Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Почему я не обратилась за помощью к шахте.
Почему же, почуяв опасность, я не обратилась за помощью и даже защитой – к шахте? Разве начальник шахты не знал меня? Разве не помнил, какое участие я приняла при тушении пожара, первая организовав бригаду добровольцев-горноспасателей? Не он ли ценил меня как рационализатора, подавшего немало дельных предложений? А профсоюз? Разве не он призван оберегать и защищать шахтеров, особенно лучших из них? А начальники участков? По крайней мере, те из них, кто был настоящей «шахтерской косточкой», те, с кем я работала 10–13 лет? И, наконец, Кичин, наш депутат? Я была уверена, что все они вместе и каждый в отдельности сумеют защитить меня. Наверное, оттого-то я никого о заступничестве не просила, что это казалось мне до такой степени само собой разумеющимся, что было бы стыдно – даже намеком – указать им, в чем их товарищеский долг. Взаимная выручка у шахтеров всегда на первом месте. Как не пришло мне в голову сопоставить попытку выбросить меня за борт, признав сумасшедшей, с тем жестоким обычаем древности, когда в шторм выбрасывали за борт того, на кого боги разгневались? Я слишком верила в свою шахту. Было бы просто стыдно усомниться в ее верности мне! Казалось, наступило затишье. Меня оставили в покое. Мне в голову не пришло, что это затишье перед бурей... «Труд – дело чести, доблести и геройства»
– Антоновна! Завтра, в понедельник, можешь не выходить на работу. Тебе выходной! – сказал утром на наряде Пищик. «Вот это здорово!» – обрадовалась я. Долго работала я в ночной смене, а это изматывает. В ней самая напряженная отпалка и (это уже по моей доброй воле) два лишних часа рабочего времени. Солнца, можно сказать, не видишь. А погода установилась – ясная, тихая, морозы уже не лютуют. Самая хорошая погода для лыжной прогулки. Эх, махну я в тундру! На Зуб-гору, а оттуда – на Валек. В этом году, моем последнем году в Заполярье, я еще ни разу не ходила в тундру: в феврале морозы лютые, да и световой день короток (солнце показывается лишь третьего февраля). В марте день уже достаточно долог, но Кошкин мне все изгадил: даже в выходной «инквицизия» не дает вздохнуть. Из моей смены все уже давно из шахты вышли, помылись, одна я еще в шахте – иду, почти бегу по штольне. Новая смена уже заступила – разошлись по забоям. Электровозы еще не грохочут по штольне: еще не засыпали первую партию вагонов. Мало встречных, и почему-то все оборачиваются, смотрят мне вслед. Некоторые окликают:
– В чем дело, Антоновна? Я только машу рукой. Чего тут спрашивать? Пора бы привыкнуть, что я последней выхожу из шахты. – Постой, Антоновна! – хватает меня за руку взрывник Антоша Пуртов. На работу он никогда не торопится и всегда задерживается на устье шахты и покуривает про запас. – Объясни ты мне, что это за нападение на тебя? – Э, да я всегда последней из шахты! Мне не привыкать-стать! – и я вырываюсь и почти бегом спешу к подъемнику. Клеть еще не отцеплена. Очевидно, грузов нет. Но меня не хотят спускать. Я очень устала. И побаливает палец на ноге (недавний перелом). Звоню диспетчеру: обычно он дает распоряжения спустить меня. Неприятно удивлена его ответом: «Спустишься и пешком!» Не очень-то любезно: ведь запоздала я потому, что не хотела бросать работу недоделанной, и диспетчер это знает. Приходиться с больной ногой спускаться по лестнице – 1575 ступенек. В бане ни души. Тороплюсь помыться – может, еще успею в кино на семь часов, не заходя домой? Что же, надо только забежать в буфет, перехватить хоть пару пирожков – и айда! Почти бегом я проскочила через зал раскомандировки. Что-то мне подсказало, и я бессознательно, боковым зрением увидела нечто знакомое, очень знакомое… Большими, чуть не в полметра черными буквами было выведено: «Недостойное поведение т. Керсновской... Собрание... Товарищеский суд...» Дальше я ничего не прочла. Или – не поняла? Или – не запомнила? Слова «недостойное поведение» в сочетании с моей фамилией – это небывалый гротеск, который не мог уместиться в моем сознании. И не оттого, что я привыкла к справедливости и к правильной оценке. Сколько ударов наносила мне жизнь, и не счесть, но ведь это – шахта! Моя шахта! Нет, это как дурной сон, виденный мною в детстве: я подбегаю к маме с протянутыми руками, и вдруг фигура оборачивается и вместо милых, родных мне черт – какая-то маска с дикими глазами. Тогда, в детстве, я закричала, просыпаясь; теперь я повернулась и ушла. Душа у меня кричала от ужаса и отвращения, но я не пробудилась от сна...
Дома я застала письмо от мамы. Бедная моя старушка пространно и обстоятельно писала о книге Джевахарлала Неру «Открытие Индии»: «Я читаю… Это очень интересно, но все снова и снова я думаю о тебе. Ты помнишь, в Пятигорске, в центре города, есть бульвар. Называется «Цветник». И там – стенд, а на стенде надпись: «Труд – дело чести, славы, доблести и геройства». Я еще тогда сказала: «Какой прекрасный лозунг!» Ведь это о тебе написано! Ты права, дочь моя, стоит быть гражданином страны, провозгласившей такой лозунг. Как тебя, наверное, любят и ценят! Только вот не знаю, понимают ли?» У меня правило: маме отвечать сразу. Я взяла бумагу, ручку... В голове – пульсирующая боль. Руки дрожат. Сделала усилие и написала: «Моя любимая старушка!» Буквы получились, будто левый рукой написанные, и сквозь них проступило морщинистое лицо с доброй, доброй улыбкой. Но затем все заплывает, становится серо-зеленого цвета, и на этом фоне появляются жирные, черные буквы: «Недостойное поведение…» И затем: – «Труд – дело чести, славы, геройства...» Золотые буквы не в силах одолеть черных... И никого, кто мог бы почувствовать правдивость, горечь и любовь тех слов, которые рвались наружу и оставались в душе – глубокие, немые... То, что я теряю
Всю ночь я не спала. Вернее, после бесплодной и безнадежной попытки уснуть я зажгла свет и принялась читать a livre ouvert (с листа (фр.)) «Северное Сияние». Глаза слипались от усталости – ведь я на работе себя не щадила, но стоило погасить свет, как я сразу понимала, что не усну. Думала. Старалась додумать до конца, разобраться, понять. Ясно одно: меня втянуло в водоворот и центростремительной силой увлекает в глубь воронки. Казалось бы, это и должно меня больше всего огорчать. Отчего же получается как-то не так?.. Рушатся все карточные домики: надежда выйти на пенсию, поселиться со своей старушкой где-нибудь на юге, копаться в земле, выращивать цветы и чувствовать на себе ласковый взгляд матери, изредка ходить в горы, впитывать в себя все то чистое, что может дать только контакт с природой, и обо всем этом рассказывать ей, моей родной, любимой... Это не современно? Ну и пусть. Небо тоже не современно, и восход солнца, и вечерняя заря, и звезды. Все это вечно. И – прекрасно. Разумеется, тяжело расстаться с наивной картиной такого буколического счастья. Противно чувствовать себя «на мушке» и осязать липкий взгляд вездесущих «ангелов-хранителей». Никогда не иметь друзей. Даже просто знакомых: ведь страх делает людей подлецами. Наконец, материальная катастрофа. Семь с половиной лет работы на шахте Заполярья считаются как 15 лет подземного стажа, что дает мне право на пенсию в 1200 рублей. И лишь имея обеспеченных 1200 рублей ежемесячно, я имею право взять из заграницы на иждивение свою мать. Изгнанная за недостойное поведение из Норильска, я лишаюсь льготного стажа. С чем я остаюсь? Семь с половиной лет трудового стажа. И только. Право на пенсию я получу... через 12 лет, когда мне будет 65 лет, а маме – 95. Hо где и кем я смогу работать на материке? А мама так ждет! Она считает дни! Все это равносильно смертному приговору. Мне. И моей матери. Но ведь со смертью я уже сколько лет играю в кошки-мышки. И нервы у меня выдерживают. Так что же меня так подкосило?!
Пусть это смешно, но эта та куча мусора, которая осталась на том месте, где когда-то стоял «испанский замок» – моя шахта, на чьем фронтоне красовались священные для меня слова: «Труд – дело чести, славы, доблести и геройства». Загадываю на любимой книге
Понедельник 4 апреля. Сегодня – день расправы надо мной. Приказ предстать за несколько часов до «гражданской казни» пред грозные, то бишь «кошкины», очи имел цель подвергнуть меня моральной пытке. Невеселое это занятие – сидеть несколько часов в прихожей и заниматься очень неблагодарным делом: разгадывать ребус своей (и, что гораздо хуже, маминой) судьбы. Глупо и унизительно! Сиди и рассматривай оба коридора, куда выходят двери кабинетов следователей, площадку и лестничную клетку! Провожай глазами снующих туда-сюда военных, полувоенных, штатских и прочих типов! Нет, этого удовольствия я вам не доставлю! Я предпочла провести эти часы иначе. Расстегнув свое кожаное пальто, я расположилась на диване поудобнее. Рядом положила свою полевую сумку, вынув из нее две плитки шоколада и книгу шведского писателя Акселя Мунте «Легенда о Сан-Микеле». Аксель Мунте – большой души человек, и его книга всегда производит сильное и сложное впечатление: глубина взглядов и простота, ясность, правдивость, какая-то душевная чистота, немного фатализма, немного мистицизма и красота видны в каждой строчке этого врача-писателя, этого Человека с большой буквы! Мне, старому шахтеру, свойственно, однако, по примеру сентиментальных девиц прошлого века загадывать на любимой книге, открывая ее наугад. Я открыла и увлеклась чтением.
Автор чуть было не поддался соблазну. Светила полная луна... Ему было 26 лет... Молодая графиня, тоскующая в загородном замке... Прогулка вдвоем в лодке... Крик совы, нарушивший очарование этой ночи... Затем – диалог с собакой и, чтобы не рисковать еще одной подобной прогулкой по озеру, он предпочел прогулку в Лапландию. Цепь приключений и случайностей. Случайно из обрывка газеты он узнал об ужасной эпидемии холеры в Неаполе. Он врач. Его место – там. И вот он в Неаполе, в самом центре эпидемии. Тут есть над чем подумать! Что заставляет его бросить все, что приятно, красиво, что способствует успеху в обществе, карьере, богатству? Что же это такое, что превыше всего, что привело его в грязнейшие трущобы, наполненные умирающими, крысами и мертвецами? Какие побуждения заставляют преодолеть страх?
Если (как я в этом не раз убеждалась) страх делает человека подлецом, то не напрашивается ли вывод, что, преодолевая страх, человек поднимается на такую высоту, куда уже не долетают брызги грязи? Страница за страницей; шоколад – квадратик за квадратиком, и душа обретает равновесие, – то равновесие, которое помогает человеку верующему встать на ноги после молитвы в храме Божием… Ой, да простит меня святой Никола, Мир Ликийских Чудотворец, «покровитель в пути сущих, в темницах пребывающих, всех неправедно гонимых»! Уж до чего же не похоже логово КГБ на храм Божий! Вдруг «раздался глас», отнюдь не «свыше» (что вполне понятно: выше – чердак), а снизу (что тоже вполне естественно для подобных «ангелов»). – Евфросиния Антоновна! Зайдите ко мне. «Справедливости не просят, а требуют!»
И вот я опять в кабинете полковника. Самого полковника нет. Принимает меня майор. Со сдержанной и самодовольной улыбочкой, аккуратный и, я бы сказала, до какой-то степени привлекательный, он садится, предлагая сесть и мне. – Ну, как настроеньице? – спрашивает он с елейной улыбочкой. – Соответственное... – отвечаю я, пожимая плечами. – А если сформулировать точнее? – То, что является нормальным для человека, который ждет расправы. – Так вы знаете? – Знаю! А могла бы и не знать. Мало того, что меня не предупредили, но лишь после того как убедились, что я в шахте, куда всегда на работу иду первой, – вывесили порочащее меня объявление. И парторг туда же: сначала вызвал и обработал начальников, затем обошел раскомандировки и особо пригласил всех «явиться выразить свое негодование». – И что же? Людям самим предоставляется делать выводы, но факты надо было сообщить и осветить. – Но вряд ли естественным светом. Эти «факты» были сформулированы так: Керсновская вела переписку со всеми – вы понимаете? – всеми столицами Европы. И стали гадать: о чем?! О, она знает девять языков! Она умна! Это тоже, очевидно, преступление? Она – на все способна! – Ну, чего нет, того никто не докажет. – Положим, чаще бывает наоборот: легче доказать то, чего нет, чем опровергнуть ложь. Аксель Мунте подействовал на меня значительно благотворнее, чем бром. Я даже беззаботно улыбнулась портрету Дзержинского. Затем взяла на себя инициативу в разговоре и повела речь о шахте, о работе, как будто нет у меня никаких забот и будто это не я двое суток не спала. К щекотливому вопросу первым вернулся майор: – Вы должны прийти пораньше, зайти в шахтком. Может, вам что-нибудь посоветуют… Кроме того, чтобы вас не искали... – Меня? Искать? А что я, в прятки играю? И что они могут мне «посоветовать»? Это я могла бы им посоветовать не нападать из-за спины. Для того чтобы они поняли неблаговидность своего поведения, их следовало бы перевоспитать, но это не в моей компетенции. А в пять двадцать я буду там, где надо. И никому искать меня не придется.
На этом разговор закончился. Уже на лестнице майор меня спросил, хотя в интонации чувствовался не вопрос, а, скорее, утверждение: – Так завтра вы зайдете к нам? – Зачем? – Может быть, попросить о чем-либо… – Сомневаюсь! Просить... Чего? Справедливости? Так справедливости не просят, а требуют… если есть, от кого ее ожидать. А просят лишь о милости и снисхождении. – Все же вы, наверное, зайдете. – Если вы прикажете. А по своей инициативе – нет.
«Гражданская казнь»
Яркий, солнечный апрельский день. Время – 17.15. Пять минут до открытия собрания. Обычно собрать людей нелегко. В ход пускаются приманки: буфет с пивом, даровое кино и прочее. И то люди тянутся, тянутся... И открывается собрание, если ему вообще суждено открыться, с большим опозданием. Но на сей раз – нет. Время еще не вышло, а места уже все заняты. Чувствую себя неважно: во рту сухо, и губы будто бумагой обклеены. Боюсь, кабы голос не изменил. Настроение, однако, приподнятое: предстоит борьба, а в борьбе я не сдаюсь. Плохо, что, кроме шоколада, я ничего не ела. Выпила только кружку горького черного кофе. Вхожу в переполненный зал и останавливаюсь: сесть некуда! Пока происходит процедура «избрания» президиума, оглядываю зал. Не людей (вижу пятна вместо лиц), а помещение. Сколько здесь в новогоднюю ночь было развешено моих картин! С какой любовью я их рисовала – «на добрую память» моей шахте! …Постепенно настраиваюсь на боевой лад. И наступает спокойствие. Какой-то вихрастый паренек уступает мне место в первом ряду, прямо против трибуны, и сам садится на пол у моих ног. Рядом с ним – татарчонок (они вдвоем сидели на одном месте). Оба паренька не наши: не шахтеры, а рудари. Это видно по въевшейся в кожу каменной пыли.
|
|||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2017-01-19; просмотров: 106; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.17.23.130 (0.03 с.) |