Проблемы подавления в либертарианском государстве

 

Восстания раннего нового времени столь же часто провоцировались небрежностью правительств, позволяющих развитие элементов местного самоуправления и рост ожиданий о его расширении, сколь и активной тиранией. Если бы Британия раньше проявила строгость в своем законодательном господстве над колониями, возможно, ей удалось бы сохранить административный контроль над ними, и необходимо изучить причины, по которым это было так сложно. Дело в том, что наблюдается резкий контраст между ответом метрополии на угрозу восстания в Ирландии в 1797–1798 гг. (благодаря чему тщательно подготовленное восстание оказалось фактически прервано) и Сипайское восстание 1857 г. (тоже подавленное военной силой) и относительной сдержанностью англичан по отношению к англичанам в Америке.

Даже до начала военных действий чиновники Уайтхолла могли бы систематически противостоять множеству маленьких шагов, посредством которых колониальные законодательные собрания наращивали свое влияние. Метрополия могла бы настоять на том, чтобы колониальные дотации в бюджеты колоний предоставлялись на долгий срок или бессрочно, чтобы жалованье губернатора и других чиновников не зависело от местной политической напряженности, чтобы колониальные казначеи назначались короной, чтобы губернаторам предоставили более широкое право назначения на должности, которое осуществлялось бы самим губернатором, а не министерством в Лондоне. Эти шаги вполне могли бы быть предприняты под руководством энергичного реформатора графа Галифакса, который с 1748 по 1761 г. занимал пост президента Министерства торговли, если бы он получил необходимую поддержку коллег. Само собой, одной из причин, по которой он не получил этой поддержки, оставался тот факт, что министры были озабочены необходимостью обеспечить полную лояльность колоний в войне с Францией[400]. И все же были и другие причины, в частности нежелание министров возвращаться к административной этике, которая ассоциировалась с поздней монархией Стюартов.

Редкие исключения из этого административного спокойствия только подтверждают правило. В Массачусетсе лейтенант-губернатор Томас Хатчинсон в январе 1773 г. попытался инициировать обсуждение проблемы, вступив в дискуссию по вопросам о конституционных принципах с ассамблеей. Однако его инициатива возымела обратный эффект, на который Хатчинсон не рассчитывал, поскольку ассамблея – и особенно Палата представителей – воспользовалась этой возможностью, чтобы превратить свое де-факто сопротивление определенным мерам метрополии в вызывающее де-юре неприятие власти метрополии. Государственный секретарь по делам колоний пришел в ужас: “Губернатор положил конец надеждам Дартмута, что разногласия могут притупиться и даже со временем сойти на нет, если стороны не будут поднимать критические вопросы, которые их разобщают. В глазах Дартмута Хатчинсон снова открыл рану, которая затянулась бы, только если бы ее оставили без внимания”[401]. Хотя в свете последующих событий это кажется невероятным, можно предположить, что это было одним из возможных вариантов развития ситуации.

Политическая борьба дестабилизировала и положение в Лондоне: на протяжении 1760-х и даже до самого конца 1774 г. политика Британии в отношении колоний была неуверенной и характеризовалась нестабильностью и внутренними конфликтами министерств. Если бы Георг III был таким тираном, каким его впоследствии изобразили американцы, все было бы иначе. Фактически разные группы в Палате лордов и Палате общин предлагали множество мер, в качестве естественного ответа на которые многие политики либо предлагали компромисс, либо оставляли политику неопределенной – строгой в теории, но неуверенной на практике. Если бы поведение Британии было более последовательно, а намерения более очевидны, американцы могли бы оказать сопротивление раньше. С другой стороны, они могли бы и вовсе не оказать сопротивления.

Отчасти неэффективность британской политики отражала страх ранних Ганноверов перед злоупотреблением властью, выраженный в материализовавшейся угрозе реставрации Стюартов. Это означало, что сменяющие друг друга вигские министерства при первых трех Георгах часто препятствовали использованию административной власти против вигской оппозиции. Римские католики, якобиты, неприсягатели и близкие им часто подвергались гонениям, порой кровавым, а торийская и якобитская пресса страдала от юридических притеснений и судебных запретов. Последующие министерства, напротив, с опаской относились к противникам из числа вигов и диссентеров, боясь обвинений в “папизме и злоупотреблении властью”, которые те могли выдвинуть против государственных органов. Поэтому с начала 1760-х гг. имперские чиновники не делали почти ничего, чтобы предотвратить формирование псевдоизменнической оппозиции. Колониальные губернаторы по большей части не сдерживали распространение крамольных газет и памфлетов, не брали под арест издателей и авторов, не преследовали подстрекателей к недовольству и не препятствовали росту институтов вроде Конгресса по поводу акта о гербовом сборе, которые могли стать базой восстания. Подобные контрмеры часто использовались в Англии при первых двух Георгах, чтобы разорять якобитское подполье, и использовались с успехом. Тогда неуверенный либертарианский режим Англии яростно оборонялся от угрозы популистской диверсии, прибегая при этом ко всем доступным мерам. Однако когда в 1740-х гг. опасность реставрации Стюартов миновала, режим Ганноверов потерял бдительность. Стоит проанализировать, как бы сложилась ситуация в колониальной Америке, если бы имперские власти сохранили тот же уровень настороженности и с опаской отнеслись к деятельности диссентеров и вигов.

Само собой, этого не случилось. Британская армия в Америке, которую агитаторы через некоторое время стали использовать в качестве символа, чтобы играть на колониальной памяти о позднем периоде правления Стюартов, почти никогда – даже при оккупации Бостона в 1768–1770 гг. – не использовалась для контроля гражданского неповиновения: офицеров по-прежнему сдерживали юридические риски, которые возникали при подобном вмешательстве в Британии[402]. Даже когда летом 1768 г. министерство решило отправить отряды британской армии в Бостон, по прибытии войска обнаружили, что гражданские власти, которые только и могли запросить военной поддержки (Массачусетский совет и мировые суды), противились их присутствию. До самого начала революции официального запроса военной поддержки так и не поступило. Британские войска в Бостоне постоянно подвергались притеснениям в местных судах, где заседали враждебные к ним колонисты,[403] а поскольку этого никто не предвидел, Парламент не предпринял никаких шагов для изменения устава, в соответствии с которым в Америке осуществлялась военная власть. Если бы это было сделано раньше, можно было бы организовать превентивную военную оккупацию колониальных столиц. В феврале 1769 г. государственный секретарь по делам колоний лорд Хиллсборо действительно предложил кабинету и королю ужесточить политику в отношении провинции Массачусетс-Бэй, в том числе передав право выдвижения кандидатур в колониальный совет короне и предусмотрев будущую отмену массачусетской хартии. Георг III согласился, что подобные меры могут быть применены в исключительных обстоятельствах, “но до тех пор их следует избегать, поскольку изменение хартий всегда гнусно”. Само собой, именно это сгубило Якова II. Кроме того, в Палате лордов не удалось достигнуть соглашения по вопросу об изменении хартии в соответствии с запросом губернатора Массачусетса Бернарда[404]. Хотя ходили слухи, что в 1770–1771 гг. ожидается принятие билля о реформе хартии, когда Норт занял пост премьер-министра, такой билль не был вынесен на обсуждение в Парламент[405].

После подписания мирного договора в 1763 г. в Америке осталась “регулярная армия”, присутствие которой позже назвали серьезным злоупотреблением со стороны короны, хотя на самом деле это было не так. Размещение регулярных войск в Америке было вовсе не проявлением британского стремления к уничтожению колониальных свобод, а естественным ответом на стратегические проблемы, созданные захватом обширных новых территорий в период Семилетней войны, а также необходимостью держать в подчинении завоеванное население и демонстрировать собственное господство. Это отражалось в распределении британских войск: из пятнадцати переброшенных на территорию батальонов три должны были расположиться в Новой Шотландии, четыре в Канаде и четыре во Флориде. Лишь четыре батальона планировалось дислоцировать на территории старых владений Британии, причем большая часть этих войск должна была использоваться для защиты границ[406]. Вполне объяснимо, что в то время лишь малая часть колонистов выразила свой протест. “Решение оставить британскую армию в послевоенной Америке само по себе не было предметом споров. Размеры и дислокация войск по большей части определялись тем, какие задачи им предстояло выполнять”[407].

Ранее военные эксперты предполагали, что размещение британских войск поможет обеспечить лояльность американцев, однако факты не подтверждают, что министерство Гренвиля рассматривало возможность сопротивления политике повышения колониальных налогов или необходимость принуждения колоний. Недальновидность Джорджа Гренвиля, однако, разделяли и многие колонисты, включая Бенджамина Франклина. Даже когда в колониях начались протесты против взимания налогов метрополией, колонисты осуждали принцип налогообложения, а не армию как таковую[408]. Лишь позже, в более накаленной атмосфере, рассредоточенные по территории военные части превратились в символ тирании. Однако нельзя назвать эту охоту за ведьмами неизбежной – вполне правдоподобен альтернативный сценарий, при котором не возникло бы таких ярких образов.

Минимальное присутствие армии на территории большинства североамериканских владений Британии не вызывало споров. Отправленные в Америку войска привезли с собой представления о собственной роли в обществе, которые к тому времени укоренились в армейском менталитете Англии: они старались оставаться в стороне от политики. Армия не вмешивалась в колониальные выборы и не контролировала работу колониальных ассамблей. С огромным нежеланием войска взяли на себя роль полиции и стали следить за гражданским порядком. Трений с гражданским населением практически не возникало. Логично спросить, могло ли так продолжаться и дальше. Само собой, это сделало принуждение невероятно сложным. Осенью 1774 г. главнокомандующий британскими войсками в Северной Америке генерал Гейдж справедливо отметил, что ситуацию в Новой Англии уже можно приравнять к восстанию, что имперскую власть можно восстановить только военной силой, что его собственных войск численностью 3000 человек для этого недостаточно, поскольку для восстановления контроля необходима армия численностью 20 000 человек. Его совет был холодно встречен в Лондоне, и соответствующие меры приняты не были[409]. Но как бы развивался конфликт, если бы на ранних этапах в Новую Англию перебросили большое количество войск?

Даже после начала столкновений оставалось множество различных вариантов развития событий. Война была долгой и не имела решительного характера отчасти потому, что это была гражданская война, движимая влиятельными общественными группами, не желающими признавать поражение, и отчасти потому, что конфликт обнажил недостаток выдающихся военачальников на обеих сторонах. Ни британцы, ни республиканцы-колонисты не имели ни единого яркого генерала: не было ни Мальборо, ни Веллингтона, которые провели бы решающие кампании, поэтому война тянулась медленно, а удача сопутствовала то одним, то другим. Томас Гейдж дал хороший совет правительству своей родины, однако не смог подавить революцию в Массачусетсе. Три генерал-майора, отправленные ему на помощь (Джон Бергойн, Генри Клинтон и Уильям Хау), тоже почти ничего не добились. С другой стороны, военных гениев не было ни в рядах мятежников-колонистов, ни в рядах колонистов-лоялистов. В битвах обычно проявлялись упрямая решимость и упорная выносливость, а не умение быстро и триумфально побеждать. Однако с британской точки зрения, войну стоило продолжать, даже если стремительное возвращение колоний было маловероятно: военной силой можно было добиться заключения мира, по условиям которого Британия пошла бы на уступки по спорным конституционным вопросам, но сохранила бы некоторую политическую связь с колониями. В сухопутных сражениях в Северной Америке в разное время побеждали разные стороны, поэтому несложно представить сценарии, при которых даже чуть более успешное британское командование могло бы значительно изменить ход дела[410].

Как оказалось, британская военная операция преследовала две диаметрально противоположные цели, разрываясь между мирным урегулированием посредством переговоров с соотечественниками и решительной военной победой над противниками ценой их жизни и собственности[411]. Не было согласия и по вопросу о том, стоит ли содержать крупные базы на американском побережье, тем самым контролируя американскую торговлю, или лучше завоевать обширные территории в глубине материка, часто вступая в союз с лоялистскими силами[412]. Британские власти не изучили эту социальную прослойку, что также стало важной чертой конфликта. Из-за недостатка подготовки в предыдущие десятилетия в период революции “потенциально огромная военная сила лоялистов оставалась инертной и почти не использовалась для подавления восстания”[413]. Лоялисты, в свою очередь, были наиболее информированными и беспощадными критиками британских военачальников. Джозеф Галлоуэй задал вопрос:

 

Почему же, если британский командующий располагал силами, настолько превосходящими силы противника, восстание не было давным-давно подавлено? Причина этому, милорд, пускай ее и искажают по эту сторону Атлантики, в Америке не тайна… Друзья и враги объединяются, провозглашая, что нужна как мудрость планов, так и пыл и рвение при их исполнении[414].

 

Хау не смог разгромить армию Вашингтона на Лонг-Айленде и при реке Делавэр осенью 1776 г., хотя и казался способным на это; Бергойн не сумел заманить американские войска в засаду, которая изменила бы исход последующей битвы при Саратоге; американская армия спаслась от британских преследователей после битвы при Коупенсе; Вашингтон решил в конце 1781 г. ударить в южном направлении, вместо того чтобы осуществить запланированное наступление на Нью-Йорк, что привело к капитуляции при Йорктауне, – военная история Американской войны за независимость полна критически важных моментов, в которые иное решение могло оказать огромное влияние на итоговый результат.