Дракон-1. Наследники Жёлтого Императора

Было от чего вспотеть: он мог прибыть на станцию частями тела – такими же бесполезными и безжизненными, как обломки некогда блистательного звездолета, что ныне печально плыли в кильватере станции.

 

Беседа, ради которой он явился на эту нейтральную территорию, обещала быть короткой. Целью ее был мир, а вместе с ним – восстановление изначальной иерархии подчинения и контроль над процессом вынужденной ассимиляции, которая должна была проходить в соответствии с общепринятыми в галактике правилами и нормами.

 

Первый изо всех сил надеялся, что беседа будет результативной и результат окажется приемлемым, однако не исключал возможности, что толку из переговоров не выйдет, а значит – противостояние продолжится.

 

Это единственное, что у него осталось от прошлой жизни, – верность долгу и Межгалактическому сообществу.

 

Перспективы откровенно не радовали, но Первый, хотя и находился в отчаянном положении, был прирожденным переговорщиком. Он надеялся, что сумеет убедить противную сторону в неизбежности мира и необходимости соблюдения директивы.

 

– Да, так. А ты что думал? Если я и мои люди – всего лишь техники, то нам всю жизнь оставаться вторыми, третьими, четвертыми и сто сорок пятыми?

 

– Это значит, что теперь я тоже Первый. Разве ты не понял?

– И нас теперь совершенно не волнуют ни твои ценные мысли, ни твои предложения, ни тем более приказы. Мы сами по себе и будем делать то, что захотим.

 

– И чего же вы уже захотели?

– О, у нас впереди огромное поле деятельности! – Местные жители крайне неразвиты, если не примитивны, и вполне подходят для наших целей. А цели наши просты: выживание и гегемония на планете. Мы станем их прародителями, их богами. Дадим им огонь, выучим письменности, научим обрабатывать металл, покажем…

 

– Постой! Ты отдаешь себе отчет, что это грубейшее нарушение Первой межгалактической директивы, запрещающей какое‑либо вмешательство в естественный ход эволюции на заселенных гуманоидами планетах, не достигших соответствующего уровня развития?

 

– Хватит мусолить осточертевшие параграфы! – Какая, к предкам, директива, если нам придется провести на этом голубом шарике всю оставшуюся жизнь? О чем ты вообще толкуешь? Межгалактическое сообщество? Да до него отсюда десять тысяч световых лет на варп‑девять, я никогда его больше не увижу! А я хочу жить, я хочу продолжить себя, и еще мне хочется, чтобы здесь, раз уж нас занесла сюда судьба, долго и счастливо жили мои потомки. Мои дети…

 

– Дети?! Какие еще дети?

– Обыкновенные. – Такие, знаешь, маленькие, которые орут и писаются.

– Ты смешал свой генотип с местным? – Ты уже сделал это? Да как ты мог?!

– Тебе показать? Дать пару уроков? Я помню, у вас плохо с техникой… – Мы создадим рай, здесь – на отдельно взятой планете! Не для всех, разумеется… И раем этим будем править мы. Точнее, этим раем буду править я! А мои тупые подданные, которых я выведу из мрака невежества, станут преданно мне служить. А если кто‑то вдруг решит, что это неправильно, он познакомится с боевыми големами, и у него пропадет охота перечить!

– Мы… кое‑что нашли…

– Возможные следы пребывания другой цивилизации. Очень развитой. Быть может, даже более развитой, чем наша…

 

– И что с того? – Я должен отказаться от персонального рая только потому, что ты отыскал какой‑то древний хлам?

– Когда‑то ты был более понятлив. – Вспомни, что говорится о такой ситуации во Второй директиве!..

 

– Все это бред, – выдумки крючкотворов, что сидят в десяти тысячах световых лет отсюда. Только вот ни ты, ни я их больше никогда не увидим, и они уже больше никогда не смогут наказать тебя за нарушение их тухлых инструкций… Возможные следы! Что это? Может, следы есть, а может, их и нет вовсе? Вечно ты перестраховываешься!..

 

– Предлагаю лучше подумать над тем, как с наибольшим комфортом провести в этом захолустье остаток жизни. По старой дружбе я готов подарить тебе целый континент…

 

– Я… должен остановить тебя, – Я не позволю…

 

Я знал, что твой идиотизм неизлечим, и ты с пеной у рта будешь защищать абстрактные предписания, не имеющие здесь и сейчас никакого значения и смысла. Я догадывался, что не смогу тебя переубедить. У тебя ведь несокрушимое чувство долга и непоколебимые при‑и‑и‑инципы,

– И потому ты со своими принципами останешься здесь, а я отправлюсь вниз, к моим соратникам и подданным. Что до войны… Война закончится очень скоро, потому что мы попросту истребим вас всех, до единого.

 

Надоело миндальничать с людьми, которые неспособны отремонтировать простейший репликатор!

 

Все, что вы можете и умеете, это слова, одни слова. Но время разговоров прошло, и наступило время дел!

 

Что у тебя есть, кроме высоких теорий? Первая директива? Я уже сказал, как ты можешь ее использовать…

 

Зато у меня есть армия! И бабы, что нарожают много солдат! – Увы, ты не техник! И потому – в глубокой и безнадежной заднице…

 

– Я тебя остановлю. – Видят предки, я хотел бы поступить иначе. Но ты наломал таких дров… Я уничтожу тебя, а затем исправлю все то зло, которое ты успел причинить… Как велит мне долг.

 

– Это, же какое радение о государстве надобно иметь, чтобы всех книгочеев проверить и отделить скверну от истины! Тут не до заботы о себе самом.

 

. – И мы, слуги владыки, должны как один со всех ног исполнять повеления его, ибо он есть надежда наша и опора! Надлежит скорейше положить заслон той скверне, что сердца мутит и умы смущает, дабы в Поднебесной воцарились мир и покой!..

 

«Навязался на мою голову… – Даже тут выслуживается… Перед кем?»

 

– Скажи Сяо, пусть готовят еду! – По всему выходит, раньше утра мы отсюда не тронемся.

 

– А ты куда, старший брат Кан?

– Пойду смутьяна проверю. – Не помер бы ненароком.

 

Ночь была безвинна и тиха, лишь едва потрескивали поленья, да слабо мерцал огонь костра.

 

Показалось? Все же целый день на ногах… Показалось!

 

– Что ж господин книги для осмотра сам не выдал?

– Указов не соблюдает или же крамолу таит?

– В глуши живу, – отшельником, а новости к нам поспешают медленно.

– Стало быть, знать ничего не знал? – И ведать не ведал?

– В глуши живу, – стоял на своем Фэй.

– Слово владыки для всех священно.

– «Аще кто за тридцать ден не истребил все крамольные книги, тот да будет клеймен и на строительство Великой стены выслан», – процитировал он многократно слышанные строки указа. – Плохи твои дела, господин Фэй…

 

– Крамола? Ты не понимаешь, служивый! Эти книги – бесценная сокровищница мудрости, передаваемая в нашем роду из поколения в поколение, сберегаемая из века в век! Мой прадед передал библиотеку деду, дед приумножил ее и вручил на хранение отцу, отец потрудился – и отдал мне. Я не мог истребить эти книги!.. Как ты не понимаешь? Ты же человек не злой…

 

– Брат Ван. – Ты что творишь? Уймись!

– Да как же это, старший братец, чтобы уняться?! – Нам же велено крамолу обнаружить и истребить всю, без остатка! А я с самого начала увидел, что этот грамотей что‑то скрывает! Но меня не обманешь! У меня нюх!

 

– Нам главное что? Чтобы держава!.. Повеление владыки исполнить чтобы! А для того вредные книги надо сыскать до самой последней… И все их извести под корень, все изничтожить!.. – желтые огни безумия зажглись в глазах Вана. – Или ты, может, против? Или ты вдруг сам тайный книгочей, старший братец, а я про то ничего не знаю? А?!

– Думай, что говоришь, брат Ван. Я и читать‑то не умею…

 

– Верните на место! Ибо не ведаете, что творите… – Не ведаете…

 

– Мы с тобой не такие зажиточные, как твой младший братец, в уездные смотрители рылом не вышли… Нам лишняя денежка не помешает…

Лю глянул на родственничка в упор.

– Да я что?… Я ж не только про себя думаю… – криво заулыбался свояк. – Одна ж семья!

 

Здесь все, все нужно сжечь! Велите вашим людям выносить короба к костру.

 

– Я думал, ты хоть что‑то понял. Вот что я думал…

 

– Не смерти я боюсь. Ты же знаешь.

 

– Ты не видишь. Ты забыл главное. Ты…

 

– Вот и все. – Вот и они.

 

– Ты не спрашиваешь, откуда они и кто?

– Тебе не интересно, кто же отправит тебя, наконец, к Желтому источнику?

 

Необходимость правил и традиций – они должны быть, и точка!

 

Куда ни погляди, вся окружающая действительность так или иначе подчиняется определенным правилам. Например, если толкнуть со стола лапой коробок спичек, то он упадет – и непременно вниз. Не вверх, не в сторону, а вниз, на пол.

 

Все это – правила, согласно которым мир и существует именно так, а не иначе. Правильно, то есть существует.

 

Сходным образом дело обстоит и с едой: еда должна быть. Еда должна поступать регулярно и в нужных количествах, а лучше – чуть больше надобного, даже если в данный момент есть совсем не хочется. А для того чтобы еда поступала, необходимо совершить некоторые предварительные действия, как в случае с падающим вниз коробком, который ведь никогда не падает сам по себе. С той только разницей, что смахнуть что‑то со стола совсем легко, а вот подвигнуть хозяина на выдачу еды – да еще ранним утром! – намного сложнее.

 

И, тем не менее, еда должна быть. Настало утро – покорми кота! Это неотменимое правило.

 

Сначала ночами ходят, а потом и днем припрутся: квартира, ведь, лакомый кусочек, целых пять комнат и с коридором!

Вот и сейчас – непорядка не обнаружилось, а нестроением даже и не пахло, но кот бдительности не терял.

 

Как обычно, хозяин не явил своему питомцу ни малейшей душевной чуткости: он нахально продолжал спать и даже похрапывал! Шпунтик всмотрелся в полуоткрытый хозяйский рот и поборол привычное желание запустить туда лапу, да еще с когтями: все же родной человек, пусть и заблуждающийся по поводу своей значительности… К тому же привычный и хорошо изученный за долгие годы совместной жизни. А кроме того, высокий и сильный, при случае может поймать и, подняв за шкирку, прочесть длинную лекцию на тему «что такое, брат кот, хорошо, а что такое, брат кот, плохо», будто не он сам и виноват, что забыл вычистить кошачий туалет! Лекции в жизни Шпунтика случались пару раз, и никогда еще кот не тратил время столь бездарно…

 

Жить с хозяином в мире и согласии было несложно. Главное, не злить его попусту – это знание кот вынес из младых лет, когда вел жизнь разгульную и местами непотребную. Именно тогда перед ним были нарисованы радужные перспективы: «а вот если я тебя веником?».

 

Долгими зимними вечерами Шпунтик приглядывался к венику и даже пробовал его на зуб, но более тесное знакомство нашел преждевременным и отягощающим кошачье существование, а потому стал вести себя скромнее и умерил требования к жизни.

 

Единственным, что слегка раздражало Шпунтика в квартире, были потолки – слишком высокие, а по занавескам лазать хозяин запретил настрого, чем нагло пользовались мухи и ночные бабочки. Еще волновали нынешние ночные неясности, но кот приписывал это возрасту: все же пожил, дай Бог каждому! Да еще левое ухо изранено в боях за любовь, и слух не так чтобы…

Кот уповал на то, что все рано или поздно приходит в норму, а неправильное обязательно сменяется правильным. Надо только подождать.

 

Шпунтик вздохнул и увеличил градус мурлыкания. Ноль внимания. Поерзал по хозяйской груди задницей, встал, потоптался, не сводя пристального взора со спящего: никакой реакции. На крайний случай можно было, конечно, заорать от души, но Шпунтик не привык без особой необходимости прибегать к подлым приемчикам. Поэтому, потоптавшись, он улегся на место, осторожно вытянул лапу и мягко заехал хозяину по носу.

 

А… Это ты, мой хвостатый друг… Что, жрать хочешь?

 

Хозяин звался Константином Чижиковым, а для друзей – Котей.

 

– Что ты за зверь такой дремучий, поспать не даешь… По виду никак не скажешь, что ты в голодный обморок рухнешь. Все бы ты жрал да жрал!..

 

– На, ешь!

– Ешь! И не говори, что я тебе никогда ничего не давал.

Шпунтик посмотрел на хозяина недоуменно: когда это я такое говорил? А если ты намекаешь на того воробья, так его сам Бог послал!

 

Начинался обычный, ничем не примечательный день – из тех, что шли сплошной чередой в нынешней жизни Чижикова. Был он ныне безработный, поскольку так называемый «глобальный кризис», быть может, и не забушевал, как следует в российский экономике, но уж точно пустил корни в сознании многих и многих собственников и предпринимателей. Один из таких предпринимателей бесчувственно сократил Чижикова, мотивируя свой поступок отчаянным положением мировой экономики. Чижиков не очень удивился, он вообще был спокойный от природы. Чижиков даже не слишком огорчился, потому как не мог считать венцом карьеры пост менеджера в строительной фирме средней руки.

 

Однако оптимизм оптимизмом, а деньги откуда‑то брать надо.

 

Работать ему не хотелось, причем – совсем. «Менеджер – это не специальность», – говорил его дед, и был прав.

 

Котя не слишком старался, потому что жизнь – жизнью, а мечты – мечтами. Зачем ловить бабочку из сна? В этом смысле Котя был не то чтобы пофигист, но скорее – даос.[2]

 

– Ну что, мой хвостатый друг, – Пора нам с тобой навестить Вениамина Борисыча?

Шпунтик медленно смежил веки, а затем недоуменно уставился на Котю круглыми холодными глазами: «Кому это нам?»

– И нечего со мною в гляделки играть, – отвел Чижиков воображаемый протест. – Между прочим, сегодня пятнадцатое число, квитанция за свет у нас уже сколько кукует неоплаченная? То‑то же!

Кот Шпунтик ничего против квитанции не имел, она ему ни и чем не препятствовала.

 

 

Утолив первичный голод, Шпунтик снисходительно созерцал хозяина и размышлял о том, как пронести предстоящий день. Хорошей идеей было поваляться на диване в библиотеке, однако впереди ждала работа: следовало заняться давешним шмелем, уже который час пытавшимся пробить своей тупой башкою оконное стекло. Так что никакой Вениамин Борисыч в планах Шпунтика не значился.

 

– Ну, значит, ты тут выруливай, а я пошел!

– Всех впускать, никого не выпускать. Ну, ты понял!

 

«Курочка по зернышку клевает и тем довольная бывает».

 

У каждого своя судьба: кто‑то всю жизнь лезет на вершину, а кто‑то довольствуется малым. Старые вещи и чудаковатые люди – разве этого недостаточно, чтобы ощутить жизнь полной?

Тем более, что и там, наверху, нет‑нет да и возникнет нужда в нас, в простых и незамысловатых людях.

 

– То есть по иероглифам, – мы можем точно определить возраст монеты?

– Можем, молодой человек. – Но не точно. Точно мы можем сказать лишь, в какой период она была сделана. Потому что девиз правления охватывал разное количество лет, от года до полувека, понимаете?

 

Я не знаю, как там с этим кризисом обстоит дело на производстве, но в головах кризис случился определенно! Все хотят сэкономить, никто не хочет дать справедливую цену…

 

– Алло! Котя? Привет, это Дюша!

– Дюша! Да ну? Ты где?

– Где‑где… В такси! Еду к тебе! Через… ээ…. – Драйвер говорит, если в пробку не попадем, где‑то минут через сорок у тебя буду. Встречай, брат!

 

– Это, брат, целая история… – Подрядился я играть главаря американской мафии… И нечего смеяться! У них там, знаешь, какая мафия? Нет, ты не знаешь. Словом, пришел я на съемки, они меня так и этак посмотрели и говорят: все, брат, халас, будем тебе бороду клеить. Ну и приклеили, черти… Я посмотрел и ахнул: ну мурло мурлом! Аж страшно. Я им говорю: братцы, да ведь это не мафия, это какой‑то хунхуз из амурских дебрей выскочил! Говорю: не позорьтесь, братцы, Будда вам никогда не простит. Едва отбился. Стали другие бороды клеить – полдня провозились. Наконец, нашли какой‑то вариант… А потом был перерыв в съемках, и за это время я собственную бороду отрастил, естественную. Они так обрадовались: во, говорят, самое то! Даже предыдущие эпизоды пересняли, прикинь! А мне и самому понравилось, так что вот… ношу. Ничего, да?…

 

– Привет, котяра… – Дюша протянул руку погладить кота, а тот в ответ слегка, исключительно для вида, уклонился и обозначил ответный удар лапой, когтей, впрочем, не выпустив. Это тоже была сложившаяся традиция. – Как он тут, а, Шпунь? Не озорует?… Шпунтик молча моргнул Громову: нормально.

 

В ответ Громов достал из баула искусственную мышь – коричневую, с хвостом и бусинками вместо глаз, и торжественно положил перед котом.

– Владей, брат.

Шпунтик посмотрел на мышь, потом на Громова, затем снова на мышь – взял подарок в зубы и рысью удалился владеть.

 

– Где твоя эта… – гигант затруднился с определением и покрутил в воздухе толстыми пальцами. – Девушка Тамара где?

– А‑а‑а… – Была да сплыла.

– Да? – Ну… и правильно. Она мне никогда не нравилась.

 

– Расскажешь?

– Да что рассказывать… Нет, не расскажу.

– Ну дело твое. – С этим всем ты потом разберешься. – А вот где картошечка, огурчик, помидорчик?…

 

– Выключи ты этот ящик. – Давай, как нормальные люди, посидим в гармонии с окружающим миром.

 

– Ну, нет, брат!

– Вот что мы будем пить!

– А что это?

– Народная пекинская водка эрготоу. Точнее, самогон. Пятьдесят шесть градусов.

– А… почему в кроссовках?

Ну ты даешь, брат! – Так в багаже же. В багаже! С собой нельзя, запрещают: безопасность… Вижу, ты сейчас спросишь, а почему в полиэтилене. – Чижиков тут же кивнул. – Да потому что вонючая она, зараза. А багаж‑то грузчики, кидают, как неродной. И если оно в сумке разольется – мама не горюй! Сумку целиком можно выбрасывать.

 

– Вот, брат, есть светлые сорта, темные, есть всякие другие, но так или иначе укладывающиеся в какую‑то классификацию. А есть Гиннесс, – сказал Громов, отвинчивая пробку с первой зеленой бутылочки. – И Гиннесс как бы вне классификаций, потому что один такой. Так и пуэр, не относится ни к светлым, ни красным, ни к белым, ни к каким другим чаям. Он сам по себе – навроде Гиннесса, брат. Во‑о‑от… – протянул Дюша, разлил китайскую водку по рюмкам, взял свою, поднес к носу и аж зажмурился от удовольствия. – Эх, родная!

 

– Здесь важно что? – Если ты пекинской народной еще не пил, то нюхать не надо. А надо, брат, немедленно выпить. И следить за ощущениями. Ну, за встречу!

 

Отведав горячего чая, Чижиков тут же признал, сколь прав оказался Дюша, настаивая на запивании водки этим чаем. Сочетание получилось на редкость удачным – да что говорить, с безликой русской водкой никакого сравнения! Мертвая вода.

 

Бывают, понимаешь, такие люди, которые отказываются от этой прелести, – щелкнул Дюша ногтем по зеленой бутылочке. – На дух не переносят, бедняжки. А по мне, эрготоу – одно из величайших китайских изобретений. Чистая, как слеза, крепкая, и голова с утра не болит Знающий жизнь человек никогда от такой не откажется.

 

– Да‑а‑а…

– Давай еще по одной?

– Молодец, брат!

– Это ты верно, брат, это ты правильно! Кипяточку только не забывай в чайник доливать, пуэр – он чай долгоиграющий. С ним да с пекинской народной любая пьянка превращается в изысканное отдохновение.

 

– Ну а ты что сейчас поделываешь, брат? – Чем нынче занимаешься?

– Про меня неинтересно. – Чем я могу заниматься? Да ничем. С работы прежней меня вежливо попросили, а новую я, честно сказать, найти и не пытался…

– То есть ты – простой российский безработный? – А на что же живешь‑то?

– Да так, проживаю былые запасы, – улыбнулся Чижиков, вовсе не желавший рассказывать о том, что понемногу распродает коллекцию, и рано или поздно придет черед нести в скупку вещи, которые ему особенно дороги и с которыми совсем не хочется расставаться.

 

Что тебя тут держит? Квартира? Так она у тебя приватизирована и никуда не денется. Найдешь человека надежного, поселишь тут, чтобы присматривал, пока тебя нет. Что еще? Может, девушка‑красавица?

– Бабы…

– Ну вот! – Так что бросай эту всю ерунду, собирайся и поехали!

– Прямо сейчас? А… А Шпунтик?

– Что – Шпунтик? Выправим мы твоему Шпунтику кошачий паспорт, и полетит он в даль светлую в собачьем ящике. Тоже мне, проблема!

 

Конечно, существовала опасность, и немалая, что при ближнем знакомстве страна мечты его разочарует, но, черт возьми, нужно же когда‑нибудь совершать решительные, даже судьбоносные поступки!

 

– А… я по‑китайски не умею, – по инерции воздвиг последний бастион Котя. – Совсем.

– Все не умеют, – легко отвел возражение Громов. – Научишься, делов‑то! Там и не такие дубы попада… ой, извини, ну словом, было бы желание, брат.

 

– Он что, рехнулся? – Часто это у него?

– Понятия не имею… Ни когда раньше не было…

– Может, он в Китай не хочет?

 

– Ну, брат, ты и придурок! – Ты только ничего подобного на китайской границе не выкини, а то тебя в два счета депортируют на историческую родину…

– Да бог с ним. – Пусть сидит. Наверное, у него майское замыкание… Пошли спать.

 

Как и обещал Дюша, от выпитого вчера голова совершенно не болела, напротив – организм пребывал в состоянии приятного обалдения, граничившего с безмятежностью, а майское солнышко столь славно наяривало в окно, и воробьи столь заразительно чирикали на карнизе, что Чижиков быстро почувствовал себя счастливым и умиротворенным.

 

Во‑первых, кто это тут «кот‑кот‑кот», а во‑вторых, ты вот ночью дрых, а я непорядки отслеживал. И где, спрашивается, обильное и высококалорийное питание после всего этого? Где?

 

– Псих хвостатый…

Шпунтик проглотил оскорбление молча и приступил к еде с таким видом, будто делал Коте громадное одолжение, за которое любой человек с мозгами по большому счету должен, просто обязан, платить Шпунтику очень хорошие дополнительные деньги или же весь день его ублажать, например, правильно почесывать и поглаживать.

 

Вот тебе страна мечты, а вот тебе – деньги на поездку. И теперь Чижиков изыскивал причины, чтобы не продавать сундучок и не менять свою жизнь столь кардинально. Котя сомневался. Некоторые люди, впрочем, называют подобное поведение разумной осторожностью.

 

Чижиков прислушивался к себе две сигареты и полторы чашки кофе подряд. Внутри было смутно: боролись противоположности. Часть Котиного организма готова была идти к антиквару, а потом в кассу за билетом хоть сейчас. Другая била первую по виртуальным рукам и вскрикивала: «Ах, а вдруг я там пропаду! Ах, а вдруг все получится не так, а совсем даже иначе? Мама, мама, что мы будем делать?…»

 

Что за дрянь, а не сундучок! Кому такой вообще может понадобиться? Да еще за деньги. Да еще за такие деньги!

 

И вот спрашивается: почему некто хочет заполучить сундучок за сумасшедшие по котиным меркам деньги? Если внутри пусто, а внешне вещица выглядит простецки, деревяшка деревяшкой?

 

– Здесь что‑то было. – Интересно, что?…

 

– Ну ты понял: всех впускать, никого не выпускать!

 

– Нет, Вениамин Борисыч, давайте уж сначала покончим с нашим делом, а любоваться потом станете, хорошо?

 

– Да‑да, конечно. Но я могу хотя бы взглянуть на вещь?

– Пожалуйста. – Сколько угодно.

 

Превосходно, превосходно, молодой человек, да‑с! Я вам чудовищно благодарен!

 

И как эта благодарность выразится… в денежном эквиваленте? Чижиков замер выжидательно, весь напрягшись от волнений, поскольку вполне логичным полагал услышать в ответ: сначала оповестим клиента, потом клиент даст деньги, и вообще – приходите послезавтра, а лучше на следующей неделе. Однако ничего подобного не произошло. Напротив, случилось чудо.

 

– Конечно! Конечно! Сейчас! – антиквар метнул взгляд на Котю потом на сундучок, потом снова на Котю. – Могу я вас нижайше попросить поскучать тут с вашей вещью буквально минут пять, пока я схожу в закрома?

 

Чижиков не возражал. Радужные перспективы грели ему душу.

 

– Не извольте беспокоиться: у меня все как в банке. Сумма точная. Или желаете пересчитать?

 

. С вами очень приятно иметь дело.

Конечно, разумеется, дай Бог каждому!

 

«Надо было все же спросить, что особенного в этом сундучке, – подумал Котя, заказав бутылку минералки и судорожно закуривая. – Или нет, не надо было?… Как старичок резво выметал деньги на стол!.. Дело нечистое, хорошо, что мы теперь с Борисычем долго не увидимся. Что‑то тут определенно не так…»

 

Что теперь?

Несколько вещей: уладить дела, то есть запустить кого‑нибудь надежного в свою квартиру пожить, еще врезать надежные замки на комнаты с дедовой коллекцией, чтобы не лазали, а дальше – в Китай, в Китай. Нужны виза, авиабилет, страховка… и Шпунтик. С ним‑то что делать?

 

Кот вполне мог и иногда даже хотел сыграть роль сторожевого пса. Шпунтик находился в самом расцвете кошачьих сил, опыта и умудренности и, в отличие от собаки, мог забраться на шкаф и прыгнуть оттуда на незваного гостя всей своей увесистой тушкой, попутно нанося противнику урон всеми имеющимися когтями. Весьма острыми, надо признаться.

 

Разъяренный кот – это специальный аттракцион, с которым трудно управиться.

 

В нашем возрасте уже пора надолго выйти в люди…

 

Как сказал персонаж одного кинофильма, твой выбор был мудр.

 

– У меня ведь кот…

– Шикарный кот! – Я полюбил его с первого взгляда. И что?

– Ну… ты, вроде, сказал что‑то насчет кошачьего паспорта…

– А, так вы все же вместе поедете? Правильно! Русские своих не бросают.

 

Прошлое уходило в муках, новое рождалось в страданиях.

 

Не знак ли это, не ключ ли – к чаемой владыкой бесконечности в этом и том мирах?

Но как понять? Как истолковать?

 

Но странное дело: по мере чтения длинного рассказа о событиях непостижимых и неведомых тревога владыки удивительным образом истончилась и мало‑помалу рассеялась, уступив место спокойной уверенности. Император чувствовал себя почти умиротворенным, как будто твердо знал, что теперь все пойдет как надо.

 

– Эй, чудовище… Ты что, задрал тут кого‑то?

 

– Супер… – Ну просто супер!

 

– Тебе еще повезло,

– Мог бы и глаз лишиться. Или еще чего ценного… Эй, боевой кот!

 

– Пойдем, мой герой!

Надо успокоиться, я понимаю…

– Ну, давай, успокаивайся, сторож ты мой…

– Спасибо, кот. – Спасибо. Не ожидал я от тебя такого, не ожидал…

 

Однажды он даже провел с котом беседу на тему вторжения в квартиру чужих – во время его, Чижикова, отсутствия. Кот слушал внимательно. И вот – на тебе, запомнил!

 

– Ты что же, умный? – Может, тогда уже перестанешь выпендриваться и ответишь мне по‑человечьи? А? Расскажи мне, кто это так удачно К нам зашел? Как он выглядел? Ну – до того, как ты на него бросился? Приметы там особые, родимое пятно во весь лоб, сломанная в трех местах рука в гипсе…

 

«Хочешь поговорить об этом?» – читалось в его безмятежном взгляде.

 

– Н‑да, – констатировал Котя, доставая сигареты. – Жаль, что ты до сих пор шифруешься. Ведь я бы мог позвонить в милицию и сообщить приметы преступника. А так – что я скажу? Что мой кот почти поймал взломщика, но тот в последний момент ускользнул, и как он выглядит, кот умалчивает, да?…

 

– Это к тебе? – Потому что я Дюшу раньше семи не жду. Вот что, мой хвостатый друг, давай тебя на всякий случай запрем, а то ты все еще слишком взволнован…

 

– Иду, иду! – крикнул Чижиков и, подхватив кота, на всякий случай закрыл его в ванной комнате: все же у животного был сильный стресс. Мало ли что. Еще кого не надо поцарапает.

 

– Может, я и не хочу вас знать. – Может, мне вас знать и вовсе не нужно. Может, даже будет лучше, если я вас никогда не узнаю.

 

– Ни черта я не помню. – И не понимаю, о чем нам с вами разговаривать.

 

– А… вы бы не могли впустить меня на минуту? Через дверь разговаривать неудобно.

 

– Это… гм… котик, – с удовольствием ответил Чижиков. – Серый. С плохой родословной. Двенадцать килограммов живого веса. У него сегодня был не очень удачный день. Котик переживает. Или, может, хотите познакомиться поближе?

– Может быть, позже.

 

– Извините, но ничем помочь не могу.

– Не можете или не хотите?

 

– Да что же это! – Проходной двор какой‑то!

 

– Слушайте, вы! – Прекратите нести всякую чушь. Я от вас устал уже. Заткнитесь и убирайтесь из моей квартиры вон, ясно?

 

– Эй! Открывай, брат! Медведь пришел!

– Вы его знаете?

– Вам‑то какое дело? Выметайтесь!

 

– Чего это? – Что за таракан? Не спер ли чего? Может, догнать?

– Нет, брат, не надо. – Все в порядке.

 

Осторожно, там Шпунт заперт. И он сильно не в духе.

– Как так? – изумился Дюша, распахивая дверь в ванную и ловко подхватывая кота, вознамерившегося прошмыгнуть у него меж ног. – Ты что, узник совести теперь?

 

Мужичок. – Вы почто животинку тираните?!

 

– Ты им кровь пустил, да? – Ты кровожадный, – нежно пробасил Дюша и прижал кота к себе. Кот пискнул и уперся ему в грудь лапами. – Ух ты животинка!.. Так, а ты вознаградил зверя обильной едой и правильным поглаживанием? – деловито спросил Громов.

– Конечно! А ты завязывай кота мучить!

 

– Вон, всего запачкал.

– Ладно, шутки шутками, а в милицию ты позвонил?

– Нет, и не собираюсь. Что я им предъявлю? Кота в качестве свидетеля? Ничего же не украли.

 

– Как вы сюда попали? – Каким образом?

– Это сейчас неважно. – Ответьте на мой вопрос.

– И не подумаю. – И вообще: не знаю, как вы тут опять оказались, но только убирайтесь из моей квартиры к чертовой матери. И быстро. Понятно?

 

– Какая‑то абсурдная ситуация. Я говорю вам: идите вон! А вы даже с места не двигаетесь. Такое впечатление, будто это я вломился к вам, а не наоборот. Даю пять секунд на размышление. Время пошло: или вы уберетесь сами и больше здесь никогда не появитесь, или я вас попросту спущу с лестницы.

 

– Этта еще что такое? – Не понял. Опять этот тип, брат?

 

– Уберите руки!

– Да боже ж мой, кто же вас трогает‑то? Оно мне надо?

 

Как он просочился?

– Представления не имею! – Я тебя в душ запустил, выхожу на кухню – а он тут сидит! Представляешь?

– Не очень… – Ковшик какой‑нибудь дай… Да что ты суешь, брат! Ну как сюда сосиски влезут? Кастрюльку тогда давай… Нет, я не понял, как он опять сюда попал. Ты что, брат, дверь не запер?

– В том‑то и дело, что запер! Закрыл на ключ!

– Странно… А чего ему надо‑то было, таракану этому?

– Да я сам толком не понял…

 

– Слушай, брат… – А он у тебя того… нормальный, а? Потому что если он что‑то подобное выкинет в самолете, это ничего – в багажном отсеке все орут и воют. Но вот если на таможне… Китайцы могут не понять.

– Знаешь… – раньше подобного не случалось. Вот веришь, второй раз такое вижу. Всегда был удивительно спокойный и даже рассудительный кот… Может, у него сезонное обострение?

– Странно все это… – Ты его, брат, каким‑нибудь кошачьим галоперидолом покорми на дорожку, что ли…

 

Внутренняя мощь и гармония строк поэмы всегда успокаивали Котю. В отношениях между «Илиадой» и Чижиковым было нечто религиозное, книга дарила Коте умиротворение и утешение.

 

«Муж знаменитый! тебе ли, как робкому, страху вдаваться…»

Действительно.

 

«Ныне меж вас да никто, на добычи бросаясь, не медлит!..»

 

Не замечал, потому что не думал об этом.

Не думал, потому что не мог предположить ничего подобного.

 

«Знаю, приятно тебе от меня завсегда сокровенно

Тайные думы держать…»

 

Читать? Не читать?

Значит, читать!

«Муж знаменитый! тебе ли, как робкому, страху вдаваться.

Сядь, успокойся и сам, успокой и других меж народа…»

 

 

– Федор Михайлович, перестань суетиться, а? План мэйлом пришлешь, а то ведь я твои каракули в жизни не разберу.

– Это ты, верно заметил, это ты правильно. Знаешь, как побольнее меня обидеть, – кивнул Сумкин. – Зато у меня прекрасный иероглифический почерк. Что, съел?

 

– Так. Вот тебе ключи. Ключики. От квартиры. Не потеряй. Я позвоню тебе из аэропорта, тогда можешь заселяться.

– Потерять? Да не в жисть! Когда ты вернешься, ключей будет в два раза больше, – туманно пообещал Сумкин.

 

– Хочешь, спляшу в твою сторону танец глубокой благодарности?

– Федор Михайлович…

– Ну ладно, ладно.

 

– Эх… – Вот у людей жизнь с размахом! А тут сидишь, в словари зарывшись, и никакого тебе Пекина. Даже журналы не выписывают в библиотеку, – пожаловался он. – Денег, видишь ли, нету. У коммунистов деньги были, а у этих – нету! А потом говорят: что‑то наша рассейская наука ослабела, что‑то за рубеж стала линять, что‑то на родине ей не сидится, что‑то молодежь в науку идти не хочет. Как бы это нам молодежь туда привлечь? Как тебе это нравится, старик? Да ты плати науке, если она тебе нужна, создай ей приемлемые условия – и она никуда не слиняет! Ты дай молодому специалисту возможность для работы и роста, покажи, что он стране нужен! А вместо этого…

 

Через пять откусанных фильтров, две чашки кофе, за которыми был послан Чижиков, и трех сотрудников института, зашедших перекурить и принявших посильное участие в дискуссии о положении российской науки, Сумкин закончил обличать жестокий внешний мир и задышал мирно и спокойно.

 

– Слушай, Федя. – А вот скажи мне, пожалуйста, это ведь дракон, да?

– Это? – Ты прав, мой глазастый друг. Это схематическое изображение весьма напоминает нашего дорогого товарища китайского дракона.

– И чего он, этот дракон? – В смысле, что в нем такого особенного? Огнем дышит?

– Нет, ты меня поражаешь, Чижиков! По‑ра‑жа‑ешь! – возмутился Сумкин. – Ты же с самого детства живешь среди всего этого, а до сих пор не удосужился узнать самые элементарные вещи! Я прямо не знаю, как это называется, старик. Ты какой‑то костный и нелюбопытный сукин сын.

– Кончай ругаться и объясни толком.

 

– Ну, прав ты, прав. Я серый, как штаны пожарника. Доволен? Теперь рассказывай.

 

– Чем, интересно, я должен быть тут доволен? – Тем, что ты, имея такого неординарного, талантливого и многознающего друга, как я, продолжаешь пребывать в тотальном невежестве? Тем, что я не сумел прорваться светлым лучом знания в твое темное царство?

– Федор Михайлович!

– Ну ладно, ладно… – Только ты, старик, прямо сейчас забудь путать мягкое с теплым, то есть дракона европейского с китайским. Это, знаешь ли, две громаднейшие разницы. Хотя бы потому, что китайский дракон никогда не дышал, как ты замысловато выразился, огнем. Китайский дракон – он повелитель вод. Ну, водоемов, понимаешь? Рек, морей, океанов. Прудов даже. Ну и, схематично говоря, размер и мощь дракона прямо зависели от водоема, в котором он окормлялся… Не слишком сложное слово? Нет? Ну ладно… То есть дракон, скажем, северного моря, был страшно могуч, а вот тот, что жил в соседнем пруду – так, мелочевка, но тоже кое‑что мог…

 

– Так, получается, драконы что, в каждой луже жили? – вытаращил глаза Чижиков.