовством и рисовкой подхватил полковник Эндрюс,

– Лишь здесь на берегу наш дом родной. – Со вздохом заключил мистер Нобли.

Наступило неловкое молчание, словно чего-то главного еще никто не сказал. Джейн сделала шаг вперед и поклонилась «аудитории». Только тут тетушка Сафрония опомнилась и зааплодировала изо всех сил. А за ней и немногочисленные зрители захлопали скромно кланяющимся «артистам». Мисс Чарминг счастливо захихикала.

Миссис Темплтон с миссис Уоттлзбрук старательно изображали довольных величественных директрис своих подопечных, но остальные, прислуга большей частью, откровенно скучали. А Мартину позади всех, в полной темноте залы (но кто еще там, головой под потолок?), смешно и глупо вдвойне – эта безвкусная пьеска в изображении дилетантов-гостей и скучающих профи-актеров. Глупые диалоги. Фальшивые интонации.

Вранье про любовь. Фиглярство школяров.

Джейн невольно отшатнулась от мистера Нобли.

– Ах, дорогие мои, как же чудесно!

– Вполне профессионально!

Обе надзирательницы ринулись на сцену, поздравления, улыбочки, ну, тут и остальные зрители принужденно приблизились с льстивыми глупыми заверениями. Да, попробуй не заметить среди них двухметрового Мартина. Но Джейн старалась, изо всех сил.

– Мисс Эрствайл, – попытался он привлечь ее внимание. Со странной застенчивостью, неуверенностью даже. Чудеса!

Джейн поймала пристальный подозрительный взгляд миссис Уоттлзбрук и холодно повернулась к нему. Что ему нужно? Его присутствие делает этот фарс вдвойне нелепым балаганом.

Она повернулась к мистеру Нобли.

– Благодарю вас, сэр. Вершиной моей творческой карьеры было наше объяснение в любви.

Мистер Нобли учтиво поклонился.

– На этом позвольте мне удалиться, – промурлыкала она обоим и никому в частности, проскользнув между мужчинами к лестнице.

У себя в комнате она вытянулась на кровати, изучая складки балдахина, размышляя, что предел ее мечтаний – лежать, не прокручивая в голове в сотый раз одно и то же. Но что сказал бы ей Мартин этот, если бы… Какая чепуха. Все это ни к чему. Да, но еще мистер Нобли, который чуть было не поцеловал ее! Вот чем стоило утешаться до момента, пока за окнами не займется серенький осенний рассвет.