Позже. И все же это самая старая пластинка в здешней коллекции -- пластинка

Фирмы Пате для сапфировой иглы.

Сейчас зазвучит припев -- он-то и нравится мне больше всего, нравится,

как он круто выдается вперед, точно скала в море. Пока что играет джаз;

Мелодии нет, просто ноты, мириады крохотных толчков. Они не знают отдыха,

Неумолимая закономерность вызывает их к жизни и истребляет, не давая им

Времени оглянуться, пожить для себя. Они бегут, толкутся, мимоходом наносят

Мне короткий удар и гибнут. Мне хотелось бы их удержать, но я знаю: если мне

Удастся остановить одну из этих нот, у меня в руках окажется всего лишь

Вульгарный, немощный звук. Я должен примириться с их смертью -- более того,

Я должен ее ЖЕЛАТЬ: я почти не знаю других таких пронзительных и сильных

Ощущений.

Я начинаю согреваться, мне становится хорошо. Тут ничего особенного еще

Нет, просто крохотное счастье в мире Тошноты: оно угнездилось внутри вязкой

Лужи, внутри НАШЕГО времени -- времени сиреневых подтяжек и продавленных

Сидений, --

Его составляют широкие, мягкие мгновения, которые расползаются

Наподобие масляного пятна. Не успев родиться, оно уже постарело, и мне

Кажется, я знаю его уже двадцать лет.

Есть другое счастье -- где-то вовне есть эта стальная лента, узкое

Пространство музыки, оно пересекает наше время из конца в конец, отвергая

Его, прорывая его своими мелкими сухими стежками; есть другое время.

-- Мсье Рандю играет червями, ходи тузом.

Голос скользнул и сник. Стальную ленту не берет ничто -- ни открывшаяся

Дверь, ни струя холодного воздуха, обдавшего мои колени, ни приход

Ветеринара с маленькой дочкой: музыка, насквозь пронзив эти расплывчатые

Формы, струится дальше. Девочка только успела сесть, и ее сразу захватила

Музыка: она выпрямилась, широко открыла глаза и слушает, елозя по столу

Кулаком.

Еще несколько секунд -- и запоет Негритянка. Это кажется неотвратимым

-- настолько предопределена эта музыка: ничто не может ее прервать, ничто,

Явившееся из времени, в которое рухнул мир; она прекратится сама, подчиняясь

Закономерности. За это-то я больше всего и люблю этот прекрасный голос; не

За его полнозвучие, не за его печаль, а за то, что его появление так долго

Подготавливали многие-многие ноты, которые умерли во имя того, чтобы он

Родился. И все же я неспокоен: так мало нужно, чтобы пластинка остановилась,

-- вдруг сломается пружина, закапризничает кузен Адольф. Как странно, как

Трогательно, что эта твердыня так хрупка. Ничто не властно ее прервать, и

Все может ее разрушить.

Вот сгинул последний аккорд. В наступившей короткой тишине я всем своим

Существом чувствую: что-то произошло -- ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ.

Тишина.

Some of these days,

You'll miss me honey!(_10)

А случилось то, что Тошнота исчезла. Когда в тишине зазвучал голос,

Тело мое отвердело и Тошнота прошла. В одно мгновенье; это было почти

Мучительно -- сделаться вдруг таким твердым, таким сверкающим. А течение

Музыки ширилось, нарастало, как смерч. Она заполняла зал своей металлической

Прозрачностью, расплющивая о стены наше жалкое время. Я ВНУТРИ музыки. В

Зеркалах перекатываются огненные шары, их обвивают кольца дыма, которые

Кружат, то затуманивая, то обнажая жесткую улыбку огней. Моя кружка пива вся

Подобралась, она утвердилась на столе: она приобрела плотность, стала

необходимой. Мне хочется взять ее, ощутить ее вес, я протягиваю руку... Боже

мой! Вот в чем главная перемена -- в моих движениях. Взмах моей руки

развернулся величавой темой, заструился сопровождением голоса Негритянки;

Мне показалось, что я танцую.

Лицо Адольфа все там же, оно кажется совсем близким на шоколадной

Стене. В ту минуту, когда рука моя сомкнулась вокруг кружки, я увидел голову

Адольфа -- в ней была очевидность, неизбежность финала. Я стискиваю

Стеклянную кружку, я смотрю на Адольфа -- я счастлив.

-- А я пойду так!

Чей-то голос выделился на фоне общего гула. Это голос моего соседа,