Кровь не остановила, но теперь хотя бы она не брызгала во все стороны.

— Пустишь, — отвечало эхо в моей голове. — Пустишь как миленькая. У тебя нет этой гадкой живой деревяшки (украсть ее было простым делом). Зато у тебя есть кровь. Заполни отверстие, разбуди Источник и будешь свободна.

— Нет! — Я упала на пол и стала пятиться подальше от алтаря.

— Да-а-а-а!

Жестокий кукольник вздергивает меня за ниточки, я сама, как кукла, медленно иду обратно, поскрипывая суставами. Так вот ты какая, одержимость. Агнешка! На помощь! Какое у нас условное слово было? Петухи! Петухи-и-и-и!

— Тебя чего треплет-то так? — участливо раздалось будто издалека.

Я разлепила веки. Надо мной склонился Бромиста.

— А я, главное, смотрю, ты по полу катаешься, в кровище вся. Тут мне светлейший князь Влад и говорит: «Не могли бы вы, многоуважаемый…»

— Нет, кому я вру? — Деревянные ручки поддержали меня за спину и помогли сесть. — Дракон закричал: «Помоги ей!», а я ему: «Как можно, ведь купол? Ведь ни одна живая душа…» А он ка-а-ак рявкнет: «Ты голем, а не какая-то там живая душа!» И главное, чуть не силой меня к тебе забросил. Я вообще сильный, ты знаешь, но легкий.

Все время журчащего Бромистиного монолога меня колотила дрожь. В голове спорили голоса — противные, визгливые, ужасающие.

— Попалась я, дядюшка, — прошептала я, ощутив, что еще немного, и опять накатит липкая чернота. — Не дай мне окропить кровью алтарь.

А потом я завыла и запричитала теми самыми разными голосами, голосами демонов, которыми была одержима, ибо было их сотни. Сотни, тысячи, легион, копошащийся клубок змей, липких, злобных, ядовитых…

Из обморока меня вывела мелодия, напеваемая вполголоса. Я открыла глаза. Голова моя все так же покоилась на деревянных коленях голема. А сам Бромиста подпевал ветру, держа в свободной руке нотный лист.

— Задорная песня. И твои припадки, кстати, успокаивает. — Его улыбка обнажила блестящие лакированные зубы и небольшие петельки, которыми крепилась к голове нижняя челюсть. — Долго нам здесь еще сидеть? Народ за сферой волноваться начинает.

— Недолго, — успокоила я собеседника. — Как только я истеку кровью, опасность минует, и сразу сможешь выходить.

— Эй! Мы так не договаривались! Меня твой Дракон потом со свету сживет!

— А ты, дядюшка, сбеги, — пошутила я.

— Да уж сбегал однажды, друга хорошего в беде бросил, — не поддержал шутку Бромиста. — До сих пор стыдно. А чего, говоришь, ты Источник пробудить не можешь? Что там за артефактище у тебя украли?

Я рассказала. Голем вытянул шею, рассматривая поверхность алтаря.

— Ну, так давай я щепку от себя отколю. Все равно — дерево, оно дерево и есть.

Я взвилась, управляемая изнутри, полная не своей, чужой темной яростью. «Разорвать, убить, изничтожить! Раскрошить череп, вытащить оттуда пергамент с заклинаниями, которые наделили этого уродца неким подобием жизни, обломки выбросить прочь, за пределы сферы. В девчонке еще полно крови. Ну, хоть пару капель найдется. Выдавить, выдавить ее на алтарь, открыть врата, впустить нас. Мы хотим сюда, хотим в этот мир. Здесь тепло и вкусно пахнет и есть свет, краски, есть жизнь, есть кровь!»

— Когда завтра начнешь синяки считать, помни, у меня не было другого выхода, — устало проскрипел голем и всем телом навалился на алтарную плоскость. — И на щепки времени ты мне тоже не дала.

Мелодия ветра, казалось, стала громче, торжественнее и глубже свет, и ветряные колокольчики звенели уже почти как настоящие колокола.

— Не поминай лихом, Лутоня. Прости, что так тогда получилось…

И хрупкая деревянная кукла замерла, так и не успев договорить.

Истошный звериный вой разрывал меня изнутри. Тело моего друга меняло очертания. Дерево пошло трещинами, из которых с неимоверной быстротой стали пробиваться крошечные ростки. Они тянулись вверх, на них набухали почки, листья скручивались в длинные иглы, бутоны превращались в прекрасные цветы. Пахло хвоей и мускатом. Ветер сдувал опадающие лепестки, обнажая набухающие плоды, под весом которых гнулись ветви огромного, уже почти достигающего потолка дерева.

— Пробудись, — шептала, глотая слезы. — Пробудись, Мать четырех ветров! Пожалуйста. За это отдал жизнь очень хороший… Пусть не совсем человек, но хороший!

Я ревела взахлеб, вытирая лицо окровавленными рукавами, когда сверху снизошел золотистый свет. Ослепительно-рыжие белки неслись по стволу прямо на меня. И все вокруг превратилось в золото. Золотой ветер связывал золотую воду, которая питала золотую землю, которая питала золотой огонь, из которого плавился золотой… Человечек?

— Это природа, — у ближайшей белки оказался глубокий женский голос. — Твой друг благородно поступил, пожертвовав собой.