Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Как убивали россию 302
Глупость или измена? Предчувствия. Контрреформистская догма и Ричард Глава восьмая ______________________________________ АГОНИЯ "БЕШЕНОГО" НАЦИОНАЛИЗМА 359 Тяжелый диагноз. Черносотенный соблазн. Судьба победившего большевизма.
лександр Янов многие годы разрабатывает ставшее Жанр его сочинений я бы назвал исторической публи- Видимо большинство историков, в какие бы глубины
рическую пропасть для элит, то есть, по цитируемому А.Янов обнаруживает такие ступени не только в Рос- Интересным представляется такое наблюдение А.Яно- А.Янов — ярый сторонник европейского пути для Рос- В своей борьбе с мифами А.Янов обнаруживает едино-
Книги А.Янова — это яростная и мучительная попытка Начав в 1981 году с "The Origin of Autocracy", АЯнов раз- А в таких ситуациях алармизм не может быть избы- Слишком многе из происшедшего в последние годы
В.О.Ключевский говорил, что "история — не учитель- В том же русле — позиция А.Янова, отвергающая расхо- И вот мы снова в водовороте очередного "цикла" по- Как следствие этой "особости" нашего времени — по-
Мир и, не в последнюю очередь, Россия, как мы сейчас Эта новая книга А. Янова несомненно получит весьма Хотелось бы, чтобы суждение о ней высказали как Думаю, что непредвзятое и внимательное прочтение Академик Ю.А. Рыжов
ОТ АВТОРА Несколько слов о втором издании ОЧЕРКОВ ИСТОРИИ РУССКОГО НАЦИОНАЛИЗМА. 1825-1921 Оачем, спрашивают меня, переиздавать книгу, которая и свет-то Одна очевидна: первое издание вышло крошечным тиражом в Но- Еще важнее, однако, третья причина: новосибирское издание
Словно бы символизируя эту смену эпох, за время между двумя изда-
активности. Оба имели непосредственное отношение к теме этой Я скажу об этом подробнее, но прежде разберёмся с терминологи- Еще два слова по поводу термина "культурная элита". Конечно, Теперь, когда все терминологические препоны устранены и говорим Разумеется, большинство не дошло в этом занятии до пароксиз-
ведь некоторым образом производит смыслы для "особняческой" СПИДом". Без сомнения язык его интеллигентных коллег был несопостави- Редактор журнала "Открытая политика" Виктор Ярошенко так И обнаружилось, продолжал Ярошенко, что "вовсе не оказалось в Второе важнейшее событие, связанное с теми же, до сих пор не про-
на неё Путина: "Американцы, мы с вами!". То был поворот все вдруг, Начнём с того же Проханова, еще за несколько месяцев до этого Понятно, что большинство "национально-ориентированной" Все эти люди принадлежат к культурной элите. Но смыслы, кото- тическом одиночестве", по выражению того же Панарина, сама по Что ж удивительного, если в глазах Европы Россия и в начале третье- Хуже, что не только Европа не может ответить на этот роковой во- Но ведь просто не было до сих пор в нашем распоряжении такого На дворе, однако, другая эпоха.
ВВЕДЕНИЕ |
Введение |
О |
причинах российской националь ной Катастрофы семнадцатого года, о том, почему почти без выстрела рухнула трехсотлетняя империя Романовых, а вслед за нею, уступив место большевистской диктатуре, и новорожденная Февральская республика, написана без преувеличения библиотека — на всех языках. Но как-то так случилось, что вся эта мировая историография вертится, как вокруг оси, около одной и той же старой схемы, предложенной еще в романе Достоевского "Бесы". Согласно ей, как помнит читатель, непосредственные исполнители разрушения России, "бесы", заимствуют свои "красные" поджигательские идеи с Запада — через посредство "русских европейцев", либералов-западников.
Я не хочу сказать, что все историки следуют этой схеме буквально.
Некоторые — и их, собственно говоря, большинство — убедительно
оспаривают отдельные ее аспекты. Говорю я лишь, что все они так
или иначе от нее отталкиваются. Ричард Пайпс, допустим, развернув
старую схему в трехтомную эпопею "большевистского заговора", от-
вергает тем не менее идею о западном происхождении русского бе-
совства. Для него бесы-большевики вполне самобытный, домашний,
так сказать, продукт, выросший из особенностей истории "патримо-
ниального", как он думает, государства. Но и Пайпс, разумеется, ис-
ходит из тезиса Достоевского, что виновниками Катастрофы в Рос-
сии могли быть только бесы. Потому и датирует он ее начало октяб-
рем семнадцатого, т.е. моментом их прихода к власти.
Александр Солженицын, в противоположность Пайпсу, копирует
схему Достоевского целиком. И потому в его многотомной эпопее
"Красное колесо" на роль главных злодеев выдвигаются, естествен-
но, "русские европейцы", породившие бесов, старательно подчерки-
вается роль "черного вихря с Запада" и дата начала Катастрофы ото-
двинута к февралю 1917, т.е. к моменту падения монархии и торжест-
ва западников.
Эти хронологические — и этнологические, если можно так выра-
зиться, — разногласия еще больше осложняются тем, что эмигрант-
ский историк Григорий Бостунич и бывший шеф Союза русского на-
рода Николай Марков идут в своих размышлениях о Катастрофе ку-
да дальше и Пайпса и Солженицына. Согласно их версии событий (а
каждый из них, не забудем, тоже опубликовал по двухтомной эпопее,
трактующей наш многострадальный сюжет), происхождение бесов-
ства оказывается не русским и не западным, а вовсе еврейским. То
есть для них и сами бесы и породившие их либералы (тут они, естест-
венно, верны схеме Достоевского) были если и не чистокровными
евреями, то уж непременно "жидовствующими" или, как принято
выражаться в среде их сегодняшних единомышленников, "шабес-го-
ями". Соответственно дата начала Катастрофы отодвинута у Босту-
нича к 929 году до Р. Хр., когда, как он полагает, "был составлен ца-
рем Соломоном политический план порабощения мира жидами". А
у Маркова она вообще теряется в туманных временах, когда, по его
сведениям, бывший "высший ангел Сатанаил-Денница был низверг-
нут в бездну". Разумеется, низвергнут он был за мятеж против своего
самодержавного Государя и в результате "стал Сатаною" и прароди-
телем "жидомасонства".
Конечно, упомянул я здесь лишь самых выдающихся представи-
телей всех трех течений мысли. На самом деле работало над этими
версиями русской Катастрофы по Достоевскому великое множество
писателей, политиков, историков и поэтов — на протяжении почти
столетия. И признаться, мне эти их занятия всегда казались странны-
ми, чтоб не сказать абсурдными.
В частности, никому из них не пришло почему-то в голову, что
сам-то Достоевский представлял в драме пореформенной России
лишь одну из сторон, а именно славянофильскую (или, на современ-
ном сленге, почвенническую), и был, следовательно, в своих сужде-
ниях о ней лицом, мягко говоря, заинтересованным. А значит вся его
схема с ее переплетением либерализма и бесовства могла быть осно-
вана на элементарном политическом предубеждении. Я не говорю
уже о том, что великий спор о происхождении русской Катастрофы
сводится у всех этих авторов к таким тривиальным сюжетам, как хро-
нология или этнические корни бесовства. Серьезные вроде бы люди,
годы жизни на это дело потратили, а спорят о пустяках..
Оттого, может, и стал я историком, чтоб хоть самому себе объяс-
нить, где именно все они ошибаются.
19 |
Введение |
18 Патриотизм и национализм в России. 1825-1921
Сомнение сомнением, однако решение загадки не давалось мне и по-
сле того, как я закончил исторический факультет. Потому, надо пола-
гать, что, хотя и оказалось это решение элементарно простым, лежа-
ло оно в совсем другой области и никакого, собственно, отношения к
этническому происхождению русского бесовства и либерализма не
имело. Первые его наметки пришли ко мне, можно сказать, случай-
но, осенью 1967 года, когда я уже был разъездным спецкором "Лите-
ратурной газеты" и "Комсомолки" и приключилась со мною совер-
шенно необыкновенная история.
Сознаюсь, я не придал ей тогда особого значения, хоть и суждено
ей было определить мою жизнь на десятилетия вперед. На самом де-
ле показалась она мне престранным курьезом, какими полна была
жизнь в ту короткую пору "междуцарствия", когда динамический
импульс, заданный России хрущевским десятилетием реформ, уже
агонизировал, но не решалась еще поверить страна, что стоит на по-
роге беспросветного тупика брежневизма. Фоном моей истории, ко-
роче, было время, когда возможность для СССР пойти по тому, что
ныне зовется "китайским путем", оказалась упущена — безвозвратно.
Но вот сама история. Главный редактор "Литературной газеты"
Александр Чаковский, с которым я и знаком-то не был, пригласил
меня вдруг к себе и предложил написать статью на полосу (!) о Вла-
димире Соловьеве. Чтоб представить себе, насколько странным было
это предложение, надо знать, конечно, кто был Соловьев и кто Ча-
ковский. И почему, собственно, обратился он с такой неожиданной
просьбой именно ко мне.
Владимир Сергеевич Соловьев умер в 1900-м на 48 году жизни.
Был он сыном знаменитого историка и основателем "русской шко-
лы" в философии. В 1880-е он пережил мучительную духовную дра-
му, сопоставимую разве что с аналогичной драмой фарисея Савла,
внезапно обратившегося по дороге в Дамаск в пламенного апостола
христианства Павла. Бывший славянофил Соловьев не только обра-
тился в жесточайшего критика покинутого им "патриотического"
кредо и не только очертил всю дальнейшую историю его деграда-
ции, но предсказал, что именно от него Россия и погибнет. Случаев, когда крупные умы обращались из западничества в славянофильство, было в прошлом веке предостаточно. Самые знаменитые примеры, конечно, Достоевский и Константин Леонтьев. Никто, кроме Соловьева, однако, не прошел этот путь в обратном направлении.
В истории русской мысли остался он фигурой трагической. Но и
монументальной. Если его идеи воссоединения христианских
церквей или всемирной теократии не нашли последователей, то его
философия всеединства вдохновила блестящую плеяду мыслителей
Серебряного века. И Николай Бердяев, и Сергий Булгаков, и Георгий
Федотов, и Семен Франк считали его учителем.
Он и Лев Толстой, лишь два человека решились в тогдашней Рос-
сии публично протестовать против казни цареубийц в 1881 году. И го-
ворили они одно и то же: насилие порождает насилие. Оба напроро-
чили, что дорого заплатит Россия за эту кровавую месть.
Константин Леонтьев однажды назвал Соловьева "Сатаною", но
тут же с необыкновенной своей отважной откровенностью добавил:
"Возражая ему, я все-таки благоговею". (1)
Другое дело Чаковский. По сравнению с Соловьевым, шпана да и
только. Сатаною его вряд ли кто назвал бы, но благоговения он тоже ни
у кого не вызывал. О духовных драмах и говорить нечего. Был он сред-
не-советским писателем и важным литературным бюрократом, кажется,
даже кандидатом в члены ЦК КПСС. Что мог знать он о Соловьеве, кро-
ме того, что тот был "типичным представителем реакционной идеали-
стической философии"? Имея, впрочем, в виду, что никаких антиболь-
шевистских акций Соловьев — по причине преждевременной кончины
— не предпринимал, имя его вполне уместно было упомянуть в каком-
нибудь заштатном узко-специализированном издании. Но посвятить
ему полосу в "газете советской интеллигенции" с милионным тиражом
было бы, согласитесь, событием экстраординарным. Так зачем же могла
столь экзотическая акция понадобиться Чаковскому? У меня и по сию
пору нет ответа на этот вопрос. Хотя некоторые — и весьма правдопо-
добные — догадки, опирающиеся на компетентные редакционные ис-
точники, есть. С ними мы, однако, повременим. Хотя бы потому, что
нужно еще объяснить читателю, почему я принял такое невероятное
предложение. И почему не показалось оно мне неисполнимым.
В двух словах потому, что мне в ту странную пору все казалось
возможным. Я только что объехал полстраны и отчаянная картина
сельской России потрясла меня, как говорится, до потери пульса.
Удивительнее всего было, однако, что мне разрешили честно, т.е. без
какого бы то ни было вмешательства цензуры, рассказать о ней в на-
делавшей когда-то много шуму серии очерков на страницах самых
популярных газет страны. (2)
Едва ли может быть сомнение, что кому-то на самом верху такая
неприкрытая правда о положении крестьянства была в тот момент
21 |
Введение |
20 |
Патриотизм и национализм в России. 1825-1921
очень нужна. И я со своими очерками пришелся кстати какому-то
из бульдогов, грызшихся тогда под кремлевским ковром. Во всяком
случае Виталий Сырокомский, в то время замглавного в "ЛГ",
сообщил мне однажды конфиденциально, что опубликованный в
июле в двух номерах газеты очерк "Тревоги Смоленщины" очень
понравился одному из членов Политбюро. И будто бы даже он по-
желал со мною встретиться, чтоб обсудить проблему персонально.
Никакой такой встречи, впрочем, не было. Но удивительное ощу-
щение, что я могу писать без оглядки на цензуру, кружило мне
голову.
Тем более, что еще охотнее печатали меня в "Комсомолке", где
собралась тогда сильная команда, проталкивавшая так называемую
"звеньевую" реформу в сельском хозяйстве и в особенности замеча-
тельный эксперимент Ивана Никифоровича Худенко, с которым я
долгие годы был дружен. Верховодил там Валентин Чикин (пред-
ставьте себе, тот самый нынешний редактор черносотенной "Совет-
ской России", которому тоже в ту пору случалось ходить в подрывни-
ках советской власти). Комсомольская команда, надо полагать, име-
ла собственного патрона в Политбюро, для которого страшная кар-
тина нереформированной деревни тоже была козырной картой в дра-
ке за власть. "Колхозное собрание", например, мой очерк из Вороне-
жа, опубликованный почти одновременно с "Тревогами Смоленщи-
ны", где банкротство "социалистической демократии" описано было
так графически, что звучало ей смертным приговором, стал на время
своего рода манифестом комсомольской команды.
Как видит читатель, было от чего голове закружиться. И мое тог-
дашнее впечатление, что я могу всё, совпало по-видимому с впечат-
лением Чаковского. Ему я тоже, наверное, казался восходящей звез-
дой советской журналистики, за которой стоит кто-то недосягаемо
высокий и которой позволено то, что запрещено другим. (Добавлю в
скобках, что точно такое же впечатление сложилось, как пришлось
мне узнать позже, когда я уже попал в Америку, и у аналитиков ЦРУ.
Во всяком случае они долго и вьедливо допытывались, кто именно
стоял за мною в Политбюро в 60-е). Потому-то, я думаю, и возник то-
гда в голове у Чаковского план коварного спектакля, где я должен
был невольно сыграть главную — и предательскую — роль.
Как это ни невероятно, ничего такого мне тогда и в голову не при-
ходило. И воспринял я новое задание с таким же воодушевлением,
как если б мне предложили снова съездить в Казахстан и еще раз рас-
сказать, как замечательно идут дела у Худенко — на фоне кромешной
тьмы в соседних совхозах-доходягах. И по совести говоря, показалось
мне новое задание еще более интересным.
Мощная трагическая фигура Соловьева давно меня занимала. Че-
стно рассказать о его судьбе, о его драме и монументальном откры-
тии, о котором, кажется, не писал еще никто — ни до меня ни после
(да и моя рукопись затерялась куда-то, то ли в катастрофически
спешном отъезде из России, то ли в бесконечных переездах по Аме-
рике), казалось мне необыкновенно важным. Это сейчас, когда сочи-
нения его давно переизданы и доступны каждому, рассказ о духовной
драме Соловьева никого, наверное, не удивит (впрочем, и в наши дни
едва ли посвятит ему полосу популярная газета). Но в 60-е, после
процесса над Синявским и Даниэлем, полоса о Соловьеве была бы
событием поистине беспрецедентным.
А для меня вся разница состояла, как мне тогда казалось, лишь в
том, что на этот раз командировка была не в забытые богом колхозы
Амурской или Пензенской области, но во вполне комфортабельную
Ленинку, где и перечитывал я несколько месяцев подряд тома Со-
ловьева.
Я не могу, конечно, воспроизвести здесь то, что тогда написал. И па-
мять не та, да и давно уже не пишу я так темпераментно, как в те да-
лекие годы. Полжизни прошло с той поры всё-таки.
Впрочем, в книге "После Ельцина" я о Соловьеве упомянул:
"Предложенная им формула, которую я называю "лестницей Со-
ловьева" — открытие не менее замечательное, я думаю, чем периоди-
ческая таблица Менделеева. А по силе и смелости предвидения даже
более поразительное. Вот как выглядит эта формула: Национальное
самосознание — национальное самодовольство — национальное са-
мообожание — национальное самоуничтожение". (3)
| Поделиться: |
Читайте также:
Последнее изменение этой страницы: 2021-04-20; просмотров: 34; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!
infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.14.153.176 (0.083 с.)