Языковое сознание есть не сознание, а способность языкового коллектива рефлектировать, то есть созерцать.

Но «языковой коллектив» состоит из людей, а люди могут «рефлектировать» только если у них есть сознание. Это вытекает из первого определения.

Как я уже говорил, при определении понятия «язык» этот уход в психологию дает дополнительную глубину. Но я гляжу на него как раз из психологии, и у меня возникают вопросы относительно сознания. Языковое сознание — это совсем не сознание. Это просто не очень продуманно использованное слово, которым языковеды обозначают что-то им очень нужное, какую-то способность сознания.

Какую способность? В уточнении сказано: «языковое сознание — это осознание возможностей языка». Иными словами, Гумбольдт, говоря о сознании, понимает под ним осознавание. И похоже, точно так же Портнов.

Ну и что? А то, что при этом они не говорят об осознавании! И означает это, что для философов языка понятия «сознание» и «осознавание» либо смешиваются, либо для них вообще никакого собственно сознания нет, а есть лишь способ говорить, называя сознание, а подразумевая осознавание.

Если бы приведенные мною определения были единичными примерами подобного понимания сознания, я бы мог усомниться в своих выводах. Но понимание сознания философами языка вызывает у меня множество сомнений. Особенно смущают меня определения вроде этого:

«Сознание носит диалектический характер, оно одновременно и субъективно и интерсубъективно, осознанно, но опирается на бессознательные механизмы» (Портнов, Сознание. Язык. Смысл, с. 73).

Глава 10. Гумбольдт. Языковое сознание

Сознание — осознанно, уже одно это утверждение приводит в замешательство. Кем или чем можно осознать нечто, кроме самого же сознания? Но оно еще и опирается на «бессознательные механизмы»! Как это? Конечно, автор мог просто оговориться или у него не хватило места в короткой публикации развернуть какое-то иное понимание сознания. Но уж раз зашла речь о бессознательном, то оправданным становится вопрос: а почему стала возможна бессознательная оговорка? Нет ли у нее причины, корешка, скрывающегося в неосознаваемой части сознания? В любом случае, именно такие оговорки на каком-то этапе исследования и становятся для него основным материалом. Сквозь них видно, как в действительности устроено наше сознание. Нужно только не пропустить их и задать вопросы.

Кто носитель осознавания, осознающий сознание"? Наверное, я? А что в таком случае есть сознание, которое я осознаю? И из чего сделаны, из чего состоят «бессознательные механизмы»? Из того же, что и фрейдистское бессознательное? Иначе говоря, это действительно «механизмы»? Или тут опять надо понимать широко: и «механизмы» и некие содержания, которые они создают? А когда они их создают, то эти содержания становятся собственностью сознания или сохраняются неосознанными, пока некто их во мне не осознает? Но если такое возможно, то из чего они сделаны?

Это разговор обо всей философии языка и о Гумбольдте в частности, потому что он сам именно так и говорит, когда дело касается сознания.

К примеру, выражение «языковое сознание» он употребляет сплошь и рядом как само собой разумеющееся и понятное читателю по очевидности. Для того, чтобы создать те два определения, Портнову пришлось извлекать свое понимание из высказываний вроде вот такого:

«Поэтому слоговые размеры, подобно гекзаметру и шестнадцатисложному стиху шлок, дошедшие до нас из тьмы веков, но до сих пор неподражаемо чарующие слух одной только последовательностью своих слогов, являют собой, может быть, еще более сильное и надежное доказательство глубокого и тонкого языкового сознания породивших их наций, чем сами сохранившие их стихотворения» (Гумбольдт, О буквенном письме, с. 413).

Это хорошее высказывание, в нем отчетливо видно, что Гумбольдт действительно говорит о некой нашей способности, наверное, способности сознания к тонкому различению. Вероятно, это различение можно считать осознаванием, а в целом называть языковым сознанием. Но таких отчетливых высказываний у Гумбольдта немного, и Портнову пришлось поработать, чтобы извлечь свое понимание.

Сам же Гумбольдт, когда пытается дать определения своим понятиям, звучит отнюдь не так чарующе, как древние:

«В языке, в той мере, в какой он является реальным достоянием человека, различаются два конститутивных принципа:

внутреннее языковое сознание (под которым я понимаю не особую силу, но всю совокупность духовных способностей относительно к образованию и употреблению языка, то есть лишь направление)

и звук» (Гумбольдт, О различии строения человеческих языков, с. 227).

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 4

Вот и все определение языкового сознания, из которого ясно, что слово «сознание» Гумбольдт употребил если уж не совершенно случайно, то по наитию, по чувству языка, показавшему ему, что способность человека к созданию и использованию языка как-то связана с его сознанием. Вероятно, это глубокая мысль, и если постараться, то действительно можно доказать, что, говоря о «языковом сознании», Гумбольдт говорит о сознании.

И я даже допускаю, что если постараться еще больше, то можно найти и то, как это использовать для очищения. Вероятно, я когда-нибудь постараюсь и сделаю это.