Провиденциальный характер истории и религиозная природа власти

Что собой представляет деместровский консерватизм? Он исходит из представлений о провиденциальном ходе истории, о мистике власти. Де Местр придает философское и религиозное углубление и обоснование союзу трона и алтаря – той повестке, которая станет ключевой для консервативной реакции в 1810-20-х гг. Когда он будет говорить о том, что сама природа власти религиозна, о ее сакральном измерении. Проявлением власти, в частности, станет знаменитая фигура палача, анализируемая де Местром – дистанция, окружающая палача, как воплощение того самого другого измерения, другой реальности, которая возникает, когда мы сталкиваемся с властью. Власть как опирающаяся, в конце концов, на власть Божию, и всякая земная власть как проявление Божьей власти.

Возвращаясь к ранее сказанному и к более позднему ходу размышлений Жозефа де Местра, к тем итогам, к которым он приходит, можно увидеть принципиальное отличие его взгляда от взгляда Бёрка. Если взгляд Бёрка – это забота о защите наличного, существующего, то позиция де Местра – это взгляд реакционера. Де Местр является радикалом. Он не только не заинтересован в сохранении наличного. Он настойчиво утверждает, что и существующее наличное само оказывается критикой предшествующего, и вместе с тем никакого возврата в прошлое как таковое не может быть, потому что прошлое как таковое, тот старый режим, который существовал, является виновником революции! А революция является порождением предшествующих веков. Мечта вернуться, например, во Франции к положению вещей, существовавшему до революции, говорит де Местр, совершенно не рассудочная, потому что прямым порождением старого порядка стали события французской революции.

Новая забытая традиция

Соответственно, вопрос, который возникает для де Местра – куда надо вернуться? Где и что пошло не так? Для де Местра история пошла не так с того момента, как возникает разрыв между папством и империей. В этом плане вся европейская история, которую мы знаем как историю Нового времени, история Реформации и последующих веков, идущая не в должном направлении, начинается едва ли не в XI-XII вв. Соответственно, для де Местра речь идет о восстановлении подлинной традиции. Но эта подлинная традиция находится столь глубоко, что существующий порядок вещей, окружающая реальность не имеет с ней ничего общего. В этом смысле де Местр демонстрирует нам совершенно другую консервативную оптику, чем Бёрк. Это история про сокрушение существующего, про восстановление изначальной традиции, изначального порядка вещей. В своем радикализме он оказывается не менее последовательным и жестким, чем его революционные оппоненты.

Опять же мы можем видеть своеобразное смыкание крайностей. Деместровское идеальное устройство – это переустройство всего существующего порядка вещей, возврат к практически забытой традиции, к должным отношениям. Это действительно новое видение. Я позволю себе напомнить: когда мы говорим о союзе трона и алтаря применительно к первой половине XIX в., когда мы говорим об этих версиях консервативного восстановления, то это не будет восстановлением, отсылающим нас к XVIII в. Идеология трона и алтаря, активное подчеркивание религиозных оснований власти, связка власти монарха и власти Божьей, история про легитимизм и обоснование власти правящих, власти монархической как отражения власти божественной в этих интерпретациях является новым историческим феноменом. Это то, с чем мы встречаемся действительно после французской революции, на волне романтического утверждения совершенно другого видения природы власти, природы церкви. Мы одновременно сталкиваемся и с новым представлением о католической церкви, о королевской власти в Европе, о власти царя, например, применительно к России.

В этих линиях мы уже можем увидеть, сколь сложен и многообразен консерватизм. Понятно, что никакой прямой переход от Бёрка к де Местру невозможен. Перед нами разные логики обоснования и утверждения. Общее для них – отвержение либеральной программы, другая интерпретация свободы. Либо историзирующая, либо укореняющая в традиции, либо, как у де Местра, утверждение подлинной свободы как рабства Божьего, через обращение к августиновскому истолкованию, растворение своей воли в должном порядке, нахождение своего места в общем августиновском ordo.