Билет № 30. Философско-политические идеи И. Канта и Гегеля

В формировании кантовских идей традиционно выделяют два периода: «докритический̆» и «критический̆». Граница между ними приходится на начало 80-х годов, когда была опубликована фундаментальная работа под названием «Критика чистого разума» (1781). Поскольку и несколько последующих работ И. Канта носили названия «критик», данный период его творчества и принято считать «критическим».

«Докритический» период философской эволюции И. Канта отмечен мощной работой естественно-научного характера. В 1755 г. философ заканчивает свой труд под названием «Всеобщая естественная история и теория неба», в котором формулируется смелая для того времени космогоническая гипотеза о возникновении солнечной системы из некоей распыленной материи под воздействием только природных сил. Опираясь на физику Ньютона, И. Кант предполагает возможность скопления материи в шарообразную массу, которая под действием гравитации начинает вращаться, разогревается, образуя ядро и кольца материи во- круг и т.д. Эта работа философа интересна главным образом исключением идеи сотворения мира (ведь даже Ньютон не смог обойтись без идеи божественного «первотолчка»), а также попыткой сформировать эволюционную модель мироздания. (Правда, серьезного влияния на современников эта работа не произвела по банальной причине: издатель книги обанкротился, и весь ее тираж остался на складе.) Занятия естествознанием, видимо, убедили И. Канта, что на многие «предельные» вопросы (вроде бесконечности мира или причин его возникновения) средствами естественных наук найти окончательного ответа нельзя. Эти проблемы принято считать «метафизическими», т.е. выходящими за пределы наличного опыта. Но возможна ли метафизика как строгая наука? Этот вопрос по сути является центральным для всей философии И. Канта. В конечном счете философ приходит к выводу, что метафизика из науки о «субстанциальных началах» должна трансформироваться в науку о «пределах человеческого разума». Выяснить точно эти самые «пределы» и ставит себе целью немецкий мыслитель.

В «критический» период своего творчества И. Кант предпринимает попытку неординарного реформирования философии. Задачи обновленной философии и одновременно ее основную структуру реформатор формулирует в виде предельно простых вопросов: Что я могу знать? (Ответом служит работа «Критика чистого разума».) Что я должен делать? («Критика практического разума» — этика Канта.) На что я смею надеяться? («Религия в пределах только разума»)

Гносеология

Если предельно упростить исходную проблему кантовской гносеологии и способ ее решения, то их изложение может выглядеть так.
Как возможно научное знание? Научное — значит закономерное, т.е. всеобщее и необходимое. Знание постигается в опыте. А чело- веческий опыт всегда неизбежно ограничен и, следовательно, в принципе не может дать знания всеобщего и необходимого. А вне опыта знания нет. Значит, наука невозможна?

Пытаясь спасти уверенность человечества в самой возможности существования научного знания, И. Кант строит свою, довольно причудливую гносеологическую систему. По этой системе у человека три познавательные способности: чувственность, рассудок, разум.

Чувственность — это познание мира с помощью ощущений. Рассудок есть способность логического мышления, т.е. умение оперировать категориями. Рассудок непосредственно с внешним миром не связан, он опирается на чувства, а без них — он глух и слеп. Таким образом, знание есть синтез чувственности и рассудка.

Но когда мы разбираем качества предметов по показаниям органов чувств, остаются две характеристики, которые нельзя привязать ни к какому ощущению — пространство и время. Они не даны в ощущениях, значит, их нет в опыте. Откуда же тогда эти категории в рассудке? Они — априорны, гласит ответ Канта, то есть внеопытного происхождения.

Априорными философ называет формы нашей познавательной деятельности, которые как бы изначально встроены в чисто человеческий механизм познания. Это выражение некоторой соразмерности мира и человека, «вписанности» человека в мир. Априорные формы — это не фантазия нашего сознания, а естественный, «природный» способ организации им хаотичного чувственного материала. Это наша естественная способность структурировать, упорядочивать информацию о внешнем мире. Но глядя на мир сквозь такие «зеленые очки» априорных форм чувственности и рассудка, нигде нельзя натолкнуться на отсутствие «зеленого цвета». И, следовательно, мы никогда не столкнемся с вневременными и внепространственными предметами. И не потому, что таких нет, а потому, что мы смотрим на мир через «пространственно-временные очки». Поэтому знание всеобщее (без исключений) и необходимое возможно! (Хотя добывается оно и не из опыта.) И поэтому наука может существовать.

Но не любая. Существуют вещи, научное знание о которых невозможно в принципе. К ним относятся: Бог, душа, мир в целом, свобода и пр. Это область действиятретьей познавательной способности человека — разума. Особенность таких понятий за- ключается в том, что они по природе своей не могут иметь предметного характера. Иначе говоря, они не выводимы из опыта. Их предметность лежит за пределами всякого мыслимого опыта: нельзя увидеть реальную бесконечность, нельзя обнаружить в природе Бога и т.д.

Но человеку свойственно стремление выйти за рамки опыта, что он, собственно, и делает, образуя понятия типа «свободы» или «бесконечности». Научное знание о них невозможно, но это не значит, что они не нужны. Мир как бесконечное целое не дан в конечном опыте и поэтому непознаваем. Но разум ведет себя так, как будто он познаваем, и это стимулирует конкретную научную деятельность! Что-то вроде: человек понимает, что является существом смертным, но по большей части ведет себя так, как будто этого факта не существует, и благодаря этому не мучается, а живет.

Но как только разум начинает истолковывать свои идеи (Бог, душа, мир в целом) как предметные, он тут же запутывается в противоречиях. Кант называет их «антиномиями чистого разума». (Антиномии — парные суждения, каждое из которых исключает другое. Например: есть предел делимости — нет предела делимости; мир имел начало во времени — мир не имел начала во времени.) По Канту, это не логические ошибки, а следствие того, что разум выходит за пределы познавательных возможностей человека. Разрешать же эти антиномии философ предлагает различением мира «явлений» и мира «вещей в себе».

Явление и вещь в себе

Это положение является одним из самых спорных и запутанных во всей философии И. Канта. В пределах гносеологии подобное различение вполне терпимо: то, какой вещь нам «является» (т.е. как она предстает в наших ощущениях), не совпадает с тем, какова она сама по себе (вне наших ощущений).

В познании объект всегда существует «для нас», т.е. открывается только теми своими сторонами, которые наши ощущения в состоянии воспроизвести. В остальных своих свойствах он «закрыт» для познания. Следовательно, понятие «вещь в себе» обозначает некую границу нашего познания, контуры которой определяются не «извне», а «изнутри», т.е. полагаются самим познанием как предел своих внутренних возможностей. В субъект-объектном отношении сам субъект познания не может выйти за его пределы и посмотреть на это отношение как бы со стороны. Он в любом случае останется «внутри» познавательного отношения. Ибо как только предмет попадает в сферу внимания субъекта, он из «предмета самого по себе» становится «предметом-для-нас», и потому вне наших представлений не существует. Нарушить эту границу, разделяющую «явление» и «вещь в себе» (феномен и ноумен), нельзя по определению, так как она характеризует различия только внутри представлений, а не различия между представлениями вообще и тем, что находится за их пределами.

Пока И. Кант рассуждает подобным образом, ему нечего возразить. Но как только он начинает онтологизировать категорию«вещи в себе», т.е. придает ей статус самостоятельного бытия, «помещает» туда бога, бессмертие, свободу, которые можно мыслить, а следовательно, и косвенно познавать, нарушается вся стройность и логичность исходной гносеологической схемы немецкого мыслителя.

Таким маневром И. Кант, вероятно, пытается спасти саму возможность существования сверхчувственной реальности: метафизических, религиозных, этических и прочих подобных объектов и ценностей, которых нельзя извлечь из чувственного опыта. Но платить за это приходится чересчур дорогой ценой: как только непознаваемая «вещь в себе» из простой гносеологической оппозиции превращается в самостоятельно существующий и действующий объект, И. Кант совершенно заслуженно получает обвинение в агностицизме.

Априорные категории рассудка

Общий итог гносеологических изысканиий И. Канта можно сформулировать так: суть научного познания заключается не в пассивном созерцании его предмета, а в деятельности по его конструированию, порождающей идеализированные объекты, которые только и могут быть предметом науки.
Кантовская гносеология по замыслу автора была призвана разрешить вспыхнувший в XVII в. конфликт между эмпиризмом и рационализмом. В этом споре, по И. Канту, частично правы обе стороны. Рационалисты правы в том, что опыт не может дать знания всеобщего и необходимого. Правы и эмпирики: только опыт дает действительное знание предмета. Выход же из этой противоречивой ситуации состоит в том, что претендующие на всеобщность категории нашего сознания (причинность, необходимость и т.д.) являются не содержанием, а формами опыта. Причем формами уже готовыми, существующими до всякого опыта и определяющими саму возможность какого бы то ни было опыта. Чувственные впечатления наносят свои письмена не на «чистую доску» нашего разума, а на уже разграфленную, заранее подготовленную. И без этой предварительной «разграфки» никакого опыта не будет. А будет только хаотичный и, следовательно, лишенный смысла набор ощущений.

Иначе говоря, кантовский априоризм зафиксировал, что ощущения сами по себе не способны породить концептуальности, смысла, понятий. И, значит, в сознании есть нечто большее, нежели просто чувственный материал. Во времена И. Канта, например, на ночном небе люди уже видели звезды и планеты. А несколько раньше люди «видели» на том же самом небе совсем другое: щели в небесной сфере, сквозь которые пробивался свет из «занебесья». Что поменялось? Концепт, осмысление восприятия. Ощущения-то от ночного неба остались теми же, а вот их концептуальная нагруженность стала другой. И разницу этих концептов нельзя вывести из ощущений. Следовательно, подступая к наблюдаемым вещам, люди уже вооружены определенными концептуальными инструментами — априорными категориями рассудка.

Это не значит, что человек произвольно приписывает реальному миру свои субъективные характеристики. Именно от этой опасности И. Кант и предостерегал! Это означает лишь то, что человек может постигать мир только в меру своих познавательных способностей и поэтому не может рассчитывать на абсолютное знание. Человек как субъект познания постоянно находится в положении студента, пришедшего на предэкзаменационную консультацию, не получив предварительно ни малейшего представления об изучаемом предмете. Преподаватель обещает ответить на любые вопросы, но ведь для того, чтобы задать вопрос, надо знать, о чем спрашивать! О чем догадаешься спросить — на то ответ и получишь. Вот и вы- ходит, что итоговое представление о предмете у нашего студента будет определяться не столько самим предметом, сколько доступным ему характером вопросов.

Так и человечество в целом. Непрерывно вопрошая природу о разных ее особенностях и получая какие-то ответы сообразно характеру вопросов, оно почему-то думает, что природа устроена именно так, как она выглядит в этих ответах. Да, в пределах человеческого познавательного отношения она именно такая. Но ведь это только то, о чем мы сумели ее спросить. И суть даже не в нашей неумелости (это дело наживное), а в принципиальной ограниченности наших познавательных способностей. Как получить многоцветную картину природы, имея в распоряжении только черно-белые краски? Полагать, что раз у нас есть только такие цвета, то и вся природа должна быть такой же — очень большая наивность.

Конечно, мир устроен каким-то определенным образом. И существует он вне и независимо от сознания человека. В этом Кант ни секунды не сомневается. Но устройство мира в целом есть некий абсолют, изначально превосходящий все мыслимые возможности человека. Поэтому он и непостижим. Именно этот абсолют Кант и называет «вещью в себе». О его существовании точно знать ничего нельзя. О нем можно лишь догадываться по неизбывности устремлений людей к Богу, неиссякаемости веры в бессмертие души и неумолимости нравственного закона внутри нас.

Этика по Канту

Другой областью философии, прославившей имя И. Канта, была этика — учение о морали. Если возможна этика как наука, рассуждал немецкий философ, то ее выводы (моральные нормы) должны носить всеобщий и необходимый характер. Но в опыте этого достичь нельзя, значит требования морали внеопытного происхождения — они априорны! А если априорны, то и абсолютны: если, например, «не лги» — то никому, никогда и ни при каких условиях. Это нравственный закон, который дается разумом. Но человеческая воля руководствуется не только разумом, на нее «давят» и многие эмпирические обстоятельства: польза, выгода, страх и пр. Поэтому нравственный закон необходимо принимает форму категорического императива — принудительного повеления, предписывающего человеку поступки, которые хороши сами по себе, без учета возможных целей или обстоятельств. Поэтому его формулировка у Канта носит абстрактно-универсальный характер: «...Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». (Максима — принцип человеческой воли.)

Кант полагает, что такая формулировка категорического императива дает четкий критерий определения нравственного характера поступка в любой ситуации. Допустим, мы попали в затруднительное положение и хотим из него выбраться, дав ложное обещание. Благоразумие подсказывает, что вообще-то лучше не лгать. Ибо никогда не известно, какими последствиями может обернуться в будущем наша уловка. Но рекомендация благоразумия не обладает должными всеобщностью и безусловностью: ведь вполне возможно, что дурных последствий не наступит и все как-нибудь обойдется. И лишь категорический императив в этом случае может дать безусловный и точный совет. Ведь он требует такого поведения, при котором любой наш поступок мог бы быть возведен в закон, норму для всех остальных. Спросим себя: хотим ли мы, чтобы все люди, попадая в аналогичные ситуации, лгали? Хотеть этого мы не можем в принципе: если ложь в затруднительных ситуациях станет законом, нашему ложному обещанию никто не поверит, а мы-то хотим как раз обратного. То есть требуя честности от других, для себя делаем исключение. Такой поступок безусловно не может получить нравственной санкции.

Категорический императив Кант формулирует и в другой форме: «...Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству».

Иначе говоря, подлинно нравственным может быть признано только такое действие, в котором высшей целью является человечество (в лице каждого человека). Только эта цель наших действий абсолютна. Все прочие — относительны.

Категорический императив — объективный принцип нравственности. Субъективным же ее принципом, т.е. собственно мотивом нравственного поведения является долг. Долгом Кант считает необходимость действия исключительно из уважения к нравстве ному закону, который в этом случае становится прямым и непосредственным мотивом поведения. Устанавливая это жесткое требование к признанию наших поступков нравственными, немецкий мыслитель хочет четко отделить действия ради долга от действий сообразно долгу. Последние имеют место в том случае, если человек принимает во внимание не только соображения долга, но и свои многочисленные склонности — симпатию, любовь, удовольствие, выгоду. Любовь матери к своему ребенку, взаиморасположение друзей, увлечение искусством, честная торговля — социально одобряемые формы поведения. Но они не могут быть признаны чисто нравственными: ведь все это человек будет делать и без нравственного закона, просто по склонности. А вот если эмпирические интересы индивида приходят в противоречие с требованиями долга, а человек все равно продолжает ему следовать — вот это будет подлинно нравственное поведение. (Если, к примеру, торговля приносит убыток, но купец не поддается соблазну возместить его обманом, а продолжает торговать честно.) Как иронически заметил Ф. Шиллер, у Канта человек нравственно поступает лишь тогда, когда он следует долгу с отвращением в душе.

Однако моральный ригоризм И. Канта часто преувеличивается. В намерения философа вовсе не входила проповедь аскетизма или дискредитация гедонистических мотивов. Нравственный долг вовсе не отменяет эмпирических склонностей людей. Но он не может с ними и совпадать, ибо тогда субъективно можно будет оправдать любое человеческое действие. Моральный долг как субъективный мотив поведения должен быть соразмерен абсолютному и безуслов- ному характеру нравственного закона (категорического императива). Поэтому только поступок во имя долга (а не ради удовольствия, счастья, успеха) может быть назван нравственным.

Но ведь как часто требования долга идут вразрез с соображе- ниями выгоды, удовольствия, даже безопасности человека. И порою успеха добиваются совсем не те, кто свято следует нравственному долгу. Как же совместить одно с другим, как вознаградить добродетель? Кант отвечает на этот вопрос тремя постулатами практического разума. Добродетель не останется без награды при трех непременных условиях: (а) Бог существует; (б) душа бессмертна, (в) воля свободна. Теоретически они недоказуемы, но практически необходимы. Ибо только в этом случае нравственное устройство мира можно признать разумным. А в это Иммануил Кант верил свято.