Прибывают первые танки новой модели м26

 

В первую неделю февраля майор Аррингтон вызвал нас, троих офицеров связи, чтобы сообщить приятную новость: в ближайшие дни мы должны были получить первую партию тяжелых танков М26 «Першинг», кадры съемок которых нам показывали в сорок четвертом на полигоне в Тидворт-Даунс. Хотя сведения о новом танке были ограничены, майор пересказал нам все, что знал сам, и потребовал проинструктировать танковые части.

Нам очень не хотелось совершить ту же ошибку, какую мы уже допустили в отношении «Шерманов». Перед высадкой в Нормандии мы простодушно уверяли танкистов, что «Шерман» — танк намного лучший, чем это потом оказалось на самом деле, в реальных боях. Отчасти это делалось из-за ошибочной информации, которой нас потчевали, отчасти — из-за нашего сугубого невежества.

«Першинг» стал первой совершенно новой моделью основного танка американской армии в годы Второй мировой. Как средний М3 с его устанавливаемой вне башни пушкой калибра 75 мм, так и М4 «Шерман», на котором та же короткоствольная пушка была установлена во вращающейся башне, создавались на основе ходовой части старинного среднего танка М2, разработанной еще в конце 20‑х и начале 30‑х годов на Абердинском полигоне. «Першинг» же представлял собой совершенно новую конструкцию, для которой было разработано собственное шасси. Танк получился длиннее, шире и ниже, чем М4, и весил больше: около 47,5 тонны по сравнению с 34‑тонным «Шерманом». Невзирая на это, более широкие и длинные гусеницы позволяли ему развивать давление на грунт, составляющее лишь от 0,21 до 0,28 кг/см^², в то время как у «Шермана» этот показатель доходил до 0,49 кг/см^². Это означало, что М26 был способен преодолевать неровные, заболоченные участки местности, где «Шерман» застрял бы. Гусеницы «Першинга» опирались на широкие, перекрывающиеся катки, подвешенные на торсионах. Это была старая конструкция Кристи[69], разработанная в Америке около двадцати лет назад и уже принятая и немцами, и русскими. Система Кристи позволяла использовать более широкие траки, а торсионная подвеска гасила колебания лучше, чем пружинная подвеска на «Шерманах». На высокой скорости это давало лучшую проходимость на пересеченной местности, а увеличенная амплитуда колебаний подвески вдобавок обеспечивала лучшее сцепление с грунтом при подъеме на крутые склоны или на бездорожье. Подвеска системы Кристи использовалась и на всех последующих моделях американских танков.

Для нас «Першинги» служили ближайшим аналогом немецких «Пантер». Танк имел лобовую броню из литой стали толщиной в 75 миллиметров, наклоненную под углом в 45°, в то время как «Пантера» — 88 миллиметров катаной брони, наклоненной под углом чуть меньше 38°, то есть угла, при попадании под которым бронебойный снаряд должен был обычно рикошетировать.

Во времена, когда я проходил курсы СПОР для офицеров артиллерийско-технического снабжения, среди экспертов шли серьезные споры о сравнительных достоинствах литой и катаной брони. Американские металлурги, отстаивавшие преимущества литой брони, заявляли, что она может иметь более гомогенную структуру, и снаряд, пробивая ее, будет вызывать деформационное упрочнение, что может ограничить глубину его проникновения. Сторонники же катаной брони утверждали, что прокатка ориентирует в соответствующем направлении высокоустойчивые в отношении прочности на разрыв зерна металла. Затем поверхность броневых листов могла подвергаться цементации, что в сочетании с растянутыми зернами высокопрочной стали в толще плиты повышало качество брони.

Я, не будучи экспертом, мог основывать свои выводы только на собственных наблюдениях подбитых в боях танков. Из более чем тысячи выведенных из строя машин, как американских, так и немецких, я не припомню ни единого случая, чтобы снаряд калибра 75 мм или большего начал пробивать броню, но застрял бы в ней. Литая броня американских танков выдерживала попадание бронебойных пуль и снарядов малого калибра — калибров от 7,62 до 37 мм. Однако если 75‑мм или более крупный снаряд начинал пробивать броню, он прошивал ее уже насквозь.

Первый же танк, поступивший на наш СПАМ при Эреле в Нормандии, был подбит немецкой 75‑мм противотанковой пушкой PAK 41[70]. Снаряд ударил в верх башни перед командирским перископом под углом не более 15—20 градусов. Тем не менее он пробил 63 миллиметра брони и пропахал полуметровую борозду в крыше башни, в конце сужавшуюся до четырех сантиметров. Фонтан осколков ударил внутрь башни, убив командира танка. Меня при виде этого зрелища поразила мощь немецких противотанковых орудий. Хотя башни «Шерманов», как и корпуса некоторых ранее выпущенных машин, были литыми, обычно корпуса делались из катаной брони.

В целом немецкие «Пантеры» и наши «Першинги» имели сравнимую толщину бортовой и кормовой брони, если не считать того факта, что немцы использовали катаную броню, а мы — литую. А вот сверху «Першинг» прикрывало от 12 до 25 миллиметров брони, в то время как броня на крыше «Пантеры» едва достигала 7 миллиметров в толщину[71]. Башня М26 была оснащена гидравлическим поворотным механизмом, намного превосходившим ручной, который стоял на «Пантерах»[72]. Кроме того, на «Першингах» устанавливался гиростабилизатор орудия, компенсирующий качание ствола, что позволяло танку вести огонь на ходу. На «Шерманах» и легких танках М5 ставилась такая же система, но наши танкисты пользовались ею с неохотой, предпочитая вести огонь только из неподвижного положения. Бывали, однако, случаи, когда экипаж «Шермана» успевал сделать два-три выстрела по «Пантере», пока та наводила орудие. Но при этом, если только снаряды «Шермана» не попадали в борт или корму «Пантеры», первого же ее выстрела хватало, чтобы вывести «Шерман» из строя.

Устанавливаемое на «Першингах» орудие М1 калибра 90 мм стреляло тяжелыми снарядами, но имело относительно невысокую дульную скорость — около 840 метров в секунду. 75‑миллиметровка «Пантер» имела дульную скорость на 100—120 м/с больше и, вероятно, несколько превосходила наше орудие по пробивной способности. Был случай, когда 90 мм снаряд орудия М1 ударил в лобовую броню «Пантеры» с расстояния менее 275 метров, но срикошетировал.

Двигателем на «Першинге» был рядный «форд» мощностью 550 лошадиных сил. Он давал лучшее соотношение мощности к весу, чем «майбах» со схожими характеристиками, стоявший на более тяжелых «Пантерах». «Майбах» был хорошим двигателем, но немцы вынуждены были использовать настолько низкооктановый бензин, что завести двигатель в мороз становилось трудно — потому-то на немецких танках и имелись горелки. Высокая удельная мощность делала «Першинг» более подвижным и быстроходным, чем его противник. В целом оба танка были примерно равны по силам, но подвижность «Першинга» отчасти нейтрализовывало то обстоятельство, что «Пантеры» часто вели огонь из неподвижного положения, подчас врытые в землю, в то время как «Першинги» обычно вели наступательные бои.

Из первых двадцати танков М26, прибывших на европейский театр военных действий, половина поступила во 2‑ю бронетанковую дивизию и половина — в 3‑ю бронетанковую. Мы выделили по пять машин каждому из наших бронетанковых полков.

После тщательного осмотра мы загнали один из новеньких «Першингов» на холм под Маусбахом и провели предварительные стрельбы. Передовые наблюдатели установили дальномеры и выбрали несколько мишеней на расстоянии в полтора километра от нас — в Дюрене, на другом берегу Рера. В качестве меры предосторожности мы протянули от носовой части машины ленты, расходящиеся под углом примерно в 45° и тянущиеся метров на тридцать назад и в стороны. Как и 76‑мм пушка «Шермана», 90‑мм орудие нового танка было оснащено дульным тормозом: тяжелой стальной отливкой, надетой на дуло орудия. В центре дульный тормоз имел отверстие с поперечником, равным калибру ствола, а по обе стороны — отражатели, отводившие пороховые газы назад и в стороны и компенсирующие таким образом отдачу при выстреле. Поскольку пространство в танковой башне ограничено, откат пушки при выстреле не может превышать 23—30 сантиметров. Это обеспечивается наличием дульного тормоза.

Человек, заступивший за эти ленты, рисковал не просто разрывом барабанных перепонок — сила взрывной волны могла и убить. То же относилось и к выстрелу из 76‑мм орудия «Шермана», но повышенная мощность 90‑мм пушки значительно усиливала эффект. Хотя наши танкисты об этом знали, мы приняли все меры, чтобы не пострадали и бойцы из других дивизий.

 

Фронт по реке Рер

 

На противоположном берегу Рера, за Дюреном, лежали поля. Местность на первый взгляд казалась идеально проходимой для танков, однако эти открытые просторы предоставляли превосходные сектора обстрела окопанным и замаскированным немецким танкам и противотанковым орудиям. У противника было два месяца на подготовку этих позиций, и немцы отлично поработали. Траншеи длиной от 20 до 60 метров тянулись зигзагами в несколько рядов, прикрывая друг друга. Между ними располагались окопы для двоих-троих бойцов, в которых размещались пулеметные и минометные гнезда, а также многочисленные заглубленные позиции для универсальных 88‑мм орудий, самоходок и танков. Боевая техника была расположена таким образом, что лобовая атака на любую из машин попадала под фланкирующий огонь со стороны двух соседних, находящихся левее и правее. Дальше в тылу располагались пустующие покуда капониры, которые могли занять оттесненные с передовых позиций танки и самоходки.

Кроме того, между траншеями и противотанковыми позициями были созданы бессчетные минные поля. К этому времени немцы сообразили, что американские танки обычно пытались обойти опорные пункты с флангов по пересеченной местности, — и обеспечили себе надежный минный заслон со всех направлений. В некоторых местах противник размещал минные поля позади собственных передовых траншей, так что, прежде чем взяться за разминирование, нашим саперам приходилось вначале иметь дело с немецкой пехотой. С подобной тактикой мы уже столкнулись при штурме высоты 287 под Штолбергом в ходе ноябрьского наступления. Следует также отметить, что разлившийся Рер в это время понемногу возвращался в свои берега, хотя почва близ реки оставалась еще размокшей.

 

Удерживая укрепленные позиции, американские и немецкие войска действовали диаметрально противоположным образом. Американцы стремились к наибольшей гибкости, практически непрерывно маневрируя, отправляя разведчиков на захват пленных и в то же время пытаясь ввести противника в заблуждение относительно собственных намерений. Немцы же быстро опускались до рутины, действуя строго по плану и графику. Их предсказуемость, без сомнения, избавила нас от множества жертв.

Мне был известен случай, когда бойцы 104‑й дивизии удерживали позицию на крыше двухэтажного дома в тридцати пяти метрах от западного берега Рера, в самом Дюрене. На таких позициях обычно находилось двое снайперов, которые менялись по скользящему графику. Это значило, что каждый из них первую половину отведенного срока проводил с тем бойцом, который уже освоился на этой позиции, а вторую — с только что прибывшим на смену. Как-то раз, ближе к вечеру, на позицию прибыл новый боец. Его старший товарищ тут же поинтересовался, первый ли раз его напарник на передовой. Новичок объяснил, что его только что перевели из Коммзоны и он просто-таки горит желанием идти в бой. Старший пообещал, что тот понюхает пороху, и очень скоро. Он указал, где расположены немецкие позиции, и предупредил, что, хотя время от времени противник ведет беспокоящий огонь из пушек и минометов, в половине седьмого он выпустит несколько мин прямо по их позиции.

— Откуда ты знаешь, что в полседьмого? — спросил сбитый с толку новичок.

— А они всегда стреляют в полседьмого. Хоть часы по ним выставляй.

Ветеран показал новичку, куда прятаться при обстреле, и посоветовал, если припечет, просто следовать его примеру. Он объяснил, что по опыту знает, что немецкий 81‑мм миномет имеет низкую дульную скорость и большой угол возвышения. Звук взрыва движется по прямой быстрее, чем летит мина, так что солдат может услышать выстрел прежде, чем мина упадет ему на голову. В зоне поражения, и только в ней, хлопок выстрела напоминает звук, с каким пробка вылетает из бутылки шампанского. Если пехотинец слышит такой хлопок, значит, в него выстрелили из миномета и у него осталось две-три секунды на то, чтобы укрыться. А хороший солдат за это время может убежать весьма далеко!

Действительно, в половине седьмого вечера начался минометный обстрел. Первые несколько мин упали на баррикаду по правую руку от здания. А когда раздался такой звук, как будто из бутылки шампанского вылетела пробка, ветеран заорал «Пошли!» и помчался вниз по лестнице, ведущей в подвал; новичок последовал сразу за ним.

Мина ударила в высокий бруствер на краю крыши, и взрывная волна прошла над головами обоих. Но когда ветеран уже добежал до нижней ступеньки, сверху на него обрушилось что-то сокрушительно тяжелое. Он рухнул на пол, потеряв каску и выпустив из рук оружие, и не сразу сообразил, что на него свалился наступавший ему на пятки новичок.

— Ты как, живой? — гаркнул ветеран, пытаясь перевести дух.

— В этот раз ты меня обошел, — твердо ответил новичок после короткой паузы, — но теперь я знаю дорогу!

 

Бомба вместо матраса

 

В ночь на 22 февраля, за день до начала наступления, Королевские ВВС провели массированный авианалет на Бердорф, Элсдорф и Нидерауссен — основные укрепленные населенные пункты на пути к Кельну. Обычно британские ночные налеты начинались с того, что бомбардировщики «Москито» сбрасывали с небольшой высоты сигнальные ракеты, обозначая цель. За ними следовали бомбардировщики с зажигательными бомбами. Поскольку цели бомбежек находились всего в 25—30 километрах от Ахена, мы вышли на крышу, чтобы посмотреть на налет. Хотя на каждую цель шла своя колонна самолетов, потребовалось более часа, чтобы тысяча бомбардировщиков сбросила свой груз. Идущие в голове колонн машины сбрасывали зажигательные бомбы, а следующие за ними сыпали на возникшие очаги пожаров уже фугасные бомбы.

Немцы существенно усилили свою противовоздушную оборону. Помимо окружающих плацдарм позиций 88‑мм зениток они располагали многочисленными батареями 40‑мм зенитных орудий «бофорс»[73]и 20‑мм «эрликон». Прожектора пробивали мутное небо слепящими лучами. Зрелище бушующих пожаров, тысяч алых трассеров, сходящимися в зените струями бьющих в небо, перекрестьев прожекторных лучей и грохочущих взрывов 88‑мм снарядов было потрясающим. Все это выглядело так, будто с какой-то чудовищной, сатанинской новогодней елки опадали игрушки смерти и погибели.

Когда авианалет завершился, мы двинулись обратно к лестнице рядом с лифтовой будкой.

— Осторожно, Купер! — внезапно рванул меня за рукав лейтенант Линкольн, мой приятель. — В дырку провалишься!

Глянув под ноги, я обнаружил в крыше дыру диаметром сантиметров в сорок. Мы отправились вниз посмотреть, откуда она взялась. На третьем этаже в полу зияла такая же дыра, на втором и первом — тоже. В подвале мы обнаружили в полу совершенно такое же округлое отверстие, по ровным, острым краям которого было очевидно, что падающий предмет пробил пол с огромной скоростью.

Припомнив, чему меня учили на саперных курсах, я рассудил, что это должна была быть неразорвавшаяся американская 227‑килограммовая авиабомба, и в землю она ушла не меньше чем на 5—10 метров. Несомненно, она пролежала под фундаментом дома со времен октябрьских бомбежек. Во дворе уже лежало несколько неразорвавшихся американских бомб. Находиться с ними рядом было чрезвычайно опасно; солдатам было приказано по возможности избегать их, оставив разминирование саперным командам. Но одно дело — работать рядом с неразорвавшейся бомбой, и другое — когда такая же бомба прячется в фундаменте дома, где вместе с тобой ночует еще две сотни человек. Как единственный в ремонтном батальоне офицер, посещавший саперные курсы (точнее, как раз курсы по разоружению бомб), я счел себя обязанным немедленно доложить о находке полковнику Маккарти. Выслушав меня, тот распорядился держать рот на замке — утром мы должны были покинуть здание, а до того времени полковник не желал создавать паники.

Мы с Линкольном рассудили, что он прав. В конце концов, бомба пролежала в доме пять месяцев и под ним же лежала, когда мы в первый раз заняли фабрику перед Битвой за Выступ. Из тысяч американских бомб, вываленных на Ахен в ходе наступления в сентябре-октябре, неразорвавшимися по городу валялось не меньше сотни. Если бы мы попытались ночью перебазировать батальон на другую позицию, неразбериха вышла бы немалая, а наткнуться на неразорвавшуюся бомбу (и хорошо, если одну) можно было и на новом месте.

На следующее утро мы без дальнейших сложностей съехали. Потом, когда война будет закончена, немецкие военнопленные под присмотром американских саперов займутся обезвреживанием неразорвавшихся бомб. Что ж, по крайней мере, им не приходилось волноваться, что под взрыватель окажется заложена мина-ловушка, как это делали сами немцы на бомбах, которые сбрасывали на Лондон.

 

Новые карты Германии

 

Когда мы в сентябре впервые вступили на немецкую землю, то продвигались вперед так быстро, что у нас закончились карты. Следуя за танковой колонной, мне не раз приходилось набрасывать маршрут восковым карандашом на пластиковой папке для карт. Я очень старался не стереть ненароком пометки — только на них можно было положиться, когда мы возвращались ночью в тыл дивизии, за полсотни километров от передовой.

Захватив Льеж, мы обнаружили там немецкую картографическую фабрику, работавшую на полную мощность. Ее заняла группа военных топографов, относившихся к войскам связи, и фабрика начала производить карты уже для нашей армии. С этого момента мы получали свежие карты перед каждой серьезной операцией.

Перед началом наступления нам выдали набор карт, покрывающий всю долину Рейна до самого Кельна и дальше — через Центральную Германию до Берлина. После этого нам всем стало ясно, что предстоит крупная операция, окончательный штурм, призванный сокрушить немецкую армию и выйти на соединение с русскими где-то посреди Германии.

Картографическая группа войск связи в Льеже так здорово поработала, снабжая нас свежими картами, что скоро у них закончилась бумага. На военные карты идет лишь высококачественная, плотная бумага, и поскольку в наличии оставались десятки тысяч новеньких немецких карт, топографы принялись печатать наши карты на обороте вражеских. Это позволило справиться с дефицитом, и каждый курьер получил полный набор карт, стянутых в один тяжелый рулон. Развернув свой, я расстелил карты на капоте джипа и сперва начал раскладывать их по масштабу: отдельно 1:125 000, 1:62 500 и 1:10 000. Потом я принялся складывать каждую и сортировать карты по порядку указанных на них номеров. Цветные карты масштаба 1:125 000 использовались как ситуационные. Карты 1:62 500, тоже цветные, обычно применялись полевым командованием при подготовке наступлений. Черно-белые крупномасштабные карты, на которых указывались отдельные дома в деревнях, использовались как тактические.

Складывая карты масштаба 1:125 000, я заметил на обороте парочки из них широкие синие поля. Приглядевшись, я с изумлением понял, что это были карты Южной Англии, подготовленные немцами для вторжения в июне 1940 года. Карты покрывали побережье от устья Темзы до Веймута и Борнмута (портов, откуда мы отплывали в Нормандию), далее на запад, отображая основные места возможной высадки на британском побережье Ла-Манша.

При виде этих карт я вспомнил, как впервые прибыл в Кодфорд в сентябре 1943 года. Нам выделили казармы, прежде занятые офицерами местного военного округа. Каждому офицеру связи полагался отдельный стол, и когда я обустраивался на новом месте, то заметил, что самый крупный ящик моего стола заклинило. Выбив его, я увидел, что между столешницей и краем ящика застряла сложенная карта. Когда я наконец благополучно вытащил ее, то едва не упал, увидав на ней броский красный штамп «Bigot-Amgot» — кодовые слова, обозначавшие в британской армии «совершенно секретно». Такой карте следовало находиться в сейфе за семью замками! Я понимал, что какому-то лейтенантику не положено было ее трогать. Но хотя я разволновался до того, что у меня затряслись руки, волнение не помешало мне как следует эту карту изучить; к счастью, рядом в этот момент никого не было. На карте была отображена часть графства Уилтшир к югу от Кодфорда вдоль участка побережья протяженностью приблизительно в 80—100 километров. Судя по всему, в британском лагере, где мы разместились, прежде находилось что-то вроде командного пункта местного штаба обороны. На карте было отмечено расположение всех частей, начиная от батальона и ниже — каждой роты, каждого взвода, каждого отделения и каждой заставы.

Даже мои ограниченные познания в оборонительной тактике немедленно подсказывали мне, что в системе обороны всего района критически не хватает личного состава. Берег прикрывала примерно тысяча солдат вместо обычных пяти пехотных дивизий плюс минимум одной танковой или мотопехотной дивизии резерва. Карта показывала батальон там, где следовало ожидать дивизии, и роту — где полагалось находиться целому полку. Застав не хватало даже на то, чтобы прикрыть все подходы к берегу. Наблюдательные посты на прибрежных утесах, где находилась хотя бы пара человек с автоматическим оружием, разделяло не меньше полутора километров! Связь с ними, судя по всему, основывалась на курьерах-велосипедистах. Британская карта была датирована июнем 1940 года и покрывала небольшую часть того же участка берега, что и немецкая, которую я получил перед наступлением.

Позднее я не раз ломал голову, как повлияло бы на решение немцев отменить высадку в Англии, если бы на тот момент, когда они печатали в Льеже свои собственные карты, у них была бы на руках та, британская карта. Если верить ей, одна-единственная немецкая дивизия могла бы смести убогую английскую оборону! Я не мог не оценить иронии судьбы: карта, выданная мне перед вторжением в Германию, была напечатана на обороте немецкой карты, подготовленной для вторжения в Англию.

Тогда, в Кодфорде, в 1943‑м, придя в себя, я задумался, что мне делать с картой. Как я объясню, каким способом она попала мне в руки? Если я сдам ее майору Аррингтону, тому придется передавать ее вверх по инстанциям, покуда она не попадет в руки англичанам. И какой-то британский лейтенантик, мой ровесник, такой же зеленый и неопытный, как и я, попадет под трибунал. Меня же, должно быть, вызовут главным свидетелем и для этого, чего доброго, потребуют перевести меня из дивизии. Я побоялся даже показать карту своим приятелям Линкольну и Ниббелинку, опасаясь, что они посоветуют мне сдать ее начальству. В конце концов я сдрейфил. Я завернул карту в какие-то бумаги, отнес к себе в берлогу (сборный ангар, отведенный под казармы для холостых офицеров), запихал в пузатую печку и сжег. Ничего глупее я, наверное, в жизни не делал — из нее мог бы получиться редчайший сувенир!

 

 

Глава 10. БИТВА НА РЕЙНЕ

 

Переправа через Рер

 

Многие военные историки сходились на том, что ты еще не нюхал пороху, если тебе не приходилось воевать с немцами. Мы с немцами воевали, и не шутя, — и разгромили их. Мы понесли тяжелые потери, и хотя немцы пострадали еще сильнее, они научили нас здоровому уважению к немецкому солдату. Стало понятно, что Германия не капитулирует, пока мы не разгромим все ее армии до последней и пока не займем последний клочок немецкой земли. Поэтому мы ожидали, что жестокие бои будут продолжаться до самого конца.

Завершающее решительное наступление через долину Рейна с форсированием реки Рер должно было перемолоть как можно больший объем немецких сил и создать на восточном берегу Рейна плацдарм для последующей атаки района Рура. Предполагалось, что с захватом этого промышленного региона немецкий производственный потенциал будет подорван и это поможет поскорее завершить войну.

Согласно плану, VII корпус должен был нанести удар на сравнительно узком участке фронта в районе Дюрена. После того как 104‑я пехотная дивизия займет первоначальный плацдарм на противоположном берегу Рера, 3‑я бронетанковая должна была, миновав позиции пехоты, наступать к лежащему примерно в двадцати километрах впереди Эрфтскому каналу, чтобы установить за ним следующий плацдарм. Вешние воды Рера уже схлынули, но почва на полях оставалась размокшей из-за непрекращающихся в последние недели дождей. Колонны бронетехники старались по возможности держаться дорог. Хотя британская авиация поддерживала нас ночными налетами, низкая облачность не позволяла проводить массированные высотные бомбардировки в течение дня, как это было под Сен-Ло. Однако неоценимую помощь нам оказывали пикировщики P‑47 из 9‑й тактической воздушной армии, которые в течение дня постоянно находились в небе.

Перед началом атаки все танки 3‑й бронетанковой дивизии были задействованы в качестве артиллерии. Четыре сотни бронированных машин вместе с приданными батареями представляли собой эквивалент 45, если не 50 артдивизионов. С помощью самолетов-разведчиков L5 «Пайпер Каб» артиллерия могла вести мощный прицельный огонь. Мы хорошо усвоили прежние уроки! На участке фронта шириной менее 3,5 километра была сосредоточена потрясающая огневая мощь, и эффект оказался сокрушительным.

За день до начала наступления мы получили новенькие черно-белые карты масштаба 1:10 000, на которых были отмечены деревни, дороги и окрестные поля. За сутки до того, как нам были выданы карты, низколетящие самолеты-разведчики прошли низко над участком наступления. Результаты аэрофотосъемки были спешно отправлены в картографический отдел войск связи, и на картах красным цветом были сделаны надпечатки, обозначавшие немецкие укрепления. Надпись по нижнему краю карты гласила: «Вражеские сооружения на 09.00 21 февраля».

До сих пор я не понимаю, как нам удалось так быстро получить карты. На них были отмечены даже самые незначительные детали. Красными зигзагами вились немецкие траншеи, были указаны позиции противотанковых пушек, артбатарей, окопанные танки, даже отдельные окопы и пулеметные гнезда! Позже я как-то спросил картографа из войск связи, как ему удается отличать стрелковый окоп от пулеметного гнезда. Он объяснил, что дульное пламя при стрельбе из автоматического оружия оставляет на земле видимый след длиной более метра, совсем не такой, как бывает, если солдат с винтовкой делает одиночные выстрелы. Кроме того, картограф рассказал мне, что временами ему удавалось засечь даже оспины свежевскопанной земли там, где недавно заложены были мины.

После завершившейся в три часа утра 23 февраля артподготовки пехота первой волны двинулась вперед. Солдаты переправлялись на небольших десантных лодках. Вскоре, невзирая на жестокое сопротивление, в Дюрене был захвачен плацдарм. Штурмовать пехотой город, подвергшийся бомбардировкам, очень рискованно: руины превращаются в идеальные укрепления. Немцы сражались упорно, и наши солдаты понесли немалые потери, прежде чем выбили противника из центра города. За пехотой по пятам следовали саперы, которые тут же начали наводить понтонные мосты. Первыми были наведены легкие мостки для пехоты, за ними — более грузоподъемные, предназначенные для переправы танков и другой техники.

Первоначально захваченный плацдарм был слишком мал, и его пришлось расширять, чтобы вместить нашу бронетанковую дивизию со всей ее техникой. После нескольких месяцев непрерывных обстрелов и бомбежек Дюрен превратился в омут выгоревших руин и битого кирпича. Бульдозеры инженерных войск расчищали проходы там, где, как казалось, следовало пролегать улицам. Один саперный офицер, на гражданке служивший в крупной строительной фирме, заметил, что немцам, по его мнению, будет заметно дешевле построить новый город в нескольких километрах к югу, чем восстановить этот.

Чтобы расширить плацдарм, 104‑я и 8‑я пехотные дивизии вели тяжелые бои, и в ночь с 24 на 25 февраля на плацдарм начали переправляться первые колонны 3‑й бронетанковой дивизии.

Стягивать все силы бронетанковой ударной группы на пятачке десантного плацдарма было опасно: тогда на нем оказывалось сосредоточено слишком много машин и людей. Хотя обычно превосходство в воздухе оставалось за нами, риск вражеского авианалета сохранялся всегда. Мы едва успели переправить через реку часть роты «Си» ремонтного батальона и те сползли с дороги, когда случилось неизбежное. Тысячи трассирующих пуль крупнокалиберных пулеметов ударили в небо, пламенно-алым конусом сходясь в единственной точке. Это оказался низколетящий немецкий двухмоторный истребитель, однако он был невиданной мною дотоле конструкции.

Когда в мае 1944 года мы были расквартированы в Глостере, я видел (и слышал) опытные образцы британских реактивных истребителей «Глостер» и сейчас немедленно признал пронзительный вой моторов. Это был один из новых Ме‑262. Адским бесом он промчался над нашей колонной на очень малой высоте и сбросил единственную бомбу. Та упала на следующую колонну в сотне метров от нас, и я услышал, как там орали: «Санитары!» — значит, без жертв не обошлось.

В тот самый момент, когда реактивный самолет сбрасывал свою бомбу, я заметил, как один из наших P‑47 перешел в крутое пике с высоты в тысячу метров, нацеливаясь прямо на вражеский истребитель. Стрелять с высоты пилот не мог, опасаясь попасть по своим войскам на земле, но, едва выйдя из пике, он открыл огонь. Немецкий самолет рванулся вперед ракетой. Я решил, что наш штурмовик уступает ему в скорости самое малое на полтораста километров в час даже в пикировании. Через несколько секунд «Мессершмитт» исчез в низких тучах: у наших P‑47 не было ни единого шанса настичь его.

Наших солдат этот случай немало потряс. До нас доходили слухи, будто у немцев появился реактивный истребитель, но это был первый раз, когда мы увидали его в бою. Мне тут же пришло в голову, что, если бы противник сумел ввести в бой несколько таких машин, они разгромили бы нашу колонну в хвост и в гриву. Но, хотя мы этого не знали тогда, противник в тот момент не мог сосредоточить новую технику для массированной атаки.

От удивления при виде немецкого реактивного истребителя мне пришлось задать себе несколько неприятных вопросов. Как могло случиться, что у противника имеются боеспособные реактивные самолеты, а у нас — нет? Я вспомнил, что, когда мы прибыли в Англию в сентябре сорок третьего, я видел в «Звездах и полосах»[74]большую статью об английских разработках реактивных двигателей. В мае 1944‑го мы в Глостере обкатывали плавающие танки, и во время испытаний над гребнями холмов с воем пролетали британские реактивные самолеты. Тогда нас впечатлили их скорость и изящество, и я был рад, что эти машины — на нашей стороне. Но тогда я ничего не слыхивал о Ме‑262 и теперь был потрясен, увидав вражеский истребитель в деле.

…Разработка Ме‑262 могла послужить идеальным примером тому, как талантливо и быстро немцы использовали новую технологию. Одним из их преимуществ было самовластие Гитлера; решив создать новое оружие или воспользоваться новой военной технологией, он выбирал несколько разработчиков, давал им достаточные полномочия и полностью поддерживал их до тех пор, покуда те следовали его указаниям.

Гитлера завораживали достижения инженеров, в особенности такие, что могли сойти за «секретное оружие». В свое время он поддержал немецкое любительское общество ракетостроения, которое возглавляли доктора Герман Оберт и Вернер фон Браун. Против всех рекомендаций армейских генералов он решил, что у боевых ракет есть перспективы. В результате Германия получила беспилотный управляемый снаряд «Фау‑1» и ракету «Фау‑2». Ракетные атаки повлияли на решение верховного командования союзников уничтожить в первую очередь пусковые установки на побережьях Франции, Бельгии и Голландии. Политическая ситуация в Англии оказывала серьезное давление на генерала Эйзенхауэра и фельдмаршала Монтгомери. Общественность требовала предпринять какие-нибудь действия в отношении немецкого ракетного оружия, и сосредоточенность на уничтожении пусковых установок серьезно повредила продвижению союзников в Северной Европе.

 

Утром 26 февраля 3‑я бронетанковая дивизия нанесла сильный удар с позиций на плацдарме. Хотя поддержка с воздуха со стороны тяжелой и средней бомбардировочной авиации была ограничена низкой облачностью и моросящим дождем, в нашем распоряжении имелась мощная артиллерия и непосредственная поддержка пикировщиков P‑47. Пережив жестокое разочарование ноябрьского наступления, которое захлебнулось в результате низкой подвижности на пересеченной местности наших «Шерманов» с их узкими гусеницами, мы были готовы совершить вторую попытку.

Дивизия прошла через плацдарм пятью колоннами. Нашей первоначальной целью было преодолеть от 15 до 20 километров вражеской территории до канала Эрфт и установить плацдарм на другом его берегу. Немцам хватило времени, чтобы подготовить хорошо укрепленные, эшелонированные в глубину оборонительные позиции. Мы надеялись, что, стоит нам прорваться через ряды надолбов и дотов на линии Зигфрида, как дело пойдет легче, — но этого не случилось.

Немцы сражались упорно, однако им приходилось противостоять превосходящей огневой мощи полностью укомплектованной бронетанковой дивизии на очень узком участке фронта. Пехота противника несла тяжелейшие потери, и обочины были усеяны их телами. Я был потрясен, увидав в одном из огневых гнезд сидящего немецкого солдатика с винтовкой в руках. Его поразила единственная пуля или осколок, и сквозь пятисантиметровую пробоину в каске и черепе просвечивало солнце. Но при этом солдат не упал: он так и сидел, слепо глядя в вечность.

На подходах к Гамбахскому лесу оперативная группа Уэлборна на нашем левом фланге натолкнулась на сопротивление. С опушки леса вели огонь из стрелкового оружия и минометов. Пехотная рота, отправленная на разведку, вскоре оказалась прижата к земле. По счастью, вместе с ротой оказался передовой наблюдатель, корректировавший огонь батальона восьмидюймовых гаубиц на западном берегу реки. Он уже имел опыт корректировки огня, ведущегося снарядами с неконтактными взрывателями, — в Арденнах. Поэтому первый, пристрелочный, выстрел он приказал сделать осколочным снарядом с радиолокационным взрывателем. Снаряд разорвался в нескольких десятках метров над верхушками деревьев на самой опушке леса. Второй выстрел по указанию наводчика был сделан сотней метров севернее. Выставленный на подрыв на высоте около 60 метров дистанционный взрыватель обрушил на землю град смертоносных осколков, шедших под углом в 45° и накрывший участок леса кругом около сотни метров в поперечнике.

Разрывы начавших рваться в воздухе снарядов буквально выкосили немецкую пехоту, и их командир заявил, что они сдаются. Наш ротный командир приказал прекратить огонь, и остатки немецкого пехотного батальона — около трехсот человек — вышли из леса, держа руки заложенными за голову. По словам немецкого командира, в лесу он оставил много убитых и раненых…

Маршруты наших оперативных групп сходились к Элсдорфу. Мы обнаружили, что город хорошо укреплен баррикадами из бревен на дорогах, противотанковыми минами, противотанковыми и штурмовыми орудиями, не говоря о многочисленной, вооруженной смертоносными панцерфаустами пехоте. Немцы намеревались сковать наши оперативные группы огнем и нанести силами танков контрудар во фланги. И действительно, вскоре началась их контратака, возглавленная четверкой «Королевских Тигров» PzKpfw VI и двумя PzKpfw IV.