Герой Социалистического Труда

И ПРОЗВУЧАЛА КОМАНДА — «ПУСК!»

 

Весна на космодром пришла в тот год на редкость рано. Уже в конце февраля как-то внезапно присмирели, а затем и окончательно унялись свирепые зимние ветры. В низинах, куда вперемешку с песком они сдули снег, сникли и незаметно стаяли грязно-серые сугробы. С каждым днем степь все больше меняла свой облик, покрываясь сизо-зеленым ковром, сменявшим ее темно-бурую одежду из выгоревших и перезимовавших прошлогодних трав. Ночи были холодные, иногда прохватывало и морозцем, но вставало солнце, и ледяной панцирь на залитых водой такырах через час-другой бесследно исчезал, сменяясь рябью от дуновения легкого весеннего ветерка.

Впрочем, наша работа, работа испытателей, от погоды не зависит. Это не то, что авиарейс, скажем, Сочи — Москва — из-за ненастья могут отменить. Нам помешать может разве что ураган. План пусков был составлен с перспективой, и напряженная работа шла днем и ночью, без длительных перерывов.

В один из таких теплых мартовских дней, незадолго до запуска беспилотного космического корабля с четвероногим «космонавтом» на борту — собачкой Чернушкой, в монтажно-испытательном корпусе космодрома появилась группа офицеров в форме ВВС. Они шли, полукольцом окружив Главного конструктора Сергея Павловича Королева.

В соответствии со сложившимся порядком иду навстречу прибывшим, коротко, не вдаваясь в детали, докладываю Главному о ходе испытаний,

— Познакомьтесь, Анатолий Семенович,— пожав мне руку и обведя всех взглядом, говорит Королев,— это наши кандидаты в космонавты, которых вместе с вами будем готовить к полетам.

Признаюсь, я давно думал о тех, кому доведется совершить полет на космической ракете, проникнуть в глубины таинственного космоса, не раз пытался представить того смельчака, которому выпадет счастье осуществить такой «прыжок в ничто» первым. Но то было лишь воображением. А вот теперь они, эти парни, стояли передо мной, во плоти, ощутимые и реальные. Все, как на подбор, невысокого роста, ниже среднего, крепкого телосложения. Судя по знакам различия и погонам — все летчики, старшие лейтенанты и капитаны.

«Молодежь,— подумал я, приглядываясь к прибывшим.— Совсем еще молодые ребята. Интересно, как они попали в отряд космонавтов?»

Затянувшуюся паузу прервал Королев.

— Анатолий Семенович,— сказал он,— руководит на старте подготовкой ракеты-носителя и корабля, будет осуществлять запуск «Востока».

Я смутился от столь торжественного представления, а Королев имел обыкновение, знакомя людей, облекать этот ритуал в подобную форму, продолжал, нимало не смущаясь:

— Человек он надежный, проверенный, так что будьте спокойны!

Ребята стояли молча, но всем своим видом старались показать, что они не собираются «волноваться», а Королев между тем с той же мягкой улыбкой стал представлять их мне:

— Юрий Алексеевич Гагарин... Герман Степанович Титов... Андриан Григорьевич Николаев...

«А ведь они все разные,— думал я, теперь уже внимательно всматриваясь в каждого и обмениваясь с ними рукопожатием.— И как это мне сначала показалось, что они похожи друг на друга? Разве что ростом мало чем отличаются, а так все они очень разные, друг на друга непохожие!..»

Затем часа полтора-два мы с Сергеем Павловичем знакомили группу космонавтов с монтажно-испытательным корпусом, подробно рассказывали о ракете-носителе и технологии ее испытаний, в деталях поясняли весь ход подготовки космического корабля-спутника,— словом, показали все, что представляло хотя бы малейший интерес для будущих космонавтов. И все время — я это заметил сразу — впереди группы были два невысоких крепыша — Юрий Гагарин и Герман Титов. Оба дотошные, любопытные, въедливые. Правда, Титов задавал вопросов

больше, всем интересовался, обо всем высказывал свое впечатление. Гагарин хотя и отдавал ему пальму первенства в количестве вопросов, но вникал во все более основательно, ощупывал руками и был сосредоточен до предела, как губка впитывая сказанное и все это мысленно обдумывая.

— Скажу вам по секрету, Анатолий Семенович,— заметил Королев, когда, распрощавшись с космонавтами, мы остались вдвоем,— вот этот русоголовый паренек, Юрий Гагарин, полетит в космос первым. Признаюсь, он мне очень нравится: какой-то весь ладный, постоянно собранный, да и, прямо скажем, от природы умный и одаренный человек.

Откровенно говоря, мне в равной степени понравились и Гагарин, и Титов, по первому впечатлению было сложно кому-то из них отдать предпочтение, хотя живой ум и эрудиция Германа Титова мне импонировали.

— Нет-нет,— поняв причину моего молчания, продолжил Сергей Павлович,— другие ребята тоже хороши, и каждый из них достоин быть первым, но не стану кривить душой: Гагарин мне нравится больше всех, и если на Госкомиссии будут другие пожелания, я сразу не отступлю, буду отстаивать кандидатуру Гагарина.

Сергей Павлович Королев, как никто другой, умел разбираться в людях. Если он, а это случалось, как правило, после долгого и скрупулезного изучения качеств сотрудников, предлагаемых для выполнения задания, наконец останавливал свой выбор на каком-то конкретном, понравившемся ему человеке, которому он, Королев, мог верить и доверять, то только исключительные обстоятельства могли подорвать это доверие, раз и навсегда отвергнуть его от этого человека.

В отношении Юрия Гагарина он, по-видимому, уже сделал свой окончательный выбор, и только присущее ему свойство внимательно прислушиваться к мнению окружающих не позволило ему в том разговоре раскрыть все свои карты и более определенно и окончательно сказать о сделанном выборе. Так или иначе, но мне все стало ясно: первым космонавтом будет Юрий Гагарин!

В марте 1961-го были проведены два успешных экспериментальных пуска беспилотных кораблей-спутников с собачками Чернушкой и Звездочкой на борту. Пуски были, как у нас говорят, зачетными, предусмотренными про-

граммой. Путь для полета человека в космос был открыт.

Одновременно завершились испытания ракетно-космического комплекса «Восток». Все недостатки, выявленные при экспериментальных пусках, все замечания были тщательно изучены. Некоторые системы корабля в ходе подготовки пришлось доработать, а после этого провести и ряд дополнительных испытаний.

Королев постоянно — днем, а если необходимо, то и ночью — находился среди испытателей, дотошно и въедливо вникал в любую мелочь, в любое замечание, появившееся в ходе испытаний, ворчал, когда что-то не ладилось. Если кто-то из конструкторов или испытателей одним махом хотел отделаться от замечаний, полагая, что вопрос ясен и его можно «закрыть» отпиской в журнале, Королев свирепел. Он мог тут же отстранить провинившегося от работы. Он не терпел отступлений от технологии и требовал еще и еще раз прорабатывать все неясные вопросы, чтобы найти наиболее правильное техническое решение.

— «Восток» должен быть абсолютно надежен! Партия и правительство оказали нам огромное доверие, разрешив запуск корабля «Восток» с человеком на борту. Это доверие мы обязаны оправдать, обеспечив безусловное успешное выполнение эксперимента. Если у кого-либо из вас есть хоть малейшее сомнение в работоспособности и надежности корабля и ракеты-носителя, их систем, доложите немедленно!— говорил Главный конструктор.— Лучше отложить пуск и еще и еще раз все проверить, чем поторопиться, что-то упустить и привести дело к провалу. Тогда нас...— он не закончил свою мысль.

Нужно сказать, что требовательность Главного конструктора не была чрезмерной или излишней, она определялась важностью и грандиозностью поставленной перед ним задачи. Люди понимали это, трудились с полной отдачей сил и с чувством величайшей ответственности.

К концу первой декады апреля основной объем испытаний ракеты-носителя и космического корабля «Восток» был завершен. Пришло время принимать официальное решение о полете. 8 апреля (доверительно меня об этом проинформировал Королев).

Во второй половине дня в соответствии с программой предстартовой подготовки оба космонавта «обживали» свой космический «дом». Ни о чем не догадываясь,

испытатели считали это обычной работой, вели с Гагариным и Титовым радиопереговоры, тщательно проверяли готовность каждого к полету. Все шло нормально.

Наступило воскресенье. Испытателям космодрома был предоставлен столь необходимый им отдых. Государственная комиссия собралась на очередное заседание для принятия решения о плане дальнейших работ. Небольшой конференц-зал служебного корпуса заполнен до отказа. Кроме членов Госкомиссии здесь собрались видные советские ученые, конструкторы, инженеры, руководство космодрома и представители всех его служб. Словом, заседание было очень представительное.

Первому предстояло докладывать мне, как руководителю испытательной службы космодрома Байконур. Казалось бы, дело привычное: уже было немало пусков. Но все предыдущие не шли ни в какое сравнение с предстоящим. Я, естественно, волновался, хотя и старался не показать этого, был предельно лаконичным и точным в изложении результатов испытаний. Все присутствующие хорошо представляли положение дел, и все же вопросы следовали один за другим, уточнялись малейшие детали, ставились дополнительные задачи. Это и понятно: пуск необычный, ответственность всех и каждого возрастала многократно, поэтому и с такой тщательностью обсуждался мой доклад.

Во рту пересохло, язык прилипает к небу. Но вот вопросы кончились, и, облегченно вздохнув, сажусь на свое место, рядом с Королевым. Сергей Павлович пододвинул мне стакан с минеральной водой и, наклонившись, тихо с улыбкой спросил:

— Ну как, хорошо попотели? Ничего, крепитесь. Все еще впереди!..

Выступлений было много. Главные конструкторы докладывали о готовности к работе их систем и агрегатов, уточняя ход дальнейших испытаний. Каждого выступающего засыпали вопросами. Как и повелось, с улыбками и шутками «допрашивали» синоптика. Его прогнозам не очень-то верили, понимали, что не сам он «делает погоду», но требовали стопроцентной гарантии. Чувствовалось, что деловое напряжение уже спало и людям требуется разрядка.

Но вот встал Королев. Технического руководителя слушали внимательно и сосредоточенно. Он кратко подвел итоги проделанной работы, дал заключение о готовно-

сти ракетно-космического комплекса «Восток», в целом, к дальнейшим испытаниям и попросил разрешения Государственной комиссии на проведение окончательной сборки системы и вывоза ее на старт утром 11 апреля. Решение было единогласно принято.

Вечером 10 апреля состоялось еще одно заседание Государственной комиссии. Народу поприбавилось, и в зале поставили дополнительные стулья. Было тесновато. Теснота усугублялась многочисленными «юпитерами» подсветки, жгутами силовых кабелей, хаотично разбросанных по проходам. Тут же — целая армия операторов киносъемочной группы Центрнаучфильм. Они беспрерывно сновали по залу в поисках наиболее удобных мест для киносъемки. Наконец все приглашенные расселись по своим местам, и в то же мгновение в несколько солнц вспыхнули «юпитеры». Застрекотали кинокамеры.

Первое слово председатель Государственной комиссии предоставил Сергею Павловичу Королеву. Обычно спокойный и уверенный, перед объективами кинокамер Главный выглядел несколько скованным. Выступление его было кратким:

— Товарищи члены Государственной комиссии! Испытания ракеты-носителя и космического корабля «Восток» завершены с положительными результатами. Завершаются сборка комплекса и подготовка его к вывозу на стартовую позицию. Техническое руководство просит разрешить вывоз ракетно-космического комплекса «Восток» на старт завтра в семь часов местного времени...

На этом Королев закончил. Все технические вопросы были рассмотрены и обсуждены еще утром, и поэтому Государственная комиссия приняла окончательное решение, одобряющее предложение Главного конструктора.

В зале было нестерпимо жарко. Так не всегда бывает на космодроме даже летом. Однако настроение у всех было приподнятое, и на дискомфорт никто внимания не обращал.

Шумно обмениваясь впечатлениями, все мы вышли в коридор.

Сергей Павлович пошутил:

— Ну как, голубчики, хорошо погрелись под «юпитерами»? Ничего, не унывайте, ягодки еще впереди, это только цветочки! А сейчас — всем отдыхать. Завтра у нас тяжелый день...

Сам Главный конструктор не торопился уходить. Он заглянул в зал монтажно-испытательного корпуса посмот-

реть, как идет сборка. Все шло четко по графику. Побыв здесь еще немного, Королев успокоился.

— Я, пожалуй, поеду и чуток отдохну. Надо бы поспать перед трудным днем. Завтра будет именно такой... Рекомендую отдохнуть и вам, время уже позднее...

— Постараюсь,— ответил я и только тогда заметил, как смертельно устал Главный, как осунулось его лицо, а под глазами появились тени. Осуществление заветной мечты давалось ему слишком дорогой ценой.

— И жену с детишками обрадуете,— продолжал Королев.— Они, наверное, давно вас толком-то и не видели. Все на работе пропадаете... Отдыхайте! А утречком, перед выездом на старт, встретимся...

Сборка ракетно-космического комплекса продолжалась. Я вызвал машину и около полуночи был дома. Жена и дети уже видели десятые сны, так что предсказание Сергея Павловича о радости домашних по случаю прибытия отца не сбылось. «Доберется ли он сам сегодня до постели?» — подумалось тогда. Еще до моего отъезда Королев вспомнил о чем-то недоделанном и отправился в комнату связи.

Долго не мог уснуть. Да и спалось плохо. Уже часа в четыре утра я был на ногах. Приведя себя в порядок, наскоро перекусил и уехал обратно. Ночь была прохладная и ветреная, небо сплошь затянули облака. Прогноз синоптиков не оправдался, и я подумал, что не зря захватил с собой меховую куртку.

В голове навязчиво свербила мысль: «Как там? Все ли в порядке?» Успокаивал себя: «Все должно быть нормально. Если бы была серьезная заминка при сборке, то мой помощник — по давно заведенной традиции — позвонил бы мне по телефону». Звонка не было. Следовательно, и беспокойство напрасно... «А вдруг что-нибудь произошло, пока я в дороге?» — снова засомневался и попросил водителя прибавить скорость. Ох уж эти интуитивные сомнения! Как они усложняют жизнь. Сам себе «забаву» придумаешь, а потом и избавиться от такого «развлечения» никак не можешь...

У входа в монтажный зал столкнулся с руководителем сборки,— видимо, он уже поджидал меня. Лицо усталое, бледное.

— Стыковка корабля с ракетой-носителем прошла без замечаний,— доложил он.— А вот телеметристы все еще возятся!..

Обеспокоенно взглянул на часы. Была половина седьмого. «Многовато!— подумал.— Сейчас подъедет Королев, начнут съезжаться члены Госкомиссии, тогда только держись!»

Переговорив с начальником телеметристов, старым и опытным работником, понял: торопить их бесполезно, все делается правильно, а техника есть техника, и всего не предусмотришь. Дефекты (их испытатели окрестили «бобами»), как известно, вовремя не возникают. Здесь действует вечный закон «бутерброда», который всегда падает маслом вниз, а «бобы» — сиречь неполадки,— как правило, «выскакивают» перед прибытием начальства, когда на их устранение совсем нет времени.

И точно. Минут через десять — пятнадцать в монтажно-испытательном корпусе появился Королев. По его лицу видно: недоволен, смотрит исподлобья. По-видимому, о заминке у телеметристов ему уже известно, и это его всерьез обеспокоило. Подошел к Королеву и кратко доложил:

— Заканчиваются монтажно-сборочные работы и просмотр исходных данных телеметрии... Есть небольшая задержка с системой измерений...

Королев молча пожал мне руку и вместе со своим заместителем по летно-конструкторским испытаниям Леонидом Александровичем Воскресенским направился к площадке обслуживания, где работали четверо телеметристов. Я последовал за ними. Главный постоял минуту, перевел взгляд на часы и, глядя мне в глаза, спросил, словно ему это не было известно:

— Вы, кажется, намечали вывоз на семь часов? По всему было видно, что он едва сдерживает гнев.

Да и то, что он не обращается по имени-отчеству,— верный признак надвигающейся грозы.

— Не хотите ли вы сказать, что придется перенести вывоз ракеты на более позднее время?— не получив ответа, продолжал Главный.— Так вы думаете?— И уже более спокойно:— Очень бы этого не хотелось!..

Мне тоже не хотелось начинать этот день с таких вот разговоров с Главным конструктором, тем более что в зале уже стали собираться члены Госкомиссии. Королев молча обменивался с ними рукопожатиями, хмурился, молчал. В это время монтажники стали отводить от хвоста ракеты площадки обслуживания, с которых испытатели-электрики проводили контроль соединения штепсельных

разъемов между ракетой-носителем и кораблем «Восток». В ту секунду раздался голос одного из телеметристов: «Исходные телеметрии в норме! Закрываем лючки!»

— Подать тепловоз к установщику. Приготовиться к вывозу!— нарочито громко подал я команду, рассчитывая на совмещении последних операций выиграть несколько так необходимых минут.

На головном обтекателе еще заканчивали одевание термочехла, обеспечивающего температурный режим корабля при нахождении ракеты на старте, задраивали последние лючки, а телеметристы спускали с площадок обслуживания свою измерительную аппаратуру и инструмент, когда тепловоз с идущей впереди платформой прикрытия, выбросив к потолку сизый клуб дыма, медленно подъехал к установщику.

Королев внимательно наблюдал за происходящим. Теперь лицо его стало спокойным, видимо, он уже «перегорел». Но усталость не сошла. Ввалившиеся глаза и нездоровый цвет скул свидетельствовали о том, что он так и не прилег в эту ночь. Вообще-то говоря, это было похоже на него. Ведь даже при обыкновенных (это теперь я говорю «обыкновенных», в те годы таковых не было!) пусках Главный обязывал нас, его помощников, звонить ему в домик в любое время дня и ночи, если в ходе испытаний возникало вдруг что-то непонятное или требовалось доложить об их завершении. Да и никогда не был этот человек равнодушным к делу. Всю жизнь!

Мягко, с легким металлическим звоном, защелкнулась автосцепка. Установщик, несмотря на «башмаки», подложенные под колеса, слегка дернулся, и ракета-носитель, как гибкий хлыст лозы, плавно заколебалась головной частью: вверх-вниз, вверх-вниз. Через несколько секунд она успокоилась.

— Термочехол надет!

— Ракета готова к транспортировке!— почти одновременно раздались доклады руководителей испытательных групп.

Неприятности, которые, к счастью, не переросли в нечто большее, остались позади, и я направился к Королеву спокойно и уверенно:

— Сергей Павлович! Есть предложение пройти к выходу, до вывоза ракеты осталось около минуты!

Он не ответил, обнял меня за плечо, слегка прижал

к себе и пошел вдоль установщика к широко распахнутым воротам корпуса. Так он частенько «извинялся» за допущенную горячность, как бы говоря, что на сердце у него не осталось неприятного осадка.

Уже миновав тепловоз, Главный конструктор как-то облегченно вздохнул, слегка, одними губами, улыбнулся и спросил:

— Ну что, Анатолий Семенович, поехали?

— Поехали, Сергей Павлович!— ответил я, почувствовав изменение настроения Главного. Да и сам был доволен, что не подвели, не подкачали ребята.

— Вывезти ракету на стартовую позицию!— подаю последнюю команду и озорно киваю на циферблат часов Королеву. Стрелки показывали ровно семь. Шутка сработала, и мы рассмеялись.

Тепловоз дал короткий гудок. Работавшие на холостом ходу дизеля взревели, выбросив из короткой трубы клубы дыма, так что потолочные светильники затянуло сизым туманом. В зале запахло гарью. Звонко звякнули буфера, противно заскрипели по песку колеса. Ракета вновь плавно и упруго качнулась. Тепловоз медленно двинулся к выходу.

Небо сплошь затянуто свинцово-серыми слоистыми облаками. Порывистый ветер гнал поперек дороги песчаную поземку. Капризы погоды не стали помехой для киносъемки. Слепили «юпитеры», неумолчно стрекотали камеры, с которыми то тут, то там выскакивали вездесущие операторы. Королев, наблюдая за ними, недовольно морщился, но молчал. Очевидно, вся эта суета его раздражала, он не выносил шумихи в серьезном деле. Но момент был историческим, и Главный терпел.

— Как вы считаете, товарищи испытатели,— обратился Сергей Павлович к нам с Воскресенским, когда тепловоз, завершив положенные маневры, оказался с противоположной стороны установщика и превратился в толкача,— не пора ли и нам двигаться к старту?

В машину Главного сели втроем. Преодолев затяжной подъем от монтажно-испытательного корпуса, «Волга» вырвалась на асфальтированную полосу шоссе. Следом за нами мчалась целая кавалькада машин с членами Государственной комиссии и представителями технического руководства.

Некоторое время мы молчали, занятые каждый своими мыслями. Молчание не тяготило. Наоборот, оно было даже

необходимым, ибо позволяло сосредоточиться. Легкое покачивание убаюкивало, хотелось спать. Иногда через дорогу перебегали суслики, которых в эту пору бывает довольно много. «Жить им, чертям, надоело!» — злился я про себя, когда какой-нибудь из них кидался под самые колеса, и водитель притормаживал.

— Как вы, Анатолий Семенович, сказали: «гнусная»?— внезапно нарушил молчание Королев.

Я не сразу понял смысл его вопроса и самого слова «гнусная», произнесенного, как мне показалось, ни к селу ни к городу. На всякий случай переспросил:

— О чем вы, Сергей Павлович?

— Помните, вы как-то сказали о «шутках гнусной системы измерений»?— уточнил Королев с усмешкой.

— Ну как же, помню, Сергей Павлович. Конечно, помню!— подтверждаю свою же фразу, произнесенную на одном из совещаний, года два-три назад, и процитированную теперь Королевым.

Одна из автономных бортовых систем ракеты, испытаниями которой я занимался в бытность начальником испытательного отдела, давала сбои. Точнее сказать, сама система работала нормально, а вот запись ее параметров на фотопленках не соответствовала реальному положению дел. Контроль по пультам и дополнительно подключенным приборам тоже вызывал сомнения.

Повторные испытания вновь подтвердили работоспособность системы, но так и не пролили свет на причину несоответствия между функционированием ее аппаратуры и регистрацией контролируемых параметров. Случившееся поставило в тупик. Время шло, поиски дефекта, анализ электрических схем продолжались, но все — безрезультатно.

К назначенному на поздний вечер совещанию по результатам комплексных испытаний мы оказались не готовы. На таких совещаниях обычно присутствовал Королев, и потому я чувствовал себя не совсем уютно. В ходе разбора руководитель испытаний поднял и меня. Долго и подробно рассказывая о проделанной работе, я ничего не смог объяснить по существу дела. Королев не отрываясь смотрел на меня, гипнотизируя своим строгим взглядом.

— Товарищ Кириллов! Что вы можете сказать о причинах ненормального поведения параметров системы на пленках, если утверждаете, что все в порядке и система регулирования работает нормально?— вдруг спросил он, оборвав меня на полуслове.

Вопрос требовал точного ответа. Какое-то время я молчал, соображая, как выйти из положения.

— По-моему, Сергей Павлович,— вспомнил «уроки» одного знакомого испытателя, который умел объяснить подобные загадки и, что удивительно, весьма редко ошибался,— это шутки гнусной системы измерений.— Сказал и тут же добавил:— Во всяком случае, это замечание к работе системы регулирования отношения не имеет, и в этом у нас есть полная уверенность!

Быть может, в «методологии» моего знакомого и имелся определенный смысл. На заре ракетной техники системы телеметрии действительно кое-кто считал второстепенными, к ним относились пренебрежительно. И это, естественно, не способствовало качественной разработке связей между основными системами борта ракеты и системами измерений. Однако то было в прошлом, а теперь...

Выпалил я это словечко «гнусная» и только тогда подумал, что переборщил: мало того, что не смог объяснить сбои в работе своей системы, но еще и «брыкнул» телеметристов, обругав их систему.

Королев, потупившись, молчал. Кто-то хихикнул по поводу примененного мною эпитета к системе измерений, а я стоял и ждал: вот-вот разразится гроза. Главный конструктор не терпел неточных, поверхностных докладов, требовал абсолютной достоверности в анализе результатов испытаний и уж конечно же полной серьезности и строгости при их обсуждении на совещаниях.

Секунды казались вечностью. Королев в упор посмотрел на меня, а затем негромко, как будто между прочим, сказал:

— М-да... Люблю слова на букву «г»: гнусный, гадкий...

— Гомендант!— под всеобщий хохот добавил Воскресенский.

— А что? Если хотите, и «гомендант»,— засмеялся Королев.

— Ты помнишь, Леонид Александрович, у нас в одной организации был комендантом некто Пышкин?— увел разговор в сторону Главный.— Милейший, доложу я вам, был человек...

— Как не помнить?— в унисон вторил Воскресенский.— Помнится, встречались с ним много раз, даже, кажется, водили знакомство...

Навострив уши, мы ждали, что же будет дальше.

Не часто Королев на таком вот официальном совещании позволял себе и другим шутить. Да и оснований для шуток вроде бы не было.

— Так вот,— как хороший рассказчик, продолжал Сергей Павлович,— Как-то раз, часа этак в два ночи, раздается телефонный звонок. «Сергей Павлович?» — слышу я чей-то мягкий, ласковый голос. «Я Сергей Павлович,— отвечаю,— с кем имею честь?»— «Вас беспокоит комендант, товарищ Пышкин...»

Королев продолжал:

— «Слушаю, товарищ Пышкин!— говорю, а самого так и подмывает послать его подальше. Только-только уснул, и вот на тебе — звонок неведомого «товарища Пышкина».— Что вы хотите мне сказать?»— спрашиваю. «Хочу вам доложить, Сергей Павлович, что мною замечено, что ваши сотрудники... Вы запишете или так запомните?» — «Запомню, товарищ Пышкин, запомню. Докладывайте».— «Так вот, ваши сотрудники: Воскресенский, Балашов... Шарапов вели себя очень бурно в автобусе. Вам знакомы эти товарищи?»

В зале стоял гомерический хохот. Ближайшие помощники Королева, фамилии которых, конечно для большего юмора, назывались им в числе «злоумышленников», от души смеялись вместе со всеми.

Королев подождал, когда смех несколько утих, и тем же спокойным голосом продолжал:

— «Очень хорошо знакомы, товарищ Пышкин, очень хорошо! Я и сам за ними замечал склонность, скажу вам по секрету, к выпивке и недостойному поведению. Хорошо, что вы их задержали... Я думаю, мы так поступим, товарищ Пышкин... Если, конечно, вы не возражаете... Отправьте-ка их ко мне, а я с ними по душам поговорю и приму необходимые меры. Согласны?» — «Согласен, Сергей Павлович, согласен!» — с радостью в голосе с того конца провода ответил комендант. Видимо, изрядно поднасолили ему Воскресенский «со товарищами», что он не знал, как от этой публики избавиться!

Смех в зале то утихал, то взрывался с новой силой. Королев был остроумным человеком, хорошо воспринимал юмор и от души смеялся, услышав хороший анекдот, хотя сам их рассказывал неважно. Но в таком ударе, как в тот вечер, я, пожалуй, его больше не видел. Я стоял, смеялся вместе со всеми, но никак не мог по-

нять, какое отношение имеет шутливый рассказ Королева к моему докладу и необдуманно брошенной фразе и что за этим последует?

— «И вот еще что, товарищ Пышкин,— продолжал между тем Главный,— давайте условимся: если вам еще попадутся эти или другие мои сотрудники за что-нибудь подобное, пожалуйста, не звоните мне больше до ночам. Лучше подержите их у себя, а утречком с ними разберемся. Договорились?» — «Договорились, Сергей Павлович. Я с удовольствием подержу их до утра, так что вы не беспокойтесь. Спокойной вам ночи!» — галантно закончил товарищ Пышкин. А вы говорите «гомендант», Леонид Александрович! Нет, как хотите, а я люблю слова на букву «г»!— под непрекращающийся смех закончил рассказ Королев.

Переждав, покуда смех стихнет, Королев, вновь став серьезным, задал мне свой каверзный вопрос:

— Так вы считаете, товарищ Кириллов, что это шутки «гнусной» системы измерений?

В вопросе Главного конструктора так отчетливо 'слышалось «товарищ Пышкин», что мне стало нестерпимо стыдно за свою необдуманную выходку.

— Полагаю, Сергей Павлович, что нам надо еще поработать, найти и устранить неисправность!— сконфуженно пролепетал я в ответ, запомнив этот урок на всю жизнь.

— Я тоже так думаю!— жестко резюмировал Королев и, обращаясь к руководителю испытаний, добавил:— Поручите испытателям разобраться и устранить замечания! Если надо, повторите комплексные испытания! Сбор завтра в десять часов!

Ночью мы все же «вогнали» неисправность в один из блоков телеметрической аппаратуры и, заменив его, завершили комплексные испытания без замечаний.

И вот теперь, спустя несколько лет, Сергей Павлович вспомнил об этом случае, который я считал давным-давно позабытым. Новая аппаратура систем измерений не шла ни в какое сравнение с прежней, и было бы грешно возвращаться к той несуразной оценке.

— Ну что вы, Сергей Павлович,— возразил я Королеву, посчитав, что утренняя заминка с телеметрией, которая чуть было не привела к срыву вывоза в срок, и является причиной этого вопроса.— Нынешняя система измерений отличная. Она нас уже давно не подводила

и, уверен, сейчас тоже не подведет! А в утренней задержке мои ребята сами виноваты, замешкались... Но я их не очень виню: слишком ответственная работа, и не дай бог что-нибудь недосмотреть или упустить... Вы же нас за это убьете!

Воскресенский, молчавший в течение всего этого разговора (ему, видно, утром досталось от Королева в «персональном порядке»), тоже не удержался:

— За утренний случай, Сергей Павлович, вы уже выдали нам сполна. Но если мы действительно что-нибудь пропустим, то и потом будут неприятности. Вы сами нам головы поотрываете, это уж как пить дать!

— Вы меня не поняли, уважаемые товарищи испытатели! Меня меньше всего волнует система измерений как таковая...— Королев сделал короткую паузу и продолжал:— Меня все время мучает одна мысль: нет ли такой штуки в ракете или на корабле, которая не может быть обнаружена никакими испытаниями и проверками, но в самый неподходящий момент, пользуясь вашим термином, Анатолий Семенович, может сказать свое «гнусное» слово?.. Как вы думаете? Вы сами-то уверены в благоприятном исходе нашего эксперимента, не поторопились ли мы с выходом на пилотируемый пуск?..

Поставленные Главным конструктором вопросы мучили и меня. Такие же мысли приходили в голову и другим испытателям и конструкторам-разработчикам. Иногда обменивались сомнениями — первоначально отработка ракеты-носителя и корабля шла трудно, со сбоями, и полной уверенности, как того хотелось бы, все-таки не было. Дать прямой ответ на вопрос было трудно. Но и не давать тоже было нельзя.

Мы с Воскресенским некоторое время молчали.

— Есть предложение,— прервал молчание Королев.— Давайте остановимся и полюбуемся нашей красавицей!

Машина остановилась на обочине, там, где шоссе и железная дорога делали резкий поворот, чтобы дальше идти параллельно, не разлучаясь, до самой стартовой площадки. Следом за нами остановились и другие машины. Было прохладно. В воздухе ощущался горьковатый аромат молодой степной полыни.

— Хорошо подышать свежестью!— восхищенно сказал Воскресенский, доставая из кармана сигареты.— Что вы на меня уставились? Для истинного курильщика воздух без табачного дыма — это не свежий воздух!

Леонид Александрович был великий оригинал, и спорить с ним на тему, что такое свежий воздух, не было смысла.

— Хороша наша ракета!— сказал Королев, когда установщик почти поравнялся с нами.

Небо очищалось, и теперь на его голубом фоне с отдельными облаками ракета была удивительно красива. Высокая насыпь, по которой проходил стальной путь, также усиливала эффект. Под резкими порывами степного ветра ракета слегка покачивалась. Тепловоз шел на самой малой скорости, и потому на. крутом повороте реборды колес неприятно скрипели о рельсы. Уложенная на низкий, приземистый установщик, ракета казалась гигантской стрелой. Ее светло-серая, по-морскому «шаровая», окраска в лучах утреннего солнца казалась почти белой, обшивка хвостовых отсеков из нержавеющей стали отсвечивала слепящими бликами, а сопла ракетных двигателей горели червонным золотом с красноватым отливом.

— Как вы считаете,— не унимался Королев,— достаточен ли объем предусмотренных документацией испытаний ракеты и корабля или есть смысл его расширить?

Он ждал конкретного и мотивированного ответа, а мы молчали. Тепловоз гремел своими дизелями уже далеко впереди, и теперь ракета была обращена к нам головной частью, одетой в темно-зеленый термочехол, простроченный словно ватник.

Первым заговорил Воскресенский:

— Сергей Павлович, наши инструкции предусматривают достаточно большой объем испытаний, практически повторяющий тот, который мы уже провели в МИКе, плюс некоторые дополнительные проверки, которые можно сделать только на старте. Мы запланировали, к примеру, добавочные генеральные испытания с отбросом наполнительных соединений, воздушных и «холодных» колодок... Все это уже неоднократно отработано при экспериментальных пусках, и, по-моему, вряд ли имеет смысл ревизовать или изменять принятые технические решения.

— Ракета вот уже который пуск показывает себя с самой лучшей стороны,— поддержал я Воскресенского.— Системы корабля также неплохо отработаны... Серьезных оснований для беспокойства я не вижу.

Королев слушал не перебивая.

— Конечно же, Сергей Павлович, если вы настаиваете, можно и расширить объем предстартовых испытаний, скажем, повторить их дважды, но я против того,

чтобы что-либо изменять или вводить что-то новое, непроверенное...

Королев выслушал наши возражения.

— Все это так,— продолжал он,— и то, что ракета к сегодняшнему дню проявила себя неплохо, и то, что системы корабля и документация многократно проверены и отработаны. Все это правильно... Но ведь и ту «гнусную» завязку, как и многие другие, мы обнаружили тогда, когда уже имели определенную положительную, статистику испытаний! Хорошо, что это была система измерений. Это еще полбеды. А что было бы при наличии какого-то скрытого дефекта в жизненно важной системе ракеты или корабля?

Главный конструктор как-то сразу преобразился, глаза его сверкали, на щеках проявился нервный румянец. Чувствовалось, что возбуждение, владевшее им, есть реакция на те сомнения, которые одолевали Королева и которые ни он сам, ни с нашей помощью до конца преодолеть не мог.

— Вы понимаете, что мы не можем, не имеем права не обнаружить, пропустить такой скрытый дефект?

Он не спрашивал. Он утверждал. В то же время Главный понимал, что сомнения при познании нового обычны и естественны. Они возникают даже тогда, когда, казалось бы, все проверено и перепроверено. Без риска не может быть движения вперед. Но риск должен быть обоснованным и сведенным к минимуму. Это Королев повторял нам, испытателям, не единожды. И весь наш разговор, пожалуй, больше свидетельствовал о том, что Главный, приняв свое окончательное решение, еще и еще раз проверял, все ли им учтено, «созрели» ли мы для такой ответственной работы.

Нужно было иметь большое мужество и смелость, чтобы взять на себя всю полноту ответственности за этот великий эксперимент, который впервые в истории человеческой нам предстояло осуществить. Не всякому руководителю такое по силам, не каждый способен пойти на такой подвиг. К этому надо было готовиться всю жизнь!

— Человека пускаем,— сказал он скорее себе, чем нам.