Обратите внимание на выделенный текс. Всё остальное-для общего развития

Обратите внимание на выделенный текс. Всё остальное-для общего развития

Глава 2. ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС В НАУКЕ И ЕГО СТАДИИ

Психологический аспект рассмотрения научного творчества

 

Под научным творчеством обычно понимается деятельность, приводящая к получению нового знания. Логика и история науки, с одной стороны, психология - с другой, имеют каждая свой аспект его изучения. Если логику и историю науки в большей степени интересует результат деятельности, безотносительно к внутренним механизмам его получения, то для психологии основным предметом исследования является сам процесс творчества, его структура, динамика и механизмы, а также личность творца, его индивидуально-психологические характеристики, которые обеспечивают результативность научной деятельности.

По меркам двух первых дисциплин, чтобы получить статус нового и научного, вновь добытое знание должно не только прибавлять что-то к уже имеющемуся массиву данных, но и отвечать всем формальным критериям научности, т. е. быть доказанным, обоснованным, непротиворечивым и т. п. Этим признакам вполне соответствует так называемое выводное знание, т. е. следствия, получаемые из уже известных, открытых и

сформулированных ранее закономерностей, обобщений, теорий и т. п. путем применения формально-логических процедур и операций, которое вносит значительный вклад в копилку любой научной дисциплины. Особенно явно его роль прослеживается в математике.

Итак, некоторые важные научные результаты могут быть достигнуты путем систематической организации исследовательской работы, что отнюдь не умаляет их значимости. Другие же, по мнению Оствальда, находятся на границе познания и требуют неординарной творческой личности. Это соответствует двум фазам развития науки: экстенсивной, обеспечивающей постепенное накопление, уточнение и проверку фактов, идей и концепций, и интенсивной, которая связана с появлением принципиально новой теории или способа научного мышления.

Психологию научного творчества как раз меньше всего интересуют случаи выведения знания с помощью правил формальной логики, ибо, с ее точки зрения, такой способ мышления является репродуктивным, т. е. использующим готовые схемы применительно к новым условиям и объектам. С позиций психологии, продуктивное мышление (употребляемое зачастую как синоним творческого) отличается не только новизной получаемого в итоге результата, но и нетривиальным способом его достижения.

Знание, репрезентируемое научному сообществу в форме научной статьи, доклада и т. п., изображает процесс его получения вполне рациональным, логичным, в котором каждый последующий шаг объективно обусловлен предыдущим. Но, как было показано, естественное течение человеческой мысли весьма далеко от законов формальной логики. Вот этот реальный, естественный процесс мышления, со всеми его отклонениями в сторону, нелогичными ходами и скачками с одного уровня на другой более всего занимает психологию. Именно поэтому психология науки, не исключая результативного критерия научного творчества, основное внимание уделяет процессуальному критерию - оригинальности, нестандартности используемых мыслящим субъектом операций и приемов мышления, роли догадки и интуитивного постижения в процессе решения проблемы. Творческий, с точки зрения психологии, мыслительный процесс не всегда заканчивается позитивным результатом, и напряжение мысли ученого может оказаться бесплодным или привести к ошибочному выводу.

В понимании творчества существуют два крайних полюса. На одном из них творческий характер приписывается всей без исключения человеческой активности, поскольку в любое действие индивид привносит свой неповторимый личностный стиль и

манеру исполнения и потому что ни одно действие не может быть в точности одинаково выполнено дважды. На другом полюсе находится точка зрения, согласно которой творческим является специфический мыслительный процесс (называемый интуицией), протекающий по особым законам и в корне отличающийся от рационального, дискурсивного, сознательного мышления.

Действительно, ни деятельность в целом, ни отдельный мыслительный акт никогда не являются полностью репродуктивными, т. е. тождественными знанию, навыку или памяти. В них непременно присутствует продуктивный элемент - модификация уже известных операций и реорганизация исходного материала в соответствии с конкретными условиями задачи. Однако подобное растворение творчества в деятельности, а творческого мышления - в мышлении вообще ни в коей мере не приближает к пониманию ни того, ни другого. Это лишь свидетельствует о тесной взаимосвязи творческого и нетворческого в человеческой деятельности и трудности их разграничения.

Ясно, что между творческой и нетворческой деятельностью, продуктивным и репродуктивным мышлением нет непреодолимого барьера. Они постоянно взаимопереходят друг в друга, и то, что для одного человека является творческим актом, для другого будет повседневной рутиной; а те проблемные ситуации, которые сегодня требуют для своего разрешения огромного напряжения духовных сил, завтра могут оказаться вполне тривиальными задачами, доступными даже школьнику. Например, нахождение алгоритма решения изобретательских задач, гарантирующего результат при четком соблюдении последовательности шагов, лишает этот процесс новизны, неопределенности и риска, не требует выхода за пределы известных способов действия и тем самым сводит к минимуму творческие компоненты при его выполнении.

"И все же не случайно, что творчество, сколь бы узко или широко оно ни понималось, непременно ассоциируется с инициативой, генерированием целей, замыслов и в меньшей степени с исполнительской деятельностью. Об ученом, реализующем чужие идеи и программы, сколь бы виртуозно он это ни делал, редко говорят как о выдающейся творческой личности. Для того чтобы процесс творческого мышления был запущен, ему необходим импульс, идущий от личности, которая восприняла запрос логики науки, пропустила его через себя - свою систему смыслов, категорий - и преломила в особенностях своего стиля мышления.

Поэтому в последнее время все чаще грань между творческой и нетворческой деятельностью проводят по способам их порождения. "Нетворческая работа в основном задается извне и почти лишена внутренних импульсов, а творческая деятельность является самопорождающей, свободно формирующей цели, способы и средства своего осуществления" (Яценко, 1991). Тем самым признается, что важнейшей стороной творчества - научного или любого другого - является целеполагание, постановка целей, которые в определенной степени задают и способы их достижения. Цель имеет содержательную составляющую - формулировку проблемы и путей ее разрешения и динамическую, поскольку является производной таких глубинных личностных образований, как мотивы, смыслы, ценности, которые обеспечивают энергетический потенциал ученого и его устремленность к решению проблемы, помогающие преодолеть стереотипные подходы и схемы мышления.

Но все же пока изучение творческого процесса в контексте целостной личности и ее истории остается, за редким исключением, лишь благим пожеланием. Основным предметом психологии научного творчества по-прежнему является анализ творческого мышления в процессе решения проблемных (творческих) задач. Поиски специфических характеристик творческого процесса в основном вращаются вокруг изучения роли интуиции в научном творчестве и механизмов, лежащих в основе этого феномена.

 

Глава 3. МЕТОДЫ СТИМУЛЯЦИИ

ТВОРЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

"Научить" человека мыслить творчески, делать открытия, конечно, невозможно. Но можно ли хоть как-то влиять на ход мыслительного процесса, делая его более продуктивным и увеличивая вероятность получения нужного результата? Этот вопрос не давал и не дает покоя нескольким поколениям исследователей научного творчества.

Отсутствие надежной методологии и теории творчества не мешает им, как это часто бывает, разрабатывать различные конкретные приемы повышения эффективности творческого процесса, опираясь на эмпирические данные и результаты наблюдений. В основе всех методов развития способности к продуктивному мышлению лежит мысль о том, что любой ученый (да и вообще любой человек) реализует в жизни и деятельности лишь ничтожную часть своего творческого потенциала. Значит, нужно найти способы активизации этой нереализованной части своего "Я".

 

§ 1. "Мозговой штурм"

 

Известный буквально каждому хотя бы понаслышке метод "мозгового штурма " (брейнсторминга) был разработан А. Осборном еще в 1938 г. и сразу же стал широко применяться на промышленных предприятиях для решения сложных технических изобретательских задач. Оценить практическую действенность модифицированного варианта этого метода может любой, кто хоть раз смотрел телевизионную передачу "Что? Где? Когда?".

В основу данного метода положен принцип разведения во времени двух фаз творческого акта: генерирования идей и их критической оценки. Обычно в мыслительном процессе они настолько слиты, что большая часть возникающих идей отметается индивидом сразу, еще до того, как он успевает обнаружить заложенное в них рациональное зерно.

В классическом "мозговом штурме" принимает участие группа специалистов, которая делится на две команды. Одной из них ставится задача "набросать" как можно больше идей по поводу решения поставленной проблемы, какими бы безумными, нереальными или глупыми они ни казались. На этом этапе запрещается давать какую-либо оценку или критику выдвигаемым гипотезам, которые тщательно фиксируются. А вот на втором этапе другая группа - эксперты - должна развить, обсудить и критически оценить каждое предложение, рассмотреть возможность реализации заложенного в нем подхода и в конечном итоге, остановившись на одном из них, предложить конкретное решение поставленной проблемы.

Участники "мозгового штурма" должны придерживаться следующих правил: 1) строго соблюдать двухфазность процесса; 2) предлагать как можно больше идей; 3) настраиваться на генерирование самых "диких" предложений; 4) не претендовать на "авторство" какого-либо решения, считать все высказанные гипотезы достоянием команды.

Введением этих достаточно жестких правил, за соблюдением которых следит специально обученный ведущий, достигается несколько эффектов. Во-первых, акцент переносится с поиска одного-единственного правильного решения на сам процесс выдвижения гипотез, на их количество. Во-вторых, отсроченность критики дает возможность оценить продуктивность идеи в сравнении с другими, определить наиболее перспективные направления поиска, объединить принципы, заложенные в разных предложениях, в одном итоговом решении. Это требование наряду с запретом на указание конкретного автора идеи значительно снижает боязнь оказаться несостоятельным, сказать "не то", услышать от партнеров: "Ну и глупость же ты придумал!", т. е. помогает снять внутренние психологические барьеры. В-третьих, поощрение "дикости" выдвигаемых идей изначально мотивирует участников на отказ от стереотипных, банальных, лежащих на поверхности решений, заставляя их сразу идти нестандартными путями, активизирует имеющийся у них опыт, и не только узкопрофессиональный.

Горячие дискуссии развернулись вокруг вопроса об эффективности "мозгового штурма". Полученные в экспериментах данные то подтверждают большую эффективность метода по сравнению с индивидуальным решением задачи, то нет. Психологи справедливо полагают, что "мозговой штурм" не является универсальным методом, а имеет четко очерченную область своего применения, в которой его грамотное использование действительно приводит к более высокому по сравнению с индивидуальным результату. При этом под высоким результатом понимается оптимальность и быстрота получения решения.

Было установлено, что эффективность "мозгового штурма" определяется 1) особенностями задачи, которая в нем решается; 2) особенностями группы, в которой он проводится. Наилучшие результаты получаются при решении изобретательских задач[5]', а также всех тех, которые имеют одно правильное решение (как, например, в криминалистике, где надо вычислить преступника на основе найденных улик).

Экспериментальные исследования, проведенные Г. Н. Королевой и В. П. Карцевым, показали, что данный метод лучше всего применять в научных коллективах, в составе которых есть носители всех основных научных ролей - эрудит, критик, генератор идей. И наоборот, эффективность метода снижается, когда ролевой состав группы более однороден, например, явно преобладают генераторы идей или эрудиты и т. д. Эффективность "мозгового штурма" также возрастает в группах, состоящих из специалистов, работающих в смежных областях, дополняющих друг друга по своим знаниям и профессиональному опыту.

Кроме того, как и любой другой метод, "мозговой штурм" хорош в опытных, умелых руках, т. е. требует для своего проведения высокой квалификации ведущего.

 

Компонент

 

Средства и методы, используемые в работе каждого компонента

Альтернативные методы, которые могут быть использованы для А, В,...

 

А

А1

А2

 

В

В1

В2

 

С

С1

С2

 

 

Элементы столбцов можно комбинировать, например проектировать технологический процесс с параметрами А1, В2, С4, D3 и т. д.

На использовании алгоритма действий построены и два других метода - рабочие листы (С. Парнз) и АРИЗ - алгоритм решения изобретательских задач (Г. Альтшуллер).

Рабочие листы представляют собой описание последовательности шагов, которые надо сделать, и вопросов, на которые надо ответить, чтобы в конце концов решить поставленную задачу.

Первый этап служит для ориентировки в информационном поле изучаемой проблемы. Его итогом является понимание того, какие факты нужны для получения решения и где можно их найти. Главный этап - это поиск проблем, включающий в себя формулировку всех проблем, вытекающих из поставленной задачи. Следующий шаг - это поиски идей, которые, как и в других методиках, не должны подвергаться критике на этом этапе. Их оценка производится на другом этапе - поиска решений, где вырабатываются критерии оценки выдвинутых идей и проводится сама оценка. Наконец, завершающий этап - разработка конкретных путей осуществления каждой высоко оцененной идеи.

Данный метод упорядочивает и организует процесс мышления, поскольку разбивает его на определенные этапы, помогает сформулировать основные вопросы, без которых невозможно продвижение к цели, увидеть, какой необходимой информации недостает. Однако сам поиск информации ничем не ограничен и не направляется какими-либо правилами.

Алгоритм решения изобретательских задач (АРИЗ) был разработан Г. С. Альтшуллером в 70-х годах. Он же является автором теории решения изобретательских задач (ТРИЗ), практическим приложением которой и стала данная методика.

Изучая в течение многих лет архивы изобретений, автор обнаружил и описал несколько типовых противоречий, которые, по его мнению, лежат в основании подавляющего большинства изобретательских задач, и разработал программы (алгоритмы) разрешения и преодоления этих противоречий. Альтшуллер утверждал, что, имея в руках его методологию и инструментарий изобретательства, любой человек с инженерным образованием и даже без него способен делать изобретения "по формуле", а также решать так называемые задачи на сообразительность.

Вышеописанные методы являются средствами организации и стимулирования группового и индивидуального мыслительного процесса. Они применимы к задачам, весьма различным по своему предметному содержанию, например для усовершенствования работы отдельных механизмов, для разработки новых приборов и технологий, для выработки стратегии развития предприятия и для многих других. Однако все эти задачи объединяет то, что в них довольно четко формулируются исходные условия и они заведомо имеют хотя бы одно решение. Поскольку задачи подобного типа редко встречаются в области фундаментальных научных исследований, использование данных методов для стимулирования творческого мышления ученых-исследователей оказывается малоэффективным.

 

Глава 2. ШКОЛЫ В НАУКЕ

Наука как живая система, - это производство не только идей, но и творящих их людей. Внутри самой системы идет непрерывная незримая работа по построению умов, способных решать ее назревающие проблемы. Школа, как единство исследования,

общения и обучения творчеству, является одной из основных форм научно-социальных объединений, притом древнейшей формой, характерной для познания на всех уровнях его эволюции. В отличие от организаций типа научно-исследовательского учреждения школа в науке является неформальным, т. е. не имеющим юридического статуса объединением. Ее организация не планируется заранее и не регулируется административным регламентом.

В этом отношении она подобна таким неформальным объединениям ученых, как "незримые колледжи". Этим термином обозначена не имеющая четко очерченных границ сеть личных контактов между учеными и процедур взаимного обмена информацией (например, так называемыми препринтами, т. е. сведениями о еще не опубликованных результатах исследований).

"Незримые колледжи", возникающие в силу внутренней потребности ученых в общении с коллегами, которые разрабатывают одни и те же (либо сходные) проблемы в различных организационных структурах, являются, по мнению Д. Прайса, основным типом боевых единиц науки на переднем крае познания. Появление "незримых колледжей", как он полагал, "лишь логическое расширение давно известного принципа школы: великий профессор со своей командой подающих надежды учеников. Явления этого рода хорошо известны по именам Резерфор-да и Либиха..." [6].

Но сам по себе признак неформальности не дает оснований не замечать различий между "незримым колледжем" и школой в науке.

"Незримый колледж" относится ко вторичному - экстенсивному - периоду роста научного знания. Он объединяет ученых, ориентированных на решение совокупности взаимосвязанных проблем, лишь после того, как в недрах небольшой компактной группы сложится программа исследований и будут получены решающие результаты.

В "колледже" имеется продуктивное "ядро", обрастающее множеством авторов, которые лишь репродуцируют в своих публикациях, препринтах, неформальных устных контактах и т. д. действительно новаторские идеи этого "ядра", оболочка вокруг которого может сколь угодно широко разрастаться, ведя лишь к репродукции знания, уже вошедшего в фонд науки. Поэтому в поисках факторов, определяющих интенсивность исследований, необходимо обратиться к "ядру" колледжа, которое зачастую является школой - исследовательским коллективом.

Не всякая школа лидирует в перспективном направлении исследований. Возможны ситуации, когда ее программа себя исчерпала. В этих случаях, продолжая ее отстаивать, школа объективно становится преградой на пути исследования проблем, в которых она прежде успешно продвигалась.

Однако и эти случаи утраты некогда жизнеспособным научным коллективом своей продуктивности заслуживают серьезного анализа, поскольку они позволяют выявить факторы, от действия которых эта продуктивность зависела (подобно тому как изучение патологических состояний может пролить свет на работу здорового организма).

Школа в науке - творческое образование, имеющее свои циклы рождения, расцвета, упадка, исчезновения с исторической арены. Она существует, поскольку производит теоретическое и эмпирическое знание. Производство же это предполагает определенную исследовательскую программу. Она и служит основой сплочения школы в особую целостность. Поэтому успехи (или неудачи) школы, ценность ее вклада зависят прежде всего от перспективности ее программы.

Не по количеству приверженцев, публикаций, цитирований и т. п., а по качеству программы определяется степень влияния школы на научный прогресс. Но ведь программа может выполняться ученым единолично, независимо от группирующихся вокруг него исследователей.

Известно, что многие гении, творчество которых произвело подлинную революцию в наших знаниях о природе, не создали школ. Таковы, например, Гельмгольц, Эйнштейн, Планк. Стало быть, чтобы сплотилась школа, необходима не только программа, какой бы эвристически сильной она ни была, но и другие условия.

Можно было бы выделить три категории исследователей. Одни не имели научной школы и выполняли свои исследовательские программы, сколько бы их ни было, индивидуально. Другие, напротив, неизменно нуждались в учениках, служа в свою очередь центром притяжения для молодых исследователей. Таковы, например, К. Людвиг, И. П. Павлов, К. Халл и др. Наконец, еще одну категорию составляют ученые, вокруг которых научная школа как исследовательский коллектив складывается в один из периодов их творчества, на основе одной из программ, тогда как другие программы разрабатываются ими единолично. Таковыми были Сеченов и Вундт. Анализ их деятельности позволяет проследить зависимость формирования школы от обстоятельств, в силу которых исследователь создает школу с тем, чтобы затем

вновь возвратиться к самостоятельной работе по собственной программе.

Наука является общечеловеческим творением и достоянием. Ее истины, как и запечатлеваемая в них природа вещей, не зависят от национальных и расовых различий. В устройстве человеческого мозга нет ничего, что могло бы придать познанию хоть тень национальной ограниченности или национального превосходства. Умственное родство людей земного шара коренится не только в том, что они посредством общих для всех индивидов нервно-психических органов исследуют единый для всех реальный мир, но также и в историческом развитии тех интеллектуальных структур, которыми они оперируют. Общечеловеческое не означает вневременное. Напротив, историзм изначально присущ человеческому интеллекту, неустанно снимающему с истины один покров за другим. И хотя это движение у различных народов происходит временами неравномерно, оно имеет общий вектор. Историзм, служащий предпосылкой своеобразия культур и цивилизаций, не разрывает единую цепь развития научных знаний. Одно ее звено неотвратимо сменяется другим. Это имеет непосредственное отношение к столь энергично обсуждаемому в наши дни вопросу о закономерностях развития научного познания, его объективной исторической логике.

Жизнь науки являет собой не только "творчески беспорядочную" конфронтацию и смену гипотез, теорий, эмпирических обобщений. Такому лишь по видимости "броуновскому движению" присуща определенная "ритмика", цикличность, имеющая в известном смысле строго закономерный характер. Предпринятая Куном попытка реконструировать эту ритмику получила широкий резонанс далеко за пределами ограниченного круга специалистов. "Предпарадигмальный период - парадигма - кризис-революция - новая парадигма" - этот цикл выступил как нечто неотвратимо происходящее, наподобие превращения гусеницы в бабочку. Понятие о парадигме в куновской концепции неотделимо от понятия о научном сообществе. В этом сила указанной концепции - социальное и когнитивное сомкнулись в целостном образе. Однако очень скоро обнаружились и ее слабые стороны.

Научное сообщество в трактовке Куна - это своего рода социально-психологический изолят, автохтонная система, замкнутая в себе благодаря парадигмальным "креплениям". Она иррелевантна к процессам в большом социальном мире. Поэтому хотя на первый взгляд концепция Куна, не зная никаких иных человеческих связей, кроме определяемых общепринятыми образцами исследовательской деятельности, утверждает безгранич-

ный интернационализм, в действительности она не содержит никаких идейных ресурсов к анализу проблемы соотношения интернационального и национального в развитии научного знания. Чтобы их соотнести, необходимо сперва их различить. Различие же это лежит за пределами замкнутого научного сообщества, каким оно представлено у Куна. Иначе говоря, хотя концепция парадигмы Куна и вводит в историко-научное мышление идею общего закономерного движения научных идей и тем самым как бы укрепляет вывод о независимости этого движения от неповторимого своеобразия национальной почвы, на которой оно происходит, подлинный интернационализм она утвердить бессильна, поскольку в сущности игнорирует интернациональное, подменяя его наднациональным (вненациональным). Это, однако, не одно и то же.

Диалектика интернационального и национального в развитии науки - это жгучая историческая реальность со своими политико-экономическими, идеологическими и даже этическими проблемами. И поскольку смысл исторических исследований состоит в возможно более достоверной реконструкции этой реальности, такое исследование с необходимостью должно располагать соответствующими методологическими средствами, позволяющими раскрыть диалектику интернационального и национального в историко-научном процессе. Очевидно, что эти средства следует искать не в теории науки самой по себе, а в теории общества, рассматривая науку как подсистему в системе социально-экономических отношений. Стало быть, характер этих отношений определяет в целом и развилки в путях движения научной мысли в различных регионах, и синтез интеллектуальных достижений народов, имеющих неповторимый этнический и культурный облик.

Прежде чем стать достоянием других и тем более всех народов, новые научные представления зарождаются в среде одного или нескольких из них. Но как раз этот важнейший исторический факт в принципе безразличен для "интерналистской" концепции, не придающей значения ничему, кроме имманентной логики познания. Вместе с тем, если все же принять за последнюю причинную инстанцию "внешние" этнические или психологические факторы, возникает опасность приписать науке, оказавшейся в той или иной стране на данном отрезке времени впереди других, некие изначальные, якобы национально обусловленные интеллектуальные преимущества.

Предпосылки различий в уровне и темпах развития науки кроются в общественно-исторических обстоятельствах. Если, например, объяснение работы организма по типу машины, привед-

шее к открытию законов кровообращения, принципа рефлекса в нервно-мышечной физиологии и т. д., сложилось первоначально в передовых западноевропейских странах, то объясняется это не прирожденными свойствами мышления народов этих стран, а развитием нового способа производства с его техническими устройствами, зиждящимися на принципах механики. Это была более высокая стадия в эволюции научного познания, а не особая типологическая форма, присущая одним нациям в отличие от других. До того господствовало воззрение на организм как продукт смешения и перемещения нескольких элементов. Так думали естествоиспытатели и на Западе, и на Востоке, притом на Востоке указанное воззрение (произведшее настоящую интеллектуальную революцию, поскольку оно разрушило древний мифологический способ объяснения) было выработано раньше. Во всяком случае оба философа-натуралиста, утвердившие это воззрение на Западе, - Эмпедокл и Демокрит - прошли, как известно, школу восточной мудрости. Понятие об организме как особой машине не было достигнуто в рабовладельческих и феодальных обществах ни на Востоке, ни на Западе. Лишь благодаря новой системе социально-производственных связей развитие научных знаний в капиталистических странах пошло иным путем, чем на Востоке, застывшем на стадии феодальных отношений. Динамика идей может рассматриваться на макроуровне, в масштабах взаимодействия и дивергенции больших направлений научной мысли, когда, например, прослеживаются влияние арабоязычной науки Востока на европейский Запад или же расхождения в путях эволюции физики во Франции и Англии XVIII века.

Очевидно, однако, что за этими глобальными процессами всегда скрыто общение конкретных индивидов - их непосредственные контакты и конфликты. Именно здесь, на микроуровне, развертываются события, которые имеют своим конечным эффектом общую панораму развития научного познания. Соответственно и вопрос о соотношении интернационального и национального в этом развитии, о международной кооперации научного труда и использовании его результатов в различных регионах правомерно трактовать в нескольких ракурсах. Подойдем к нему с точки зрения возникновения и деятельности научных школ.

Термин "школа" многозначен, и выделить его инвариантное содержание нелегко. Иногда под ним понимают научное направление, возникшее в определенной стране и отличающееся по своим подходам к проблемам, концепциям и методам от курса, которому следуют люди науки в других странах. Такую школу называют национальной и говорят, например, о немецкой, французской, русской школах в физиологии. Поскольку, как от-

мечалось, научная истина лишена национальной окраски, рас хождение школ определяется предметно-логическими факторами. Возникает, однако, вопрос, почему действие указанных факторов оказывается в различных национально-культурных средах столь различным, что ведет к выделению и развитию особого направления в условиях именно данной страны. Очевидно, что мы бессильны ответить на этот вопрос, оставаясь только на почве логики развития науки (в каких бы понятиях она не интерпретировалась - парадигм, категориальных схем, исследовательских программ и т. п.). Ведь логика иррелевантна к национальному многообразию мира ученых, и в ее формах и структурах самих по себе не содержится никаких предпосылок к расхождениям в способах разработки определенной npeдметной области в той или иной стране.

Какие же экстралогические силы вступают здесь в игру? Их следует искать в особенностях общественно-исторического развития страны, где складывается научная школа, приобретающая характер национальной. Иначе говоря, мы должны выйти за пределы научного сообщества как такового. Вместе с тем, если бы национальная школа не являлась неотъемлемой частью этого интернационального научного сообщества, сцементированного общими нормами и ценностями, не было бы оснований считать ее научной.

Факт появления национальных научных школ в наиболее резкой форме обнажает "двойственную" природу субъекта научного творчества в том смысле, что он столько же дитя не знающего национальных различий научного сообщества, сколько дитя своего народа с его исторически сложившимися традициями, социальными и идейными запросами. Внутренняя связь национальной школы с мировой наукой выражается двояко. Эта школа не может возникнуть иначе, как на основе достижений, внесенных в общую сокровищницу знаний исследователями, представляющими различные национальные традиции. Вместе с тем, представляя своеобразный синтез этих достижений она приобретает тем большую значимость, чем обширнее и устойчивее ее влияние на развитие науки за пределами страны, где она зародилась и культивировалась. Не все ученые, занятые в данной стране исследованиями в одной и той же области знаний, представляют национальную школу с ее уникальными предметно-логическими характеристиками (без которых нет оснований выделять ее из научного сообщества в целом). Например, русская школа в физиологии не идентична сообществу всех физиологов, работавших в России в 50-70-х годах прошлого века. Хотя среди них были такие первоклассные исследователи, как Овсянни-

ков, Бабухин, Ковалевский, Цион (Павлов считал его своим учителем), тем не менее не они определяли самобытность возникшей в этот период русской национальной школы, общепризнанным создателем и первым лидером которой стал И. М. Сеченов. Его учение наиболее ярко и типично представляло направление, придавшее физиологии в России особую ориентацию. Эта ориентация означала не обособление от мировой физиологии, а обогащение фонда ее основных идей достижениями, обусловленными социально-научным климатом, которого не было ни в одной из других стран. В свою очередь работы Сеченова и его последователей принесли славу России лишь благодаря всеобщему их признанию, превращению добытого в одном из уголков Земли в общечеловеческое достояние. Подводя итоги своих исследований, Павлов писал: "Да, я рад, что вместе с Иваном Михайловичем и полком моих дорогих сотрудников мы приобрели для могучей власти физиологического исследования вместо половинчатого весь нераздельно животный организм. И это - целиком наша русская неоспоримая заслуга в мировой науке, в общей человеческой мысли" (Павлов, 1951, т. 2, с. 13).

В павловском высказывании отмечены а) единство национального ("русская заслуга") и интернационального ("общечеловеческая мысль") в развитии физиологической науки и б) предметно-логические основания этого единства, а именно овладение физиологией таким сложнейшим объектом, как целостный организм (включая высшие формы поведения). Это великое научное завоевание началось в России в силу своеобразия общественно-истори-чес-ких условий ее развития. За сеченовским учением, ставшим поворотным пунктом всего движения мировой научной мысли в направлении объективного и экспериментального изучения поведения целостного организма, стояла острейшая конфронтация идейных сил в русском обществе. Достаточно напомнить, что Сеченов предназначал свой знаменитый трактат "Рефлексы головного мозга" для органа революционных демократов - журнала "Современник" и что цензура в течение полутора лет добивалась санкции о сожжении этого трактата. Идейная борьба в русском обществе явилась той почвой, на которой сложилась русская физиологическая школа и стал возможен ее вклад в мировую науку. В свою очередь столь же справедливо и то, что этого никогда бы не произошло, если бы указанная школа зародилась в стороне от магистральной линии развития мировой физиологии.

Научная деятельность Сеченова развертывалась на перекрестке нескольких направлений научной мысли, развивавшихся в различных странах и, стало быть, представлявших различные

национальные школы. Учитель Сеченова по физиологии профессор И. Т. Глебов, как отмечал сам же Сеченов, "придерживался французов". Еще будучи студентом, Глебов перевел учебник Ф. Мажанди - предшественника знаменитого Клода Бер-нара; и в памяти Сеченова сохранились демонстрации на лекциях Глебова голубей с проколами мозга. Нет оснований сомневаться, что это было воспроизведением знаменитых опытов Флурана, направленных против френологии, все еще продолжавшей сохранять популярность в середине века (напомним, что именно в те годы английская королева Виктория приглашала френологов для определения способностей своих детей).

Окончив университет, Сеченов уехал на стажировку в Германию, где приобщился к совершенно иной научной школе - немецкой физико-химичес-кой школе в физиологии. Лидеры этой школы - Гельмгольц, Дюбуа-Реймон и в особенности Людвиг - стали новыми учителями Сеченова. Вернувшись на родину, он в эпиграфе к своей диссертации четко определяет междисциплинарный статус физиолога как физика-химика, имеющего своим объектом живой организм. Изучить нервно-психические регуляции - предмет, привлекавший Сеченова со времен студенчества, - с этих позиций было невозможно. Он испрашивает годичную командировку во Францию, где нарождалось направление, ярко представленное Клодом Бернаром, открывшим новую эпоху в физиологии своим учением о гомеостазе. Необъяснимая в категориях физики и химии способность живых систем автоматически поддерживать постоянство своей внутренней среды получила в работах Бернара детерминистскую интерпретацию. Но это был новый детерминизм, не идентичный физико-химическому, господствовавшему тогда в немецкой физиологии.