Моей жене риитте с любовью посвящается

Предисловие

В своих трудах Фрейд неоднократно подчеркивал, что как только будут лучше поняты эволюционные, структур­ные и динамические детерминанты более тяжелой, чем не­вроз, патологии, должны быть разработаны соответствую­щие техники для правильного психоаналитического подхода к ней.

За последние тридцать-сорок лет наше знание суще­ственно расширилось как относительно раннего развития психики, так и относительно движущих сил психозов и по­граничных состояний. Одновременно наше понимание ана­литического инструментария, а также фазово-специфических способов активации и содействия строительству заторможенной психической структуры в более тяжелых патологических состояниях, чем невроз, существенно улуч­шились. Представляется, что эти результаты развития дос­таточны для оправдания попыток, о которых говорил Фрейд, интеграции текущего психоаналитического знания нормаль­ного и патологического развития и текущей клинической экспертизы в объединенную теорию, которая даст возмож­ность развития психоаналитического лечения в фазово-специфический подход, применимый в принципе ко всем уров­ням нарушенного и задержанного психического развития. В этой книге предпринимается попытка двигаться в этом на­правлении.

В данной книге я пытаюсь представить исчерпываю­щий и последовательный психоаналитический взгляд на формирование психики, за которым следует тщательное исследование природы и элементов психоаналитического понимания, и, наконец, применение этих взглядов в клини­ческой работе с пациентами, представляющими различные уровни психопатологии.

Моя работа основывается на трех общих принципах. Первый — взгляд на человеческую психику как на всецело субъективную и основанную на опыте. Все психическое счи­тается представленным на некотором уровне переживания, дифференцированного или недифференцированного, сознательного или бессознательного, и к психическому мож­но приближаться и его можно понимать лишь как таковое. В соответствии с этим избегаются концепции, которые нельзя связать с представляемыми переживаниями, и язык СобственногоЯ предпочитается языку эго.

Второй принцип заключается в том, что собственная психика аналитика рассматривается как единственный ис­точник его знания. Его понимание пациента целиком зави­сит от способности аналитика интегративно использовать как свои информативно эмоциональные, так и рациональ­ные отклики на пациента и его послания. Аналитическое понимание рассматривается, таким образом, как непосред­ственно связанное с максимально информативным исполь­зованием аналитиком своей субъективности.

Третий принцип состоит в постоянном подчеркивании эволюционной и динамической точек зрения в оценке, по­нимании и аналитическом подходе к другому индивиду. Психопатология в основном рассматривается как происхо­дящая в результате задержек во взаимодействиях строя­щейся структуры с фазово-специфическими объектами на различных стадиях психического развития. Соответствен­но, аналитическое лечение рассматривается как попытка активации и помощи возобновленному структурному раз­витию в пациенте с аналитиком в качестве нового связанно­го с развитием объекта.

Книга состоит из трех частей. В первых трех главах первой части я представляю свой взгляд на психическое развитие с рождения до начала периода отрочества, осно­ванный на непрерывно действующих, фазово-специфически обусловленных процессах интернализации строящейся структуры, происходящих во взаимоотношениях со свя­занными с развитием объектами.

В первой главе, посвященной самым ранним психичес­ким переживаниям, я твердо настаиваю на том, что боль и фрустрация не становятся психически представленными до первичной дифференциации Собственного Я и объектных представлений, и обсуждаю последствия этого для понима­ния ранних особенностей переживания Собственного Я и объекта. В этой главе я также рассматриваю природу недиф­ференцированного переживания, самые ранние взаимодей­ствия мать-младенец и современную теорию непосредствен­ной мотивации, основанной на опыте дифференциации между Собственным Я и объектом. Кроме того, я высказы­ваю свою точку зрения относительно теории влечений, а так­же критически исследую привычное использование определенных концепций, имеющих отношение к самым ранним способам переживания.

Вторая глава посвящена первым базисным концепци­ям Собственного Я и объекта, а также концепции интернализации и структурализации. Процессы интернализации разъясняются, начиная с дифференциации Собственного Я и объектных представлений, и заканчивая установлени­ем константности Собственного Я и объекта. Представле­ны некоторые новые точки зрения для понимания ранних психосоматических, маниакальных, параноидных и депрес­сивных решений. Обсуждается природа объектных отно­шений, предшествующих индивидуации, и подвергается сомнению привычное использование концепций расщепле­ния и амбивалентности. Детально обсуждаются мотивация, предпосылки и природа идентификаций, которые посте­пенно изменяют Собственное Я и объектные представле­ния ребенка с функциональных и интроективных к индиви­дуальным и информативным, и описывается появление возникающей в результате этого константности Собствен­ного Я и объекта.

В третьей главе психическое развитие исследуется от индивидуации представлений Собственного Я и объек­та к растущему установлению индивидом относительной автономии после завершения подросткового кризиса. В этой главе" я рассматриваю последствия индивидуации и критически исследую концепции сознания, до-эдипо­вой амнезии, фантазии, защиты и тревоги. Описываются два новых способа использования идентификации, обус­ловленные и ставшие возможными вследствие индиви­дуации. В этом контексте я высказываю новые мысли от­носительно происхождения и природы эмпатии и эмпатического понимания. Подчеркивается важное зна­чение до-эдиповых взаимоотношений ребенка со своими родительскими объектами после индивидуации Соб­ственного Я и объекта. После обсуждения природы эди­повых интернализации я рассматриваю окончательное разрешение эдиповых конфликтов и сопутствующие ин­тернализации личных норм и идеалов в юности.

Глава 4 является кратким очерком об аффектах, я, в частности, привожу доводы в пользу отсутствия мысли­тельного содержания негативных первичных сигнальных аффектов. В главе 5 я представляю модель для более глу­бокого понимания путей обращения с потерей объекта, а также предлагаю для становления памяти статус формы интернализации самой себя.

В части II я рассматриваю природу и составные части психоаналитического понимания. Определив психоанали­тическое лечение как попытку максимального содействия продвижению задержанного психического развития у па­циента, я вначале обсуждаю некоторые причины нынеш­ней стагнации психоаналитического лечения. За этим сле­дует обсуждение насущной потребности развития фазово-специфических аналитических подходов для не­индивидуализированных пациентов, представляющих тя­желые формы психопатологии. Вдобавок подчеркивается потребность признания таких подходов как принадлежа­щих к методам правильного психоаналитического лечения, когда они основываются на установленном психоанали­тическом знании и оказываются фазово-специфически подходящими и эффективными в лечении пациентов с тя­желыми нарушениями.

Значительный объем второй части книги посвящен детальному обсуждению различных информативных от­кликов аналитика на присутствие пациента, а также на его вербальные и невербальные послания и намеки. Пос­ле короткого обсуждения научного статуса психоанали­тического наблюдения и его результатов детально рас­сматриваются рациональные аффективные отклики аналитика на пациента, а также интеграции этих откли­ков в аналитическое понимание. Главные информативные эмоциональные отклики аналитика на пациента рассмат­риваются как его комплиментарные отклики, которые в основном представляют реакции на соответствующие объектные ожидания пациента, и его эмпатические от­клики на соответствующее восприятие пациентом себя и своей ситуации.

Информативные отклики аналитика считаются необ­ходимыми для схватывания им правильного уровня и при­роды восприятия пациентом себя и аналитика. Обе груп­пы откликов и их информативное использование на различных уровнях структурализации пациента рассмат­риваются с различных точек зрения, и проводится отли­чие между сравнительной и творческой формами эмпатии. По ходу обсуждения интеграции информативных откли­ков аналитика как рациональных, так и эмоциональных в должное аналитическое понимание критически рассматривается и обсуждается полезность интуиции в аналитической работе.

Отдельно обсуждается контрперенос как отсутствие или потеря полезных информативных откликов аналитика на пациента, таким образом скорее нарушая понимание ана­литиком пациента, чем способствуя ему.

В большой заключительной главе второй части книги рассматриваются различные роли и функции пациента и аналитика в качестве объектов друг для друга. Роли анали­тика в качестве текущего объекта, прошлого объекта и но­вого эволюционного объекта для пациента рассматриваются как в общем плане, так и в связи с пациентами, представля­ющими различные уровни патологии. Сходным образом роли и функции пациента в качестве объекта для аналитика обсуждаются с точки зрения текущего объекта, объекта контрпереноса и «ребенка». В упомянутой последней кате­гории проводится различие между «ребенком переноса», стремящимся к и способным лишь к повторению эволюци­онной неудачи пациента, и «развивающимся ребенком», от­зывчивым на воздействие аналитика в качестве нового эво­люционного объекта. Хотя один лишь ребенок переноса знает и демонстрирует историю болезни пациента, лишь развивающийся ребенок обладает потенциальными возмож­ностями для возобновления структурного развития в ана­литических взаимодействиях. Детально обсуждается при­рода и значимость этих различных ролей аналитика и пациента друг для друга на различных уровнях патологии и подчеркивается важное значение их верного «схватывания» как необходимого для фазово-специфического подхода и понимания пациента.

В части III книги я говорю о природе трех главных уров­ней психопатологии и о фазово-специфическом психоана­литическом подходе к ним.

В психозах патогномическая эволюционная неудача представляется как в значительной степени произошедшая во все еще недифференцированных симбиотических взаи­модействиях пациента со своими первичными объектами. Психотическая регрессия всегда включает в себя утрату образа хорошего внешнего объекта и поэтому полную или частичную утрату дифференцированности между Собственным Я и объектом.

Восстановление дифференцированности с аналитиком в качестве нового объекта считается поэтому наиболее не­отложной целью в лечении психотических пациентов. Со­средоточившись на рассмотрении шизофрении как наибо­лее регрессивного психоза, в острой стадии которого теряется даже переживание пациентом Собственного Я, я обсуждаю возможности аналитика в информативном использовании его эмоциональных откликов при работе с этими пациентами, а также необходимость первоначаль­ного терапевтического симбиоза и непрямого удовлетво­рения инфантильных потребностей пациента для станов­ления аналитика в качестве нового объекта в мире восприятия пациента.

Вторая стадия лечения шизофренического пациента представляется по существу стоящей на защите установ­ленной дифференцированности, прежде всего посред­ством увеличения и усиления полученной пациентом от аналитика интроективной оснастки. Характерные трудно­сти шизофренического пациента в возобновлении строи­тельства структуры в его взаимоотношениях с аналитиком, обусловленные его сравнительной утратой способности выносить и использовать тревогу в качестве сигнала, а так­же его неспособностью справляться с агрессией, рассмат­риваются совместно с адекватными путями подхода ана­литика к этим проблемам.

Третья стадия лечения шизофренического пациента описывается как период улучшающейся структурализации его психики посредством возобновленных процессов, свя­занных со структурным ростом идентификаций. Обсужда­ются сходства и отличия этой стадии от лечения погранич­ных пациентов, а также природа и умение справляться с шизофреническим пациентом, когда он достигает эдипаль-ной стадии в своем лечении. Я также обсуждаю и подчерки­ваю некоторые фундаментальные отличия во вновь обретен­ном отношении психотического пациента к своему аналитику как в ходе, так и после его лечения по сравнению с другими категориями пациентов.

Пограничный уровень патологии, а также фазово-специфический подход к нему, обсуждаются во второй главе части III. Пограничная патология рассматривается как от­ражающая по сути дела задержки в интернализации строя­щейся структуры в ходе сепарации-индивидуации, пре­пятствующие установлению пациентом константности Собственного Я и объекта и индивидуализированных пред­ставлений о Собственном Я и объектах. Фазово-специфи-ческая задача аналитика рассматривается поэтому как по­мощь пациенту в возобновлении прерванных процессов связанной со структурным ростом идентификации в его взаимоотношениях с аналитиком.

Детально обсуждаются функциональные и примитив­но амбивалентные взаимоотношения пограничного пациента со своим аналитиком, а также их последствия для анали­тической работы. Для преодоления сопротивления пациента возобновлению связанной со структурным ростом интернализации в аналитических взаимоотношениях, часто рассмат­риваемого в качестве центральной проблемы в лечении по­граничного пациента, ни интерпретации, ни косвенное удовлетворение не считаются полезными. Вместо этого мой клинический опыт говорит в пользу того, что фазово-специфическим подходом для аналитика, чтобы стать новым эво­люционным объектом для пограничного пациента, будет по­казать заинтересованность субъективным миром пациента через постоянно и последовательно передаваемое эмпатическое понимание его текущего способа переживания.

Я считаю постоянное эмпатическое описание соответ­ствующего способа восприятия себя и объектного мира па­циента специфическим терапевтическим инструментом для аналитического лечения пограничных пациентов. Простран­но обсуждается природа и адекватное применение эмпатического описания, а также предварительные условия для того, чтобы оно приобрело функцию модели par excellence[1] для развитийного структурирования идентификаций погра­ничного пациента. Эмпатическое описание сравнивается с интерпретацией, понимаемой в классическом смысле. Пос­ледняя считается фазово-специфически адекватным спо­собом передачи аналитического понимания, лишь когда у пациента присутствует индивидуальное Собственное Я, способное к вытеснению и созданию динамического бес­сознательного. В то время как интерпретация представля­ется, таким образом, по существу попыткой повторного объединения диссоциированных структур, эмпатическое описание специфически предназначено для того, чтобы ве­сти к формированию новых структур. Таким образом, счи­тается, что интерпретация имеет дело в первую очередь с вторичной утратой пригодной структуры, тогда как эмпа­тическое описание — с первичным отсутствием структуры.

Обсуждаются дополнительные вопросы, относящие­ся к аналитическому лечению пограничного пациента, вклю­чая заботу, идеализацию, раскрытие чувств аналитика па­циенту, а также роль агрессии в лечении. В конце этой главы описывается и обсуждается возникновение константности Собственного Я и объекта на последних стадиях лечения пограничного пациента.

В заключительной главе, рассматривающей невроти­ческую патологию и психоаналитическую борьбу с ней, я большей частью останавливаюсь на определенных менее хорошо известных аспектах и точках зрения. Поэтому при обсуждении аналитического разрешения бессознательных конфликтов особое внимание уделяется, помимо хорошо известных эдипальных конфликтов, вытесненным диадным конфликтам пациента со своими первыми индивиду­альными идеальными объектами, которые предшествуют развитию эдипальной триады. Эти конфликты считаются главным источником невротических нарциссических защит и внутренних запретов пациента и должны пониматься, и к ним следует подходить не так, как к триадным конф­ликтам. Первые индивидуальные, но все еще до-эдипальные, идеальные объекты ребенка и их важное значение для природы и особенностей его эдипальной стадии, ла­тентного периода и подросткового кризиса, значимость которых до сих пор в основном игнорировалась, рассмат­риваются с точки зрения как нормального развития, так и патологии.

При обсуждении лечения невротических пациентов речь идет как о разрешении их бессознательных конфликтов, так и об образовании структуры посредством фазово-специфических интернализаций. Детально обсуждаются различные роли аналитика для пациента, в особенности в качестве объек­та для различных форм идеализации.

Наконец, описывается и обсуждается достижение па­циентом структур автономии, идущее параллельно с его прогрессивной эмансипацией от связанных с его развитием объектов, как первичных, так и вторичных. Эти структуры считаются специфически включающими в себя интернализованные личные нормы и идеалы индивида, а также его собственную установленную историю.

Эта книга охватывает суть моего нынешнего мышле­ния, основанного на опыте и инсайтах, полученных в ходе более сорока лет работы в качестве клинициста, исследо­вателя, педагога и супервизора. Я не питаю каких-либо ил­люзий по поводу предлагаемых мной новшеств в психоаналитической теории и технике как представляющих какую-либо особую «истину», сколько-нибудь выходящую за современные рамки. Я очень во многом согласен с утвер­ждением Кана (1962), согласно которому наука не может представлять ничего другого, кроме серий моделей, более или менее полезных при решении частных проблем. В данной книге я представил такую модель, надеясь, что она будет содействовать прогрессу психоаналитического лечения и связанному с развитием континууму, в котором можно использовать фазово-специфический подход для пациен­тов, представляющих различные уровни патологии.

Я благодарен моей профессиональной судьбе за бога­тые возможности работы с пациентами, представляющими широкий спектр патологии, как в институтах, так и в част­ной практике. Мне также повезло в том, что у меня было много блестящих и полных энтузиазма студентов, чей кли­нический опыт и инсайты умножали мой собственный опыт в качестве психоаналитического клинициста. В течение этих лет я работал в своей стране, а также в Швеции и США, где встречался и работал со многими замечательными учителя­ми и коллегами, чьи идеи обогащали и оплодотворяли мое мышление. Хотя я не считаю себя принадлежащим к какой-либо особой психоаналитической школе или направлению, я осознаю свой долг перед многими упомянутыми выше людьми, а также перед многими уважаемыми авторами, ко­торых я знаю лишь по их трудам.

Я хочу высказать особую благодарность своим паци­ентам и студентам за то, что они открыли мне свою душу и способствовали приобретению мной опыта, который сде­лал возможным написание этой книги. Я также хочу выра­зить сердечную благодарность профессору Лео Голдбергу, доктору философии, за проявленный интерес к моей рабо­те и ту практическую помощь, которую я от него получил. Я благодарен руководству Austen Riggs центра за возмож­ность оставаться здесь в течение двух лет, между 1987 и 1989 годами, вначале в качестве ученика у Эрика Х. Эриксона, а затем в качестве приглашенного стипендиата, что дало мне возможность без перерывов сконцентрироваться на предварительной подготовке этой книги.

И последнее, но не менее важное,— я хочу выразить особую благодарность своей жене Риитте за ее любовь, заботу и поддержку, а также за ее дельные замечания и неустанную помощь в перепечатке и публикации рукописи моей книги.

ЧАСТЬ I

СТРУКТУРА ПСИХИКИ

Глава I

Дифференциация [2]

Введение

При попытке представить свои взгляды на формиро­вание психики я сталкиваюсь с некоторыми явно неразре­шимыми проблемами. Согласно существующим правилам написания научного трактата, должное изложение моих взглядов требует их сравнения со всеми существенными сходными или отличными точками зрения, выдвинутыми в психоаналитической литературе до настоящего времени. Однако, поскольку тема моего обсуждения, по-видимому, почти во всей полноте охватывает психоаналитическую эво­люционную психологию, следование данному принципу явно невозможно в ограниченных рамках моей работы.

Компромисс, вероятно, заключается в том, чтобы про­водить сравнение моих мыслей со всеми предшествующими идеями и находками в данной области. Чтобы сделать дан­ное представление вообще возможным, я проводил подоб­ные сравнения лишь изредка. Я также отдаю себе отчет в риске того, что из-за обилия относящейся к делу литерату­ры могу невольно выдвинуть в качестве своих собственных какие-то идеи, которые независимо от меня уже высказы­вались раньше другими авторами.

Принося свои извинения за неизбежные упущения и любой неумышленный плагиат, обусловленный моим спо­собом представления материала, я тем не менее в настоящее время не знаю никакого другого способа для того, чтобы дать личностный и связный очерк развития челове­ческой психики в краткой и логически последовательной форме.

Некоторые общие принципы

Концепция «формирования психики» имеет в данном контексте отношение к возникновению и развитию пси­хического опыта в мире человека. Я не хочу использовать привычное выражение «внутренний мир», противопостав­ляя его «внешней реальности». Различение внутреннего и внешнего мира означает, что индивид учится проводить в своем эмпирическом мире, вначале грубо, а затем со все возрастающей дифференциацией, границу между двумя наборами восприятий и представлений. Хотя одному та­кому набору приписывается качество «внутренности», а другому — «внешности», оба они продолжают принадле­жать миру психического опыта индивида, рассматривае­мому здесь в качестве синонимичного его психике.

Это не следует ошибочно принимать за солипсический тезис о существовании мира лишь как продукта психики, а, скорее, как констатацию того простого факта, что все зна­ния человеческого индивида о мире основаны на его психи­ческом опыте. Концепция психики включает в себя все, что переживается мысленно, и исключает все, что не пережи­вается таким образом.

При подготовке данного очерка раннего становления психики постоянно использовались два ведущих принципа: во-первых, потребность осознания повсеместного распро­странения взрослообразных наклонностей и формулиро­вок в психоаналитических теориях раннего развития, во-вторых, постоянная необходимость динамической точки зрения в такой теории.

Взрослообразность здесь относится к объяснению пси­хических процессов и поведения в терминах способностей, характерных черт и структур, которые, очевидно или веро­ятно, еще не сформировались на этой стадии развития. Взрослообразность также проявляется как неправильное словоу­потребление, так что ранние эволюционные феномены описываются словами, которыми обычно характеризуются феномены, относящиеся к значительно более поздним ста­диям развития. Пример такого словоупотребления — неразборчивое использование термина любовь применительно к самым ранним формам либидинозной связанности (Blanck and Blanck, Ш9').

Причины взрослообразных неверных истолкований связаны с трудностями, свойственными тем методам, по­средством которых добывается психоаналитическое зна­ние о раннем развитии, а также с обеспокоенностью на­блюдателя и с препятствиями к вчувствованию (эмпатии), когда перед ним индивидуальности с отсутствующими или плохо развитыми структурами. В данной работе предпри­няты особые усилия для того, чтобы избежать такой тен­денции к взрослообразности, и отмечены некоторые из ее очевидных манифестаций в существующей теории.

Акцентировка важного значения динамической точ­ки зрения в психоаналитической теории раннего форми­рования психики вызвана тем, что такая точка зрения имеет относительно пренебрегаемый статус в наиболее важных теориях подобного рода (Schafer, 1968). Представляемые в них взгляды обычно включают генетическую точку зре­ния, как правило, посредством описания последователь­ности различных стадий развития; экономическую точку зрения — посредством описания изменяющегося распре­деления катексисов в ходе развития; структурную точку зрения — посредством описания появления и дифференцированности трех психических макроструктур, а также адаптивную точку зрения — посредством описания раз­вивающихся у личности все более успешных и реалистич­ных путей реагирования на требования внешнего мира. По-видимому, лишь динамическая точка зрения недоста­точно представлена в этих теориях: т. е. почему имеют место различные связанные с развитием феномены и ка­ковы их непосредственные динамические мотивы?

Во многих решающих пунктах эти теории ограничи­ваются описанием того, что происходит, не пытаясь объяснить, почему происходит данный шаг в развитии. Вместо динамического объяснения непосредственной мо­тивации феноменов развития часто используются такие концепции, как врожденные склонности, график разви­тия, тренировка функций или улучшение проверки реаль­ности. Подобные концепции могут относиться к делу при рассмотрении определенных общих принципов и описа­тельных аспектов развития, но по отношению к мотива­ции различных переходов в развитии они несомненно яв­ляются псевдообъясняющими. То же самое можно сказать и о попытках обойти потребность в динамическом объяс­нении путем наименования рассматриваемого феномена и последующего использования этого наименования в каче­ства объяснения. Например, утверждение типа «слияние представления о хорошем и плохом объекте делает воз­можным познавание объектов в целом» остается простым описанием до тех пор, пока ничего не сказано о том, чем обусловлено такое «слияние».

Чтобы избежать замены динамического объяснения псевдообъясняющими описаниями и концепциями, в дан­ном исследовании предпринимались специальные усилия, направленные на отказ от каких-либо постулатов о разви­тии без внушающего доверие динамического или мотивационного обоснования.

Начало

Те предположения, которые приписывают психоло­гические познания и различные врожденные психические качества и функции новорожденному младенцу, относятся больше к области веры, нежели знания. Кроме того, такие постулаты несут в себе опасность использования защит­ных взрослообразных конструкций, направленных скорее на заполнение пугающего эмпирического вакуума, чем на описание действительных обстоятельств.

Лично я разделяю точку зрения тех авторов, по мне­нию которых, несмотря на обширные специфические и ин­дивидуальные возможности новорожденных человеческих особей, начало человеческой жизни крайне вероятно ха­рактеризуется чисто физиологическим существованием (Freud, 1914a; Spitz, 1965). Органы восприятия новорож­денного младенца способны в принципе получать сенсор­ную стимуляцию, но процессы рецепции сначала еще не имеют какого-либо психологического смысла. Так как та­кое первоначальное отсутствие осмысленных катектированных восприятий, по-видимому, само по себе очень эффективно предохраняет младенца от затопления расстра­ивающей стимуляцией (Spitz, 1956), то постулирование любых других разновидностей барьера психическому сти­мулу представляется излишним.

Первоначальное отсутствие осмысленных восприя­тий и их мнемической регистрации также предполагает, что первые реакции младенца на возрастание и снижение напряжения в организме еще не могут сопровождаться соответствующими аффективными восприятиями. Аф­фекты как психологические феномены немыслимы до начала существования в той или иной форме восприни­мающей психики. Поэтому постулаты о врожденных аффектах представляются несостоятельными. Прими­тивные физиологические восприятия напряжения и его разрядки могут наилучшим образом описываться такими терминами, как организмическое расстройство (Mahler, 1952) и, как я предлагаю это называть, организмическое облегчение.

Первые и наиболее примитивные формы психики, по-видимому, состоят из первых осмысленных восприя­тий, регистрируемых как первые примитивные энграммы. Их приход знаменует появление психологического восприятия, хотя все еще лишь в объектном смысле. В эм­пирическом мире младенца еще нет субъекта, который воспринимал бы себя в качестве субъекта, отдельного от воспринимаемых объектов. Таким образом, первые мнемические регистрации имеют место в абсолютно недифференцированной эмпирической сфере, и обычно лишь со второй половины первого года жизни появля­ются свидетельства того, что психические восприятия младенца сгруппировались в первые грубые самостные[3] и объектные образы. Эта базисная дифференциация самостных и объектных представлений лишь дает возмож­ность отделять восприятие того, кто воспринимает, и того, что воспринимается. Лишь затем рождается субъект и психологическое восприятие становится возможным даже в субъективном смысле.

Важно осознать, что даже если восприятие самого акта восприятия предполагает происшедшее в младен­ческом эмпирическом мире разделение на воспринимаю­щее Собственное Я и воспринимаемый объект, это не ис­ключает того факта, что психически воспринимающий субъект существовал уже в течение нескольких месяцев до такой дифференциации. Отображаемые материалы Должны были выстраиваться в эмпирическом мире до того, как они смогли быть сгруппированы и подразделены на самостные и объектные восприятия. Представляется вероятным, что первая такая дифференциация происходит не постепенно, а относительно внезапно, как эволюцион­ный прыжок, когда достигается достаточная аккумуля­ция недифференцированного отображаемого материала.

Вторичностъ восприятия Собственного Я по отноше­нию к недифференцированному субъектному восприятию очевидно предполагает, что раннее появление психологи­ческого способа восприятия проходит через две последо­вательные эволюционные стадии. Первая характеризуется возрастающей аккумуляцией регистрируемого мнемического материала, но пока еще при отсутствии дифференцированности между самостными и объектными представле­ниями, внутренним и внешним. После первичной самостной и объектной дифференциации, объективно характеризуе­мой появлением незнакомой ранее тревожности (Spitz, 1965), становится возможен второй уровень психологичес­кого восприятия и субъективно допсихологическое суще­ствование сменяется рождением субъекта, живущего в мире.

Ранее я предполагал (Tahka, 1984), что наибольшая трудность при попытке приблизиться к пониманию самых ранних стадий психического развития заключается в невоз­можности для взрослого наблюдателя вчувствоваться в те способы восприятия, где еще нет какой-либо дифференцированности между восприятием самостным и объектным. Решающей предпосылкой эмпатического понимания явля­ется возможность временной идентификации с восприни­мающим Собственным Я другого человека, пусть даже его воспринимающее Собственное Я лишь грубо сформирова­но и примитивно. Если это Собственное Я еще не возникло в эмпирическом мире другого человека или если он его уте­рял вследствие регрессии, такой эмпирический мир не мо­жет быть понят посредством эмпатии.

Однако наша потребность понять мир опыта другого человека, будь то мир опыта субъективно допсихологического младенца или тяжело больного психотического пациента, при неспособности постигать внутренний мир другого человека, без восприятия его Собственного Я де­лает нас склонными наделять этот мир содержаниями и качествами, с которыми можно провести идентификацию. «Взрослообразные проекции» подобного типа (Tahka, 1979) имеют тогда тенденцию содействовать таким гипо­тезам о мире опыта новорожденного и младенца очень раннего возраста, которые, по всей видимости, предполагают не просто первоначальное недифференцированное субъек­тное восприятие, но существование кого-то, воспринима­ющего что-то.

Этот феномен, названный мной «мифом первичного Собственного Я» (Tahka, 1984), повсеместно распростра­нен в психоаналитических теориях раннего развития пси­хики. Даже авторы, ясно выражающие ту точку зрения, что самостные и объектные представления появляются из ранее регистрировавшегося эмпирического материала лишь во второй половине первого года жизни, все же снова и снова выдвигают формулировки и гипотезы, ясно подразу­мевающие первичное или очень раннее существование вос­принимающего Собственного Я в эмпирическом мире мла­денца.

Некоторые примеры действия этого «мифа первич­ного Собственного Я» с подразумеваемым первичным осознанием внешнего и внутреннего представлены кон­цепцией о частичных объектах; постулированием очень ранних форм тревоги или первичных проективных и интроективных механизмов; рассмотрением улыбчивого от­клика младенца как социального феномена; постулатом о желании слиться с матерью; путанием хаоса с творчеством в хаотическом восприятии; полаганием, что посред­ством генетических интерпретаций можно приблизиться и вступить в контакт с человеком, регрессировавшим к субъективно допсихологическому существованию. К большей части этих вопросов мы позднее вернемся в этой главе.

Смысл

Если предположить, что жизнь новорожденного ха­рактеризуется чисто физиологическим восприятием, то, по-видимому, наиболее уместен следующий вопрос: чем моти­вировано возникновение «психологии» в мире восприятия младенца и что придает психологический смысл первона­чальным процессам сенсорной рецепции?

Аккумулирующаяся в молодом человеческом орга­низме энергия лишь частично может разряжаться через физиологические каналы (Freud, 1915а; Jacobson, 1964), в то время как основная ее масса, по-видимому, нужда­ется в процессах уменьшения напряжения, которые возможны лишь во взаимодействиях с объектным миром. Весьма вероятно, что такое уменьшение напряжения в ходе взаимодействий, объективно очевидное с самого начала, будет прежде всего испытываться в эмпиричес­ком мире младенца как физиологическое «организмическое облегчение», а затем — как недифференцированное «удовольствие от удовлетворения», которое уже явля­ется психологическим феноменом и за которым в свою очередь следует стадия, когда удовлетворение может испытываться как результат взаимодействий даже субъективно. Однако эта последняя стадия, по-видимо­му, становится возможной в примитивной форме лишь во второй половине первого года жизни.

Так как адекватное уменьшение постоянно повторяю­щихся состояний напряжения существенно важно для вы­живания любого живого существа, то обеспечение такого уменьшения напряжения, по-видимому, является первой экзистенциальной необходимостью новорожденного чело­веческого организма. Поэтому все, что в эмпирическом мире младенца связано с первыми восприятиями уменьшения на­пряжения, представляет собой жизненно важную инфор­мацию для организма и, следовательно, становится жадно регистрируемым и используемым.