Им глотки, и на них всей тяжестью навалится бесконечный знойный сон. Но

сначала надо записать эту мелодию. "Some of these days". Потная рука хватает

лежащий на пианино карандаш. "Some of these days, you'll miss me honey".

Вот так это случилось. Вот так, а может, по-другому -- не все ли равно.

Так она родилась на свет. Чтобы родиться, она выбрала потрепанное тело еврея

С угольными бровями. Он вяло держал карандаш, и капли пота стекали на бумагу

С его пальцев, на которых блестели кольца. Почему же это был не я? Почему,

Чтобы свершиться чуду, понадобился этот толстый лентяй, налитый грязным

Пивом и водкой?

-- Мадлена, поставьте, пожалуйста, снова эту пластинку. Один разок, как

Раз до моего ухода.

Мадлена смеется. Она крутит ручку, и все начинается сначала. Но теперь

О себе я больше не думаю. Я думаю о том парне, который июльским днем, в

Жарких потемках своей комнаты, сочинил эту мелодию. СКВОЗЬ мелодию, сквозь

Белые, кисловатые звуки саксофона я пытаюсь думать о нем. Он ее создал. У

Него были неприятности, все шло вкривь и вкось: неоплаченные счета, и,

Наверно, где-то была женщина, которая относилась к нему не так, как ему

Хотелось, и потом нахлынула эта жуткая жарища, превращающая людей в лужи

Расплавленного жира. Ничего особенно красивого и благородного. Но когда я

Слушаю эту песенку и думаю, что ее сочинил этот парень, его страдания, его

пот... трогают меня. Ему повезло. Впрочем, он вряд ли это сознавал. Наверно,

думал: "Если повезет, уж долларов-то пятьдесят отвалят за эту штуковину!" Ну

Так вот, впервые за много лет кто-то меня растрогал. Я хотел бы узнать

Что-нибудь об этом парне. Интересно, что за неприятности его одолевали и

Была ли у него жена или он жил один. Я хочу это выяснить не из гуманных

Соображений. Совсем наоборот. А оттого, что он сочинил эту мелодию.

Знакомиться с ним я не хочу -- к тому же, может быть, он умер. Хорошо бы

Просто навести о нем кое-какие справки, чтобы время от времени, слушая

Пластинку, о нем думать. Наверно, самому этому парню не было бы ни тепло, ни

Холодно, узнай он, что в седьмом по величине городе Франции, неподалеку от

Вокзала, кто-то думает о нем. Но будь я на его месте, я был бы счастлив, я

Завидую ему. Я встал, но какое-то мгновение нерешительно мнусь на месте. Мне

Хочется услышать голос Негритянки. В последний раз.

Она поет. И вот уже двое спасены -- еврей и негритянка. Спасены. Быть

Может, сами они считали себя безнадежно погибшими, погрязшими в

Существовании. И однако, никто не способен думать обо мне так, как я думаю о

Них, -- с такой нежностью. Никто, даже Анни. Они немного напоминают мне

Умерших, немного -- персонажей романа, они отмыты от греха существования. Не

Совсем, конечно, но настолько, насколько это дано человеку. Эта мысль вдруг

Переворачивает меня, ведь я на нее больше уже не надеялся. Я чувствую, как

Что-то робко касается меня, и боюсь шевельнуться, чтобы это не спугнуть.

Что-то, что мне незнакомо уже давно, -- что-то похожее на радость.

Негритянка поет. Стало быть, можно оправдать свое существование?

Оправдать хотя бы чуть-чуть? Я страшно оробел. Не потому, что я так уж

Сильно надеюсь. Но я похож на человека, который после долгих странствий в

Снегах превратился в сосульку и вдруг оказался в теплой комнате. Он,

Наверно, замер бы у двери, все еще окоченевший, и долгие приступы озноба

Сотрясали бы его тело.

Не могу ли я попробовать?.. Само собой, речь не о мелодии... но разве я

Не могу в другой области?.. Это была бы книга -- ничего другого я не умею.

Но не исторический труд: история трактует о том, что существовало, а ни один

Существующий никогда не может оправдать существование другого. В том-то и

Была моя ошибка, что я пытался воскресить маркиза де Рольбона. Нет, книга

Должна быть в другом роде. В каком, я еще точно не знаю -- но надо, чтобы за

Ее напечатанными словами, за ее страницами угадывалось то, что было бы не