Лирика Пушкина в детском чтении.

 

. Мно­гие лирические произведения поэта составили основу круга чте­ния детей, начиная с самого раннего возраста, — это сказки, стихотворения и отрывки из поэм, из романа «Евгений Онегин». Стихи, вошедшие в круг детского чтения, попали туда в пер­вую очередь по причине их согласованности с эстетическим чув­ством ребенка. Так, стихотворения «Зимний вечер» (1825), «Зим­нее утро» (1829) по их темам и сюжетам должны быть признаны сугубо взрослыми, да и чувства, в них выраженные, принадлежат скорее к эмоциональному миру взрослых. Тем не менее именно эти стихи дети учат наизусть. «Естественный отбор» произведений для детского чтения про­исходит по законам самой поэзии. Можно сказать, что все стихо­творения, называемые сегодня шедеврами пушкинского гения, годны для детского слуха — именно в силу своего художественно­го совершенства. Ребенок слышит интимно-домашние, свойствен­ные национальной психологии интонации и настроения лири­ческого героя. Чувства героя ничем не скованы, желания доступ­ны, природа с ее тайнами и красотами обращена лицом к герою, а его «я» спокойно и уверенно чувствует себя в центре мирозда­ния. Такое мироощущение как нельзя более отвечает психологи­ческой норме раннего детства.

Подходят для маленьких детей и стихотворения, и поэтиче­ские миниатюры, и отрывки из крупных произведений, фрагмен­ты и наброски на темы природы, особенно те, в которых звучат отголоски народных песен, а краски естественны и ясны. Напри­мер, в миниатюре 1830 года:

Надо мной в лазури ясной Светит звёздочка одна, Справа — запад тёмно-красный, Слева — бледная луна.

Важное значение для восприятия ребенка могут иметь пере­плетения ритмико-мелодических и звуко-цветовых узоров, как в начале перевода сербской песни из цикла «Песни западных сла­вян» (1834):

Что белеется на горе зелёной?

Снег ли то, али лебеди белы?

Был бы снег — он уже бы растаял.

Были б лебеди — они б улетели.

То не снег и не лебеди белы,

А шатёр Аги Асан-аги.

Он лежит в нём, весь люто изранен.

В наброске (1833), написанном как будто в расчете на детское восприятие, Пушкин изобразил игру царя. Взгляд игрока при­стально выделяет мелкие детали игрушек, солдатики под этим взглядом вот-вот оживут и двинутся в наступление:

Царь увидел пред собою Столик с шахматной доскою.

Вот на шахматную доску Рать солдатиков из воску Он расставил в стройный ряд. Грозно куколки сидят, Подбоченясь на лошадках, В коленкоровых перчатках, В оперённых шишачках, С палашами на плечах.

Поэт нередко употреблял самые простые глагольные рифмы, придающие стихотворению переменчивое движение, заворажива­ющее ребенка так же, как яркие детальные описания, например, во фрагменте из поэмы «Цыганы» («Птичка божия не знает...»).

В стихотворении «Еще дуют холодные ветры...» (1828) Пуш­кин использовал всевозможные приемы народной поэзии. Это и различные инверсии: разбивка эпитетов существительным (чудное царство восковое), обратный порядок слов (черемуха душиста) — наряду с обычным порядком (ранние цветочки). Это и былинно-песенный зачин (Как из...), и постоянные эпитеты, сливающиеся с основным словом (красная весна). Синтаксические и лексиче­ские повторы (скоро ль — скоро ли — скоро ль; вылетала — полета­ла). Почти в каждой строке — глаголы, они вносят оживление в картину весны, передают стремительный ее приход (будет — по­зеленеют — распустятся — зацветет). Звучание строк подчинено в основном ударным гласным а — у — о, создающим ощущение обилия теплого и свежего воздуха:

Как из чудного царства воскового, Из душистой келейки медовой Вылетала первая пчёлка, Полетала по ранним цветочкам О красной весне поразведать. Скоро ль будет гостья дорогая. Скоро ли луга позеленеют. Скоро ль у кудрявой у берёзы Распустятся клейкие листочки. Зацветёт черёмуха душиста.

Пролог к поэме «Руслан и Людмила». Знаменитый пролог по­явился во втором издании поэмы в 1828 году¹. В свое время поэма вызвала нарекания критиков за мужицкую грубость и «площад­ной» демократизм. Восемь лет спустя поэт не отступился от своих взглядов на народную сказку как источник красоты, подчеркнув главное отличие народного волшебного вымысла от вымысла в литературной сказке: мир народной фантазии бесконечен, чуде­сам нет ни счета, ни предела.

Пролог воспринимается как самостоятельное произведение. Принцип его построения — мозаичность. Перечисляемые образы-картины скреплены только основой сказочного, нереального мира. «Там», т.е. в сказке, все чудесно и прекрасно, даже страшное. Та­инственный мир, в котором что ни шаг, то чудо, разворачивается чередой образов-картин. Поэт понимал, что «ложь» сказки требу­ет тем не менее доверия. В этом отношении сказка есть совершен­ное искусство, если чистый вымысел, не имеющий как будто ничего общего с реальностью («Там чудеса...», «Там лес и дол видений полны...»), обладает могущественной силой воздействия на человека, заставляет его увидеть то, чего нет:

И я там был, и мёд я пил; У моря видел дуб зелёный...

Заметим, что поэт несколько иронизирует над сказкой с ее наивной условностью («Там королевич мимоходом / Пленяет гроз­ного царя...»), тем самым подчеркивая разницу между фолькло­ром и литературой.

Каждый из образов-картин можно развернуть в отдельную сказ­ку, а весь пролог строится как единая сказка — с присказкой, с цепочкой действий сказочных героев и концовкой.

Главный герой пролога — «кот ученый», певун и сказочник (он также герой народной сказки «Чудесные дети»). Пушкин не­даром предваряет мозаику сказочных сюжетов присказкой о том, где и как рождаются на свет песни и сказки: народные вымыслы настолько необыкновенны, что не могут быть сочинены челове­ком, само их происхождение окутано тайной. В концовке пролога поэт встречается с чудесным котом и слушает его сказки, в том числе «Руслана и Людмилу».

Перечень чудес начинается с лешего и русалки — героев не сказки, а демонологии, т.е. таких героев, в которых народ верит. Далее открывается незнаемый мир, то ли вымышленный, то ли реатьный: «Там на неведомых дорожках / Следы невиданных зве­рей...» И сразу же вслед за незнаемым миром совершается пере­ход в мир собственно сказки: избушка на курьих ножках и в на­родной сказке имеет значение границы между полем и лесом, т.е. между двумя царствами — человеческим, в котором живет семья героя, и нечеловеческим, «иным», в котором обитает Кашей Бес­смертный. «Там лес и дол видений полны...» — поэт подчеркивает близкое родство таинственной природы и волшебного вымысла, а затем «показывает» появление чуда из моря: «Там о заре при­хлынут волны / На брег песчаный и пустой, / И тридцать витязей прекрасных / Чредой из вод выходят ясных, / И с ними дядька их морской...» Читатель уже готов и в самом деле «видеть» и короле­вича, пленяющего царя, и летящего колдуна с богатырем (глядя вместе с народом с земли), и царевну с бурым волком. Наконец, появляются самые величественные порождения простонародного воображения — Баба Яга и царь Кащей. «Там русский дух... Там Русью пахнет!» — такова высшая оценка народной сказки, выне­сенная поэтом. «И я там был, и мед я пил...» — дословно приводя фольклорную концовку, автор объявляет народную поэзию ис­точником своего собственного творчества.

 

Художественный мир сказки Ершова "Конек - Горбунок"

Сказка «Конек-горбунок» П.П.Ершова (1815—1869) — произ­ведение уникальное в русской детской литературе. Ярко сверкнув­ший талант в единственной книге девятнадцатилетнего сибиряка явился живым свидетельством огромных творческих сил народа. В круге детского чтения сказка появилась сначала как подцен­зурная переделка, а потом уже в настоящем виде. До сих пор она остается одной из лучших сказок русского детства. Чуковский в книге «От двух до пяти» писал о ней: «Маленькие отвоевали ее у больших и навсегда завладели ею, как драгоценною добычей, и тут только большим удалось разглядеть, что для детей это в самом деле хорошая пища — вкусная, питательная, сытная, способству­ющая их духовному росту». Ершовские стихи дети слышат задолго до того, как начинают читать. «Конек-горбунок» воспринимается детьми сначала как сказываемая сказка, т.е. как произведение ско­рее устное, чем книжно-литературное. Позднее они осознают, что это именно литературная, авторская сказка.

Стихи легко читаются и запоминаются благодаря основному стихотворному размеру — четырехстопному хорею, простым и звуч­ным рифмам, парной рифмовке, обилию пословиц, поговорок, загадок. Любое описание само западает в память: глаголы в нем играют первую роль, выразительное движение скрепляет яркие детали в цельный, явственно видимый образ:

Кони ржали и храпели, Очи яхонтом горели; В мелки кольца завитой, Хвост струился золотой, И алмазные копыта Крупным жемчугом обиты.

Слова летят одно за одним, не вызывая задержки или перебив­ки дыхания. Синтаксически фразы строятся просто *и естествен­но, поэтому даже архаизмы и простонародные выражения не за­трудняют восприятие (например: «И возьми же ты в расчет / Не­корыстный наш живот», т.е. небогатую жизнь).

Стремительно движется действие в сказке, останавливаясь только перед чем-нибудь прекрасным или чудесным, замедляясь на мо­ментах троекратных повторов. Вся Русь проносится под копытами конька: столица и деревни, заповедные леса и распаханные поля, западный и восточный берега... Даже этого мало, чтобы объять ве­личественное пространство русского царства, — и Иванушка по­дымается в небесное царство, но и над теремом Царь-девицы он видит православный русский крест. Чудо-юдо Рыба-кит повелевает морским народом, как какой-нибудь российский наместник-губер­натор. На небе, на земле, под водой — всюду «русский дух». Только однажды показывается край родной земли:

У далеких немских стран Есть, ребята, океан. По тому ли океану Ездят только басурманы. С православной же земли Не видали николи.

Многочисленные герои, даже едва мелькнувшие, запомина­ются сразу; их характер, речь отличаются единым национальным складом и вместе с тем индивидуальностью. На всем протяжении повествования звучит голос народа; действие нередко выносится на площадь, в шумную толпу. Все в сказке подчинено стихии на­родной жизни. Сказку эту можно назвать лирической эпопеей кре­стьянской России, настолько велик в ней охват действительности и глубока «мысль народная» (понятие Л.Н.Толстого).

Еще одна черта «Конька-горбунка» — сочетание трех основных типов народной сказки: волшебной, сатирической и сказки о животных. К элементам волшебной сказки относится все чудесное и прекрасное. Сатирическая сказка проявляется в обрисовке Ива­нушки-дурака, братьев, царя, спальника, отчасти и Царь-девицы. Сказка о животных представлена широко известным лубочным сюжетом «Ерш Щетинникович» — в описании подводных вла­дений.

Ершов хорошо знал сибирский фольклор, отличавшийся от фольклора европейской части России большей раскрепощеннос­тью, бойким смехом, социальной направленностью. И все же в сибирских народных сказках нет ни Конька-горбунка, ни Рыбы-кита, да и ершовская Царь-девица непохожа на сибирских геро­инь. Заслугой автора можно считать создание этих героев, вошед­ших в круг фольклорных персонажей. Пара главных героев составляет сердцевину всей системы образов. Иван и его игрушечка-конек имеют много сходства: младшие дети, антиподы «образцовых» старших, они тем не менее оказываются лучше, достойнее их. Удача сама идет к ним, и все им удается. Их речи и дела утверждают народный идеал справедливости и совестливости. Конек-горбунок — не слуга, а верный товарищ Ивана, способный не только помочь, выручить, но и сказать горькую правду. В обоих есть нечто наивное, непосредственное, что делает их похожими на детей. Заметим, что по росту Конек-горбунок едва выше кошки (два вершка), поэтому и Иван, сидящий на нем верхом, должен восприниматься читателем человеком очень небольшого роста.

Путешествуют Конек-горбунок и Иван чаще всего поневоле, но свободный дух и веселый нрав позволяют им совершать невероятные подвиги. Благодаря раскрепощенному, «детскому» зрению Ивану удается видеть невиданное, добывать неведомое. Инфантильность Ивана, как и царя, проявляется в способности беспечно обольщаться выдумкой, в бескорыстной тяге к красоте. От мужицкого здравомыслия не остается и следа, когда Иван едет навстречу чудесному огню. Любовь к затейливой сказке присуща всем, хотя и сочетается с трезвым чувством реальности (эпизод чтения сказки о прекрасной Царь-девице).

Главная героиня ершовской сказки совсем непохожа на русских фольклорных царевен, она вовсе не страдательное лицо. Ее происхождение — от «далеких немских стран», иными словами, ее образ другой художественной природы — из западных средневековых романов, сюжеты и герои которых прижились в народных лубочных книгах.

Каждая из трех частей сказки-эпопеи предваряется эпиграфом. Многие эпизоды напоминают картинки со стихотворными комментариями (это и есть форма лубка).

В целом «Конек-горбунок» написан в традициях русского райка.

Окрыленный удачей, П.П.Ершов вынашивал грандиозный замысел поэмы «Иван-царевич» — «сказки сказок» в десяти томах по сто песен в каждой, надеясь собрать все сказочное богатство России. Но тяготы повседневной жизни, заботы о многочисленном его семействе, оторванность от круга творческих единомышленников не дали продолжить поэту свое восхождение на русский Парнас.