Творческая история константина николаевича Батюшкова

Общественная проблематика не была близка и другим очень крупным поэтам, которые создавали Золотой век русской литературы, поэзии. (Первая четверть 19 века). И здесь, конечно, рядом с Жуковским надо поставить Константина Николаевича Батюшкова. К.Н. Батюшков, жизнь которого в творческом отношении была гораздо более коротка, чем творческая жизнь Жуковского (а Ж. пишет свои последние стихотворения буквально накануне смерти, уже в начале 50-х годов). Творческая жизнь К.Н. Батюшкова, физически пережившего Жуковского (смерть Б. пришлась на 1855 год) тем не менее, продолжалась гораздо короче. Она продолжалась всего около двух десятилетий и закончилась в самом начале 20-х годов. Дело в том, что в последнее десятилетие жизни Батюшкову было очень тяжело, у него была душевная болезнь, и он практически ничего не писал. Очень любопытно, что сохранилось несколько его набросков, написанных в состоянии болезни (когда все уже признали в нем душевнобольного), которые очень напоминают современную поэзию. В частности его вариации на тему «Памятника» Горация (У Державина «Памятник», у Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»). К этой оде «К Мельпомене», как она в оригинале называется у Горация обращались почти все поэты в разных странах и в разные века Батюшков тоже обратился, причем уже в состоянии болезни и, необычайно странным образом это на взгляд П., напоминает современную метаметафорическую поэзию конца 20 – начала 21 века. П. ее не любит J.

 

Так как его мать умерла очень рано, то он воспитывался, потом и служил в семье своего родственника Михаила Никитича Муравьева.

[Запомнить это имя. Не только потому что он отец Никиты Муравьева, который был членом «Арзамаса», был другом и Пушкина, и многих других деятелей литературы того времени, одним из самых значительных в декабристских кругах мыслителем, автором Конституции либеральной, но и потому, что именно М.Н. Муравьев – зачинатель в России так называемой «легкой поэзии». В данном случае под «легкой поэзией» понимается, с одной стороны, обращение к так называемым «малым жанрам» (малые жанры - послание, элегия, мадригалы и прочие поэтические мелочи; ведь это не баллада и уж тем более не поэма), и с другой стороны, что более важно для нас, «легкая поэзия» стремится отразить поэтические стороны повседневной жизни. Это вовсе не реалистическое требование «где жизнь, там и поэзия». Здесь опять же важно, что поэт, с точки зрения «легкой поэзии» может обратиться к повседневности, даже к неким бытовым реалиям. Но поэзия, во-первых, эти реалии эстетизировала бы очень сильно, а во-вторых, это все-таки быт просвещенной духовной публики, а не разночинца. А если и быт низов, то очень сильно эстетизированный быт. Но вместе с тем это движение к повседневности, не к героическому, а к повседневному, - это одна из принципиальной черт «легкой поэзии».]

К.Н. Батюшков дебютировал в литературе стихотворением «Мечта». Обычно его датируют 1804 годом, но правильно датировать 1802-ым. Это стихотворение стало первым, более или менее известным аудитории. В 1806 году Батюшков впервые опубликовал это стихотворение. Стихотворение начинается очень характерно в духе раннего Жуковского, когда намечается романтический мотив, связанный с пониманием мечты как поэтического воображения, которое призвано противостоять бедствиям и несовершенствам реальной жизни. (Мечта и действительность). Причем мечтание как процесс – то, что помогает нам спастись от бедствий реальной жизни. Очень характерен финальный призыв в этом стихотворении «Блаженство находить в убожестве - Мечтой!». Батюшков, очевидно, считал это стихотворение чрезвычайно важным для своего миропонимания, неслучайно он много раз переделывал, т.е. он вновь и вновь возвращался к этому тексту, и более того он завершил им цикл элегий в своем сборнике стихотворений «Опыты в стихах и прозе». Сборник состоял из 2 томов: один в стихах, другой – в прозе. То, что элегический цикл первого тома, стихотворного, заканчивается стихотворением «Мечта» дорогого стоит, потому что Батюшков был очень требовательным к собственным произведениям и как истинный поэт не допускал ничего несовершенного, по его мнению, в свои публикации. Вообще эта ответственность перед словом напечатанным была чрезвычайной и у Жуковского, и у Батюшкова, и у Пушкина, и у многих других классиков русской литературы.

Периодизация творчества Батюшкова

Ученический период.

Самое начало 19 века. Элегия «Мечта» стала неким символом начального этапа творчества Батюшкова. Конечно, первый период творчества Батюшкова, как и у любого нормального поэта – это период ученичества, период «школы» поэтической. Батюшков становится учеником прежде всего двух поэтов: Торквато Тассо, автора поэмы «Освобожденный Иерусалим». Это писатель итальянского возрождения с судьбой, удивительно похожей на судьбу Батюшкова (много параллелей), при том, что Батюшков, молодой начинающий поэт, не мог знать о том, как дальше будет развиваться его жизнь и уже тем более не мог знать о своей душевной болезни. Тем не менее, Торквато Тассо тоже окончил жизнь как душевнобольной. Может быть, между ними была какая-то особая иррациональная связь.

Второй очень важной фигурой среди учителей Батюшкова оказывается французский поэт Парни Эварист Дезире де Форж (1753 — 1814 гг.). Вольным переводом из Парни и является одна из первых элегий Батюшкова «Как счастье медленно приходит, как скоро прочь от нас летит». И у этой элегии в отличие от первой, нет названия – название по первой строчке. И здесь, уже в первых строках элегии звучит главная философская идея молодого Батюшкова: «Счастье в нас самих». И это, безусловно, перекликается с жизненной философской позицией Жуковского в стихотворении «Теон и Эсхин». Ощущение, что главное – это смирение и внутреннее переживание и ощущение счастья, которое мы должны сами в себе культивировать.

Надо сказать, что для Батюшкова очень характерно поклонение философским идеям гедонизма. (Вспомнить или прочитать, что это за философская система). Гедонизм – это философско-этическое учение (т.к. в нем многое связано с моральным кодексом, с этической позицией), в котором признается высшим благом наслаждение, но вовсе не эгоистическое наслаждение «все ради меня, я – в центре вселенной», а наслаждение как некая оппозиция аскетизму и отказу от наслаждения, которое характерно для религиозного сознания, христианского прежде всего. Наслаждение понимается совсем не обязательно как чувственное наслаждение, но и как отсутствие страданий. Это очень важная идея, которую проповедовал уже Эпикур.

NB! Внимательно обратиться к истории древнегреческой философии, потому что без нее непонятна философия Батюшкова, она кажется примитивной идеей «наслаждайся жизнью, пока можешь». Все гораздо сложнее.

Есть понятие «атараксия» - безмятежность духа, это не аскетическое смирение, а бесстрастие, которое, как считают последователи этих идей, и дает истинное ощущение счастья.

Батюшков выступает во многих своих стихотворениях как апологет лени. Не только в стихотворениях: во втором томе «Проб в стихах и прозе» тоже. Его апология, или гимн лени – это вовсе не гимн безделию, как понимают многие и трактуют на свой лад. Дело в том, что день здесь понимается как добродетель, а не порок, причем добродетель, связанная с гедонистической философией. Отсутствие страданий и невнимание к торным дорожкам обывательского сознания. А что такое торная дорога обывательского сознания? Пример. Будь генералом, будь богатым, будь знатным – вот идеал к чему надо стремиться. А для того, чтобы этого добиться, нужно суетиться, нужно проявлять деловитость. Вот деловитость ради карьеры абсолютно неприемлема для «философов-ленивцев», во главе которых в России и встал Батюшков.

В 1815-1816 годах, в период расцвета своего творчества Батюшков пишет «Похвальное слово сну». И сон опять определяется как идея отсутствия погони за жизненными благами и в то же время идея бегства от суеты жизни. Это сон поэтический, этот сон работает, где трудится душа, где душа не ленится, а трудится. Эта философия характерна для зрелого Батюшкова и его «легкой поэзии». Это период наступает приблизительно в 1810 и продолжается до 1812 года. Это период расцвета батюшковской эпикурейской философии, батюшковской «легкой лирики».

Батюшков, как и любой писатель, не мог быть чужд литературной борьбе своего времени. Жить в литературе и быть свободным от литературной борьбы практически нельзя, если ты не выбираешь особую авторскую стратегию. (Ср.: Фраза Ленина: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя») Батюшков не выбрал такую стратегию, он, хотя и не был человеком партии, активным борцом, тем не менее, высказался на тему литературной борьбы того времени.

А что за борьба была в начале 19 века, в течение первых десятилетий? Между архаистами и новаторами («карамзинистами»). Батюшков, как почти каждый участник литературного процесса того времени, откликнулся на эту борьбу. Так родилась сатира «Видение на берегах Леты».(1809) Река Лета (из антич. мифологии) – река смерти, река забвения. В «Видении на берегах Леты» Батюшков описывает судьбу писателей-современников, которым предстоит переплыть Лету или погибнуть в Лете. Он рассуждает о том, кто же останется в истории литературы из его современников? Причем через это испытание он пропускает и архаистов (шишковистов) и новаторов (карамзинистов). И очень любопытно, что, дружа с карамзинистами (Муравьев был, кстати, одним из ближайших друзей Карамзина, так что Батюшков от рождения входит в круг Карамзина), что его литературные симпатии были на стороне карамзинистов, ведь вся «легкая поэзия» даже априори не приемлема для шишковистов, Батюшков вовсе не однозначен в своих оценках. Это тоже дорогого стоит. 22-летний Батюшков, сумел занять очень мудрую позицию. Потому что среди шишковистов он, например, спасает одного «славенофила» (он переплывает через Лету). Имеется в виду адмирал Шишков, действительно много сделавший для России и русской литературы.

 

Один, один Славенофил,
И то повыбившись из сил,
За всю трудов своих громаду,
За твердый ум и за дела
Вкусил бессмертия награду.

 

Другим спасенным Батюшковым человеком из литературного круга, близкого Шишкову, был И.А. Крылов. Очень точно Батюшков пишет о Крылове, с большим юмором. Крылов, известный любитель поесть, был застигнут как всегда врасплох: за обедом. С книгой и в этой ситуации застолья он сумел захватить очень немного из книг, тем не менее, все они и перекрыли Лету.

Таким образом, Батюшков довольно точно сформулировал, что в этой борьбе шишковистов и карамзинистов, победит не какое-либо одно направление, а победят личности, которые действительно внесут свой вклад в развитие литературы и – шире – в литературно-общественное развитие России.

Еще раз к вопросу об ответственности за печатное слово. Батюшков, при том, что его «Видение на берегах Леты» было чрезвычайно популярно и распространялось в списках, отказался от его публикации, потому что он считал, что нельзя на смех публике выставлять бедствующих литераторов. А среди тех, кого он высмеял, были люди бедствующие – в прямом смысле, и наносить им еще одну рану он не хотел. Среди тех, кому он не хотел наносить лишнюю рану был еще и Шаликов. (Проверь по тексту, фамилия не точна). Вот эта ответственность и высокий моральный долг литератора перед другими, перед своими собратьями очень характерны для людей золотого века русской литературы.

2) 1810-1812 годы – творческий подъем Батюшкова. Здесь одним из ярчайших произведений его становится послание его московским друзьям Жуковскому и Вяземскому, которое называлось «Мои пенаты». Послание писалось в 1811, 1812 годах. Понятно, что пенаты – покровители домашнего очага (римская мифология). Батюшков и сконцентрировал свое внимание на том, что же такое дом, стоящий дом. Идея дома чрезвычайно важна для Батюшкова. Здесь этим домом, о котором он мечтает, к которому он стремится, является простой шалаш, где он будет счастлив (что характерно для его апологии бегства от того же карьеризма) со своей возлюбленной и со своими друзьями, занимаясь литературой, ведя дружеские беседы на высокие и не очень темы, с пирушками. Здесь соберутся все его друзья, которым он дает точное определение:

 

Но вы, любимцы славы,
Наперсники забавы,
Любви и важных Муз,
Беспечные счастливцы,
Философы-ленивцы,
Враги придворных уз

 

«Философ-ленивец» - именно таков идеал Батюшкова. Конечно, это мало относилось к Жуковскому – он не был философом-ленивцем и беспечным счастливцем, у него совсем другая жизненная история и жизненная позиция, но для Батюшкова идеал именно таков. Культ гуманного эпикурейства.

Переломом в творческой истории Батюшкова и его мировоззрении становится 1812 год. Совершенно резкое деление Батюшкова до 12 года и Батюшкова после 12 года. Он переживал нашествие французской армии на Россию как крушение культа Франции французского просветительства. Он, как и многие другие, был поклонником французских просветителей. В данном случае его романтизм очень своеобразно сочетал в себе антиклассицистические и просветительские идеи. У Батюшкова было разочарование в тех самых французах, которые породили Вольтера, Руссо, Дидро, Монтескье, эти французы разрушают его отечество, не только просто чужую страну, они разрушают культуру этой страны: храмы, музеи (тогда были внутриусадебные, а не общественные), они губят идеалы гуманизма, которые закладывались, как считал Батюшков, французским просветительством. Это отразилось не только в его лирике, но и в его частных списках, он пишет, например, своим друзьям, описывая все ужасы войны, начатые просвещеннейшими народами Европы (такими ему казались французы): «Москвы нет! Потери невозвратные! Гибель друзей, святыня, мирное убежище наук, все осквернено шайкою варваров! Вот плоды просвещения, или лучше сказать, разврата остроумнейшего народа… Сколько зла! Когда ему конец? На чем основать надежды? Чем наслаждаться?».

Вот теперь гедонизм оказывается невозможным, нечем наслаждаться, все те идеалы, которые, казалось бы, обоснованы, так ярко представлены во всех культурах, в том числе и французская культура того же Парни оказались чрезвычайно неустойчивы.

Для Батюшкова наступает тяжелейший момент - духовный кризис. Он отразился в элегии «К Дашкову», написанной в 1813 году. Дашков – 1 из друзей, арзамасец. Элегия «К Дашкову» - абсолютная противоположность, некая антитеза к тому, что он говорил своим друзьям Жуковскому и Вяземскому в «Моих пенатах». Теперь нельзя быть беспечным счастливцем и философом-ленивцем, теперь наше дело – месть, отмщение за разрушенную Москву. Батюшков действительно тяжело переживал разрушение Москвы, осквернение Кремля французами и считал, что, пока не будет вымещена эта месть, нельзя будет вернуться к поэзии:

 

Мой друг, дотоле будут мне
Все чужды музы и хариты,
Венки, рукой любови свиты,
И радость шумная в вине!

 

Всё это отрицается во имя мести, во имя мести разврату, который вносят французы в Россию. Пожар Москвы для него оказывается не «костром свобод», как это воспринимал и Александр Иванович Тургенев, и даже Жуковский, а пожар Москвы для него – гибельный огонь, в котором сгорает его вера просветительскую идею французского 18 века. Для него наступает эпоха поэзии разочарования, поэзии, в которой господствуют апокалиптические мотивы. То, что связано с концом света, с концом существования человечества.

В то же время и в его письмах, и в его прозе соответственно, и в его поэзии очень явственно видна антифранцузская риторика. Здесь с Батюшковым, наверное, нельзя вполне согласиться, потому что не надо уравнивать всю нацию (и перечеркивать все, что сделано в истории человечества) и тех, кто начал воинственный и нарушительный проект. Т.е. не надо сравнивать Наполеона и его сторонников со всей Францией, со всем вкладом французов в мировую культуру. (Ср.: невозможно отождествлять весь ислам с разрушительностью Аль-Каиды). Это, кстати, заметили его друзья, в частности, Вяземский, который вступил с ним в полемику и в письмах, и в поэзии.

К сожалению, Батюшков отдал дань позиции отождествления. Но понять его негодование тоже можно. Батюшков очень тяжело переживал свой кризис и ощущение упадка творческой энергии. При этом самого упадка творческой энергии, как мы можем увидеть, читая его стихотворения, не было. Но он так ощущал. Такой феномен: ему кажется, что его дар упал, в то время как его поэтическое творчество получает новый импульс для развития и едва ли не превосходит то, что было написано им до этого.

3) Поэтому период 1813-начало 1820-х годов – это вовсе не упадок, а новый пик в творческом развитии Батюшкова. Но при этом он связан с настроениями разочарования и апокалиптическими настроениями.

Одним из наиболее ярких элегий такого рода становится написанная в 1815 году элегия, которая обычно публикуется по названию «Отрывок воспоминаний». Начало гениальное и сильное:

«Я чувствую, мой дар в поэзии погас,

И муза пламенник небесный потушила;

Печальна опытность открыла

Пустыню новую для глаз.

 

Это ощущение угасшего дара реализуется уже в этом стихотворении в наивысшей степени.

 

Появляется новое послание к Петру Андреевичу Вяземскому:

«Скажи, мудрец младой,

Что прочно на земли?»

 

Это та самая мысль о том, что разрушаются те идеалы, те основные, базисные моменты в миропонимании Батюшкова с разрушением его веры во французское просвещение. И теперь ничто не верно на земле, все относительно, и нет истины.

Дальнейшее развитие творчества Батюшкова связано с исканиями опоры, на которую можно опереться в момент разрушения веры в просветительскую идеологию. Батюшков обретает эту опору в вере, христианской вере. Он приходит к христианству. Таким образом, происходит движение от эпикурейско-гедонистического сознания к христианскому сознанию. Но при этом, в отличие от Жуковского с очень теплым и светлым чувством христианства, с господством обнадеживающих настроений, у Батюшкова господствует несколько иной акцент в христианском миропонимании. Характерен и выбор Батюшкова перелагаемых им христианских текстов. Он обращается прежде всего к текстам, которые как раз связаны с апокалиптическими настроениями. В частности, он пишет стихотворение, которое начинается строчкой:

Ты знаешь, что изрек,

Прощаясь с жизнью, седой Мельхиседек?.

 

Это не перевод и не переложение собственно библейского текста, это достаточно вольное размышление на темы книги Екклесиаста. Одна из главных идей книги Екклесиаста: «Суета сует, вечная суета». В данном случае Батюшков и обращается к данной философской идее – к невозможности обрести смысл жизни:

Ты знаешь, что изрек,

Прощаясь с жизнью, седой Мельхиседек?

Рабом родится человек,

Рабом в могилу ляжет,

И смерть ему едва ли скажет,

Зачем он шел долиной чудной слез,

Страдал, рыдал, терпел, исчез.

 

Вопросы, которые остаются без ответа, и жизнь оказывается без смысла. Это стихотворение – одно из последних стихотворений Батюшкова. И, конечно же, оно показывает, с одной стороны, уровень глубины философских переживаний и его выход на новый философский уровень, и в то же время это говорит о том, что кризис сознания, который образовался в1812-1813годах, так и не был преодолен Батюшковым, даже несмотря на его обращение к христианским идеям. В одном стихотворении он призывал быть твердым в вере, но, к сожалению, эта твердость в вере не давала ему в полной мере ощущения счастья и надежды на преодоление уныния, которое вера давала Жуковскому. И мотивы уныния, трагические мотивы господствуют в поздней лирике Батюшкова.

Обострение болезни поэта в начале 20-х годов многие современники и позднейшие исследователи связывают со страхом либерализма, который якобы испытывал Батюшков. Страх либерализма понятен: это усиление декабристского движения в начале 1820-х годов, тем более благодаря родственным связям он знал, что происходит в декабристских кругах. Он никогда не был декабристом, никакой идейной близости с ними не испытывал, но прекрасно знал, что происходит в декабристских кругах, т.к. был связан с декабристами родственными связями, общаясь постоянно с семьей Муравьева. И вот этот страх либерализма, страх новых потрясений для России, кровавых потрясений для России якобы усилил его болезнь. И с начала 20-х годов он уже не испытывает ясных творческих сил, которые были до этого. Это можно связывать с усилением декабристского движения, со страхом либерализма, но вполне возможно, что безотносительно к этому болезнь его могла прогрессировать.

Так или иначе путь Батюшкова – это чрезвычайно трагический путь. В то же время Батюшков – очень светлая фигура с искренним желанием найти те базисные ценности, на которые должен опираться человек во всех испытаниях, которые ему пошлет жизнь.