Глава 5. Средневековая народная поэзия и следы древнейшей народной лирики и драмы

Установление в X-XI вв. феодальных отношений в большинстве стран Западной Европы привело к разделению общества на два антагонистических класса - феодалов и крепостных крестьян. Господствующий класс феодального общества, военно-земледельческая знать, получает четкое сословное оформление, обособляясь в своих наследственных привилегиях и в своей кастовой идеологии. В ее состав входят крупные светские феодалы, владетельные князья и их вассалы, мелкопоместные рыцари. К военно-земледельческой знати тесно примыкают и духовные феодалы, представители высшего и среднего духовенства, духовных княжеств, церквей и монастырей, живущие трудом крепостных крестьян. Феодальная церковь дает высшую религиозную санкцию господствующим политическим и социальным отношениям; поэтому многочисленные народные движения, направленные против феодальной эксплуатации, обычно находят идеологическое обоснование в так называемых "ересях", колеблющих основы официального церковного вероучения.

Интересы и воззрения привилегированных классов общества находят широкое выражение в рыцарской и клерикальной литературе периода развития феодализма. С XII в. усиливается значение городов как центров цехового ремесла и торговли, выросших в основном из поселений крепостных, покинувших феодальные поместья. Они создают особую, "бюргерскую" (городскую), литературу, по своей тенденции оппозиционную и демократическую, но в то же время значительно отделившуюся и от народного мироощущения. Творчество широких народных масс, не имеющих доступа к письменности, почти до самого конца средневековья продолжает существовать и развиваться лишь в устной форме, вызывая пренебрежительное и даже враждебное отношение к себе со стороны феодальной аристократии и церкви.

Тем не менее эти основные направления средневековой литературы, различные по своему социальному происхождению, развиваются не изолированно, а во взаимодействии. Поэзия демократическая в отдельных случаях использует мотивы и формы поэзии рыцарской, с большей или меньшей их переработкой и переосмыслением. С другой стороны, на протяжении всего этого периода народная поэзия питает письменное литературное творчество, своими сюжетами, образами и формами доставляя ему богатейший материал, который, будучи соответствующим образом переработанным, используется и рыцарской лирикой, и рыцарским романом, и позднейшей сатирической и дидактической повестью, и даже "ученой" литературой эпохи. Именно эта связь с народным творчеством придает лучшим произведениям средневековой письменной литературы более глубокое общечеловеческое содержание, подымающееся над узкой классовой ограниченностью специфически феодальной литературы.

Несмотря на это собственно народная поэзия, хотя и представленная самостоятельной и богатой, но исключительно устной традицией, не дошла до нас в более ранних письменных записях, чем сделанные в XIV-XV вв. Поэтому мы можем составить себе лишь приблизительное представление о ее характере на основании косвенных данных - отчасти по свидетельствам о ней в документах эпохи, отчасти по прямым ее отражениям в тех записанных поэтических произведениях, где она подверглась не слишком радикальной переработке.

Исполнителями и в значительной степени авторами таких обработок народной поэзии были профессиональные певцы - потешники, являвшиеся главными носителями поэтического творчества до середины XIII в., когда развилась городская литература. Эти мастера-потешники, очень похожие на старых русских скоморохов, во Франции назывались жонглерами (буквально - "игрецы"), в Испании - хугларами (вариант того же термина), в Германии - шпильманами (то же значение) и т. п. Профессия эта сложного происхождения. В императорском Риме существовали быстро распространившиеся во всех провинциях Римской империи особого рода бродячие актеры, называвшиеся мимами, или гистрионами, которые соединяли разыгрывание неприхотливых народных фарсов с иного рода забавами - ряженьем, показом дрессированных животных и всякого рода паясничаньем. В то же время наряду с этими пришлыми увеселителями во всех странах Европы существовали местные "люди искусства" в лице, во-первых, дружинных певцов, во-вторых, потешников, декламаторов и певцов из народа - наиболее одаренных любителей, достигших известного мастерства в своем деле.

С течением времени римские мимы растворились в среде местных "искусников", со своей стороны привив им целый ряд своих профессиональных навыков и "секретов мастерства". Так около X в. возникли жонглеры-шпильманы, функции и репертуар которых вначале были очень обширны. Они не только водили с собой медведей и обезьян, ходили по канату и проделывали разные фокусы, рассказывали анекдоты, разыгрывали небольшие балаганные сценки, распевали, аккомпанируя себе на виоле (примитивной скрипке), героические поэмы, духовные стихи и т. п., а впоследствии, с XII в., к этому присоединилась рецитация произведений разных жанров рыцарской и городской литературы.

Вначале все эти функции совмещали одни и те же люди. Но с течением времени произошло разделение их на две категории - потешников и исполнителей "высоких" литературных жанров - эпоса и духовных стихов. Аскетически настроенная церковь относилась к первой категории жонглеров чрезвычайно враждебно, не допуская их к причастию, отказывая им в христианском погребении и т. п. Светские власти также подвергали их гонениям, иногда лишая права наследования, почти ставя их вне закона. Напротив, к жонглерам второй категории как духовная, так и светская власти проявляли большую терпимость.

Жонглеры во всех кругах средневекового общества пользовались огромной популярностью. Они странствовали по проезжим дорогам, заходя во все замки, села и города. Они были собирателями и разносчиками всех новостей, "ходячей хроникой" своего времени, в некотором роде публицистами, откликавшимися на все актуальное, злободневное. Без жонглеров не обходились ни одно придворное торжество, ни одна ярмарка, ни один церковный или народный праздник. Ближе всех стояли жонглеры к народным массам, для которых в первую очередь было предназначено их доступное, глубоко выразительное искусство. Но один и тот же жонглер тешил своим мастерством как демократического, так и феодального зрителя или слушателя. Отсюда - двоякое воздействие, оказываемое аудиторией на жонглеров: черпая материал в основном из круга народных идеалов и чувств, они в то же время включали в свое творчество многие черты феодально-аристократического мировоззрения. В силу этого в жонглерскую обработку народно-героического предания нередко проникали (притом в разных случаях в разной степени) феодально-рыцарские понятия.

Сложностью общественной среды жонглеров и их отзывчивостью объясняется также и то, что типично рыцарское сказание очеловечивалось, обобщалось зачастую до степени народной сказки; христианская легенда становилась выражением народных оценок и чаяний.

Как правило, особенно до XII в., жонглеры были неграмотны и заучивали свои произведения наизусть. Но очень часто они сами являлись авторами исполнявшихся ими произведений или, по крайней мере, тех вариантов, которые они создавали.

Из этого вытекают основные свойства творчества жонглеров. Прежде всего, вся эта литература в соответствии с ее происхождением из народной песни, лирической или эпической, имела стиховую, и притом напевную, форму. Но еще существеннее то особое отношение к ней со стороны авторов, исполнителей и слушателей, которое может быть вызвано "фольклорной" трактовкой ее. Каждое произведение воспринималось как нечто традиционное и коллективное, как продукт творчества нескольких поколений певцов или рассказчиков, ставший как бы общим достоянием, в обработке которого каждый последующий поэт-исполнитель был вправе принять участие. При таких условиях вопрос об оригинальности сюжета, о личном авторстве и об индивидуальном стиле отпадал или отступал на задний план. Главной задачей поэта-исполнителя (две функции, совмещавшиеся в деятельности жонглера как преемника народного певца) было дать нечто традиционное, отвечающее запросам, утвержденным и проверенным массовым, коллективным слушателем, еще лучше - несколькими поколениями таких слушателей. Хорошо известный сюжет, старинный напев, образ или мотив были лучшей рекомендацией всякому жонглерскому произведению. Но, как и во всяком фольклорном творчестве, это далеко не означало стремления к механическому воспроизведению старого; напротив, отзывчивые к живой современности, жонглеры пользовались старой основой для создания новых, оригинальных вариантов - первого признака народной поэзии. Отсюда обилие сюжетных, стилистических и иного рода творческих вариантов, которые должны были быть и были в жонглерских произведениях, имевших очень долгую устную жизнь.

Из всех видов народной поэзии, преломившихся в жонглерском творчестве, лучше всего сохранился героический эпос. От других жанров до нас дошли только небольшие отрывки. Все же, сопоставив их с намеками, которые мы встречаем в документах той эпохи, можно приблизительно восстановить картину богатой средневековой народной лирики и драмы. Наиболее обильный материал такого рода сохранился во Франции. Поэтому мы ограничимся рассмотрением народной поэзии во Франции, учитывая то, что по аналогии с ней, ввиду сходства социальной культуры общества, можно судить о состоянии поэзии в других странах.

Начиная с VI и до середины IX в., когда складывается французская национальность, мы имеем целый ряд свидетельств о существовании в Галлии разнообразных народных песен и игр. Постановления церковных соборов, приказы епископов, капитулярии (указы) каролингских королей клеймят "дьявольские постыдные песни, распеваемые в деревнях женщинами", "позорные забавы и бесстыдные любовные песни", "нечестивые женские хоровые песни", всякого рода "бесовские игрища". Эта ненависть объясняется как пережитками в народной поэзии языческих верований, так и общим вольнолюбивым и жизнерадостным характером ее, резко противоречившим церковному аскетическому идеалу. Собранные вместе, эти свидетельства проливают некоторый свет на тематику и формы древнейшей народной лирики. Они показывают, что существовали прежде всего трудовые песни - этот исконный и важнейший вид всякой народной поэзии, затем песни восхвалительные, позорящие, любовные, свадебные, шуточные, заплачки. Много раз подчеркивается хороводный характер этой поэзии и распространенность ее в деревнях.

Жонглеры. Из французской рукописи XI-XII вв.

В сборниках лирической поэзии, возникших в XII-XIII вв., когда сформировался и стал господствующим рыцарский стиль, содержится несколько групп стихотворений, выделяющихся своей особенной образностью и тематикой и представляющих собой переработку более старых народных песен. Большинство этих песен связано с празднованием прихода весны, воспеванием обновления природы и развертывающейся на этом фоне свободной любви. До недавнего времени почти во всех странах Западной Европы сохранялся обычай "празднования мая": молодые люди с утра отправлялись в лес и приносили оттуда зеленые ветви, которыми украшали двери и окна домов; это называлось "сажать май". Из числа девушек выбирали "майскую королеву", которая становилась хозяйкой праздника, и водили веселые хороводы, воспевая весеннюю радость и любовь. Запевала исполнял весь текст, а остальные пели припев. В этот день замужние женщины, участвовавшие в игре, как бы сбрасывали опеку ревнивцев-мужей, а девушки - опеку матерей; те и другие выбирали из среды молодежи "дружков", с которыми распевали и плясали, взявшись за руки, в хороводе.

Этот старинный народный обряд лежит в основе названных песен, которые распадаются по своим темам и внешней структуре на несколько жанровых групп. Одну из них образуют так называемые реверди (буквально - "зазеленение"), в которых воспевается обновление природы, молодая зелень, цветы, пение птиц и иногда на фоне всего этого - любовные встречи. Другая группа - песни о несчастной в замужестве; это жалоба молодой женщины на злого, ревнивого мужа либо в форме монолога, либо в виде рассказа, обращенного к подругам или к самому певцу, который иногда выступает в роли утешителя. Очень близки к названным жанрам другие виды плясовых песен, преимущественно любовного содержания, так или иначе связанных с весенней обрядностью,- баллада (буквально - "плясовая песня"), древнейший вид пастурели, в которой первоначально изображались простая жизнь и чувства пастухов на лоне природы и т. д. Сюда же относятся некоторые прения, например те, в которых излагался "спор Зимы с Летом", сопровождавшийся обрядовым действом - сожжением чучела зимы.

Часто отрывки старых народных песен можно обнаружить в припевах позднейших образцов рыцарской лирики, поскольку эти припевы, не связанные по содержанию с самими стихотворениями, резко от них отличаются простодушной непосредственностью тона и образов. Вот несколько таких припевов: "Никто не должен ходить в лес без милой подружки"; "Мне милее немного повеселиться, чем получить сто марок серебром, а после плакать"; "Я заспался, и у меня похитили мою милую" и т. д.

Очень своеобразна группа стихотворений XII-XIII вв., представляющих собой переработку старых трудовых песен - так называемых "ткацких" песен, распеваемых женщинами или девушками из народа, а иногда и из высших слоев общества, во время тканья, вышивания и т. п. В них обычно рассказывается о каком-нибудь происшествии, это большей частью трогательная любовная история, причем нередко упоминаются имена действующих лиц. О народной основе этих песен свидетельствуют их архаическая метрика, задушевная простота тона, полное отсутствие позднейших рыцарских мотивов (героиня всегда не дама, а девушка, и она не является предметом поклонения, а, наоборот, сама ищет любви, в случае успеха приводящей к браку), а также ряд бытовых черт, уводящих нас в глубокую старину.

В одной из этих песен изображается, как прекрасная Эрамбор, дочь императора, сидит у окна и вышивает. Мимо ее башни проезжают знатные "франки", возвращаясь от королевского двора (практиковавшийся в старину майский "сбор королевских вассалов"). В первом ряду едет граф Рено. Было время - он любил Эрамбор, а сейчас - и не вспомнит о ней. В ответ на ее зов он упрекает ее в неверности: "Вы сами виноваты, дочь императора; вы полюбили другого и забыли нас!" Она клянется в своей невинности, предлагает сто девушек и тридцать дам в поручительницы. И граф Рено понимает свою ошибку. "Широкоплечий с тонким станом, белокурый, с вьющимися кудрями", он взбегает по ступеням на башню, садится рядом с плачущей Эрамбор, и "снова ожила их былая любовь". "Ах, друг Рено!"- таков припев каждой строфы, звучащей сначала печально, а под конец радостно.

Песня содержит в себе отзвуки далекого прошлого (обычай "майского сбора вассалов", слова "франки" и "император", сохранившиеся в народном песенном предании).

В другой такой же песне рассказывается, как две кузины, Гайя и Орнор, пошли купаться к источнику. К ним подошел дружок Гайи, юный Жирар, и увез ее в город, чтобы обвенчаться с ней. Печально Ориор возвращается домой одна.

Припев:

Бушует ветер, ломает ветки Сладко спят те, кто любят друг друга.

Такие же следы народной лирики мы находим в литературных памятниках XII-XIII вв. Германии, Испании и т. д. В сборниках португальской утонченно-рыцарской поэзии встречается ряд песен явно народного происхождения, в которых девушка жалуется на суровость родителей, мешающих ее свиданиям с возлюбленным, и грозит убежать из дома и отправиться с милым на праздник. В других случаях народный элемент сказывается в образах, взятых из рыбачьей или пастушеской жизни.

Менее отчетливы следы народной драмы. Однако в разных странах сохранилось много свидетельств об исполнении жонглерами "шутовских сценок" и "позорных игр". Это были маленькие импровизированные пьески балаганного, нередко вольного характера, в которых наряду с инсценировкой забавных бытовых эпизодов и анекдотов иногда пародировалось богослужение и высмеивались предметы религиозной веры. Чаще всего исполнителем был один жонглер, говоривший на разные голоса за нескольких лиц. К сольным выступлениям жонглеров восходят шутовские или сатирические "проповеди" и пародии на монологи разных шарлатанов (лекарей, предсказателей и т. п.), встречающиеся во Франции и Испании позднейшего времени. Но иногда имели место и выступления двух жонглеров, изображавших в лицах шуточные "тяжбы" или "прения"- Души с Телом, Вина с Водой, Великого поста с Масленицей.

Народное игровое творчество, получившее свое дальнейшее развитие в мастерстве жонглеров, преследуемое властями и церковью за пережитки в нем языческой обрядности и за слишком жизнерадостный и вольный его характер, продолжало жить и развиваться полулегально в низовой традиции, при каждом удобном случае обнаруживая себя. Одно из ярких его проявлений - практиковавшиеся до XV в., главным образом в романских странах, шутовские праздники низшего духовенства, особенно справлявшийся раз в год "праздник дураков". В этот день низшее духовенство, принадлежавшее к народу и настроенное оппозиционно по отношению к высшим духовным чинам, брало реванш: церковная иерархия отменялась, и "дураки" выбирали из своей среды "епископа", которому вручалась вся полнота власти. Надев маски и смешно вырядившись, они справляли в церкви свою собственную, пародийную мессу, весело скакали и кривлялись при этом, ставили около алтаря осла (в память о заговорившей "Валаамовой ослице" библейского сказания) и т. д., а потом разъезжали по городу, задевая прохожих, балаганя.

Импровизированные жонглерские представления, восходящие своими корнями к народным обрядовым играм, были обязательной принадлежностью всех народных праздников или пышных городских торжеств, устраивавшихся по случаю каких-либо выдающихся событий, как, например, приезд в город короля, заключение мира и т. п. Эти игры явились источником, оплодотворившим средневековую драматургию. Отсюда ведут начало вставные комические сценки, оживлявшие церковные драмы, в частности буффонно-акробатические выступления дьяволов и чертенят. В этих же играх надо искать основу первых французских комедий XIII в., французских фарсов XIV-XV вв., немецких "масленичных игр" - фастнахтшпилей (см. гл. 15, § 3) и т. д.