Голос его понизился до тихого рычания.

Я не знала, что сказать. «Извини» — очень тупо. «Это не моя вина» — еще того хуже. «Я не хотела тебе жизнь портить» — да, это точнее. Наконец я выбрала такую формулировку:

— Хэвен, я не имела в виду вынуждать тебя переосмысливать свою жизнь.

— Но вынудила. Так говорит Огги. Он говорит, что ты не нарочно это сделала, а у тебя получилось само собой — затрахать мне мозги, как это делает Белль Морт. Я твой лев, Анита, я твой. Твой настолько, насколько никогда никому не принадлежал. Ты меня заставляешь хотеть стать лучше. Представляешь, какой бред?

Ему ответил спокойный голос Истины:

— Истинная леди всегда вызывает в мужчине желание стать лучше. Белль Морт никогда ни у кого такого желания не вызывала. Она вызывала одержимость, желание идти за ней как собака. Но никто не задавался вопросом: «Будет ли она думать обо мне хуже, если я сделаю то или это?» Она творила такое, что самому испорченному из нас в голову не пришло бы. Даже Нечестивец ее считал безнравственной.

— Огги сказал, что на мозги ты действуешь так же, как Белль Морт.

— Твоя тяга к Аните может объясняться вампирскими силами, но твою реакцию на нее вне этой тяги так не объяснить, — сказал Нечестивец почти с грустью в голосе.

— Это ты о чем? — раздраженно спросил Хэвен.

— О том, мой добрый друг, что ты влюблен в эту женщину.

— Нет, — сказал Хэвен.

— Только любовь к хорошей женщине заставляет мужчину спрашивать себя при каждом своем выборе, при каждом действии. Только любовь заставляет воина колебаться, не сочтет ли его жестоким дама его сердца. Только любовь делает мужчину самым лучшим, каким он только может быть, и самым слабым. Причем иногда одновременно.

Я не знала, что сказать. Кажется, лучше всего будет не говорить ничего. Может, я в него не влюблена, и это чистое вожделение, или… но один момент надо прояснить прямо сейчас.

— Я ценю твою честность, Хэвен, очень ценю, но давай проверим, что ты некоторые вещи понимаешь правильно.

Он посмотрел на меня — и сердито, и озабоченно:

— Какие?

— Ты поступил хорошо. Ты поговорил с предводителями всех групп. И это просто здорово. Но я не говорила, что ты станешь одним из моих бойфрендов.

Он слегка сжал мне руку, провел пальцами поперек запястья, и мне пришлось взять себя в руки, чтобы не вздрогнуть даже от этого легкого прикосновения. Знакомая реакция. Слишком это похоже на то, как действует на меня Мика, чертовски похоже. Но когда Мика вошел в мою жизнь, ardeur был совсем новеньким, и мои звери тоже. Сейчас я уже, слава богу, не новичок в искусстве ими управлять.

— У тебя пульс зачастил от такого легкого прикосновения — и ты будешь говорить, что ты меня не хочешь?

— Я этого не говорила. Но жизнь у меня как-то налажена. Мне нравится жить с Микой и Натэниелом, нравится ночевать с Жан-Клодом и Ашером. И принимать в эту жизнь мужчину, который не любит делиться, мне не хочется. Я, честно говоря, пытаюсь снизить количество мужчин в моей жизни. И честно, новый мне совсем никак не нужен.

— Да что ты такое говоришь?

— Я говорю: не надо думать, что между нами уже все договорено. Не считай, что тебе уже гарантировано место в моей жизни.

Он отпустил мою руку и посмотрел очень холодным взглядом:

— Так, как сейчас с тобой, я ни с одной женщиной никогда не говорил. И в ответ я получаю вот такое?

— Ага. Потому что жизнь у меня налажена. И коалиция тоже налажена и работает. Структура власти на этой территории действует. Я не стану всем этим рисковать ради вожделения. Даже ради любви, все равно не стану.

— Спроси ее, что она к тебе чувствует, — сказал Истина.

Хэвен покачал головой.

— Расскажи ему, что ты к нему чувствуешь, Анита.

Не хотелось мне, но Истина был прав. Во-первых, Хэвен был со мной честен. Во-вторых, мужское самолюбие — штука хрупкая. Его у самых крутых мужиков часто бывает очень легко задеть и очень трудно вылечить. Не знаю, что будем делать мы с Хэвеном, но что бы это ни было, делаться оно будет честно.

— Я думала о тебе, пока ты был в Чикаго, но не в такой степени, в какой ты обо мне. Я отослала тебя, потому что мне все время хотелось до тебя дотронуться. Я хотела быть с тобой голой, и делать все то, для чего снимают с себя одежду.

— Ты говоришь — «хотела»? Будто это уже в прошлом?

— Можешь мне поверить, это влечение я еще чувствую, но в первый момент оно всегда наиболее сильно. И с Микой тоже так было. Если мне удается оставить между собой и мужчиной какую-то дистанцию, значит, я начинаю лучше собой владеть.

— Интересно, выдержит ли твое самообладание, если я перестану экранировать от тебя своего льва? Ты ранена, тебе нужно лечиться, но когда ты выздоровеешь, я хочу проверить, как твое самообладание выдержит моего льва.

— Хэвен, не надо мне угрожать. Я на это плохо реагирую.

— Это не угроза, Анита. Я сейчас невероятно хороший. Ты себе даже не представляешь, насколько.

— Я это ценю.

— А на самом деле я не хороший, я плохой. И я думаю так, как думают плохие. Продолжай меня отталкивать — и все мои добрые намерения улетят с ветром.

— И что это значит? — спросила я.

— Это значит, что когда я убью Джозефа и заберу себе его прайд, я стану постоянным членом вашей коалиции. Местным Рексом. Забрав себе прайд Джозефа, я не смогу уже вернуться в Чикаго.

Людская составляющая моей личности, которая и есть здравый смысл, говорила: «Отправь его обратно ко всем чертям». Холодная практичность задавала вопрос: «А кто же будет править местными львами?» Других кандидатов не было. И львица во мне хотела выяснить, так ли он хорош, как хвалится. Не только про секс, а вообще про силу. Она больше всех других моих зверей хочет самца, который сможет ее защитить и быть ей под стать. Из всех моих зверей она больше всех заражена духом соревнования.

Где-то шевельнулась тигрица, далеко-далеко, как сон во сне. Хотела, чтобы ее оставили в покое — меня это устраивает.

— Я тебя боюсь, Хэвен. Боюсь, что, если сделать тебя моим львом, моя жизнь полетит к чертям. Я знаю, что ты плохой и был таким всю свою взрослую жизнь. Слишком много дурных привычек, которые пришлось бы ломать.

— Вряд ли я даже знаю, как быть хорошим.

— Это я понимаю.

— Так остаюсь я или нет? Решай, Анита. Потому что если прайд будет мой, выбирать уже станет поздно.

Я задумалась. Меня вполне устраивало его появление в качестве нового Рекса, но в качестве нового бойфренда — это была бы сплошная катастрофа. И я уже готова была сказать: «Уезжай», как тут же львица меня царапнула изнутри когтем, будто играя с моей печенью. От этого я вскинулась на постели, не от радости.

Вдруг со всех сторон полетел вопрос:

— Анита, тебе нехорошо?

Я мотнула головой. Да, у меня есть власть над моими зверями, но, очевидно, не абсолютная. Так позволит мне моя львица отправить Хэвена в Чикаго, или раздерет меня на части?

Не знаю, что бы я сказала Хэвену, потому что возможности что-либо сказать не представилось. Открылась дверь, и снова вошел Дольф, только теперь в сопровождении еще полицейских.

— Все, у кого есть оружие и нет значка — на выход.

Так как это подразумевало всех, кроме Грэхема, то все и вышли. Дольф злился, что они вообще смогли сюда попасть с оружием. Явно головы полетят — по крайней мере фигурально.

Пока Дольф организовывал полицейский эскорт всем вооруженным «охранникам», вернулся Эдуард. Дольф решил, что Тед Форрестер и его немец вполне справятся с моей охраной, так что Грэхем тоже здесь не нужен.

— Дольф, у него же даже оружия нет.

— Тебе прикрывают спину Тед Форрестер и Отто Джеффрис. Может, в нашем городе появилось что-то такое опасное, что тебе вся эта огневая мощь нужна?

Он глянул на меня испытующим взглядом этих коповских глаз, которые всегда и все замечают.

Я покачала головой и велела Истине, Нечестивцу, Хэвену и Грэхему слушаться добрых дядь полицейских, и они ушли. Дольф был прав, что в присутствии Эдуарда и Олафа я достаточно хорошо защищена — от наших врагов, по крайней мере. Я видела, как Олаф обращается с пистолетом, знала, насколько он хорош в рукопашной схватке, но почему-то в присутствии Олафа я не чувствовала себя в безопасности от самого Олафа. Странно, но факт.

Врач сказал, что меня можно выписывать и что, если я буду делать упражнения, не дающие рубцовой ткани слишком затвердеть, все будет в порядке. Он также предположил, что я — оборотень нового вида, который может перекидываться разными животными. Даже воспользовался термином «оборотень-универсал» — впервые я его услышала не от оборотня. Доктор до сих пор ни одного из них не видел. Я ему пыталась объяснить, что он по-прежнему ни одного не видел, но его невозможно было разубедить, и я плюнула. Если человек не хочет верить правде, а тебе не хочется врать — это тупик. Химера — он был настоящий, истинный универсал, и такой страшной личности я в жизни не видела. Интересно, что бы этот доктор о нем сказал?

Эдуард проводил меня в палату Питера. Он шел впереди, сзади нас прикрывал Олаф. Мне не нравилось, что он позади меня, но он ничего плохого не делал. С его точки зрения он вполне хорошо себя вел. А что я ощущала его взгляд как прижатую между лопаток руку — так к этому мне как прицепиться? Сказать ему, что ли: «А ну перестань на меня смотреть»? Слишком это по-детски прозвучало бы, как бы ни было искренне.

И не облегчало ситуацию, что мы с Олафом были одеты одинаково — в некотором смысле. Эдуард шел в своей рубашке на пуговицах снизу доверху, в джинсах и ковбойских сапогах. Тед Форрестер одевался так, чтобы ему было удобно. Олаф — либо чтобы запугивать, либо ему нравится вид наемного убийцы — гота. Мой наряд выбирал для меня Натэниел. Черные джинсы, настолько облегающие, что внутренняя кобура несколько вдавливается, но зато они очень хорошо уходят в высокие ботинки со шнурками. Черная футболка с вырезом на шее и поддерживающий лифчик, гарантирующий, что в этом вырезе будет что показать. Крест скорее лежит на грудях, а не свисает с них. Откуда я знаю, что сумку мне собирал Натэниел, а не Мика? Во-первых, трусы и лифчик друг к другу подходят, а трусы отлично соответствуют более низкому поясу джинсов. Во-вторых, футболка и лифчик обнажали приличный кусок впадины между грудями. В третьих — ботинки. Может, кроссовки у меня вымазаны кровью — наверное, так и есть, а ботинки удобные и на низком каблуке, но Натэниелу двадцать, он мужчина и часто смотрит на подбор одежды с точки зрения своей работы. Мика далеко не всегда подбирает все в соответствии: он бы просто сунул унисексовую футболку из нашего с ним общего ящика. И наряд не выглядел бы настолько нарядом, если бы его собирал Мика. Надо будет Натэниелу сказать насчет выреза в тех случаях, когда я работаю с копами. На мне была запасная наплечная кобура вместо сделанной на заказ кожаной, из чего скорее всего следует, что ее загубили, когда меня раздевали. Уже вторая или третья, которую разрезали в приемном отделении.

Я ощутила жар, или движение воздуха, или… что-то такое. Обернулась — наверное, достаточно быстро, потому что увидела, как Олаф отдергивает руку. Едва меня не коснувшись.

Я на него посмотрела сердито, он на меня — пристально. Темные, глубоко посаженные глаза буравили мне лицо, потом прошлись по мне спереди сверху вниз — как это свойственно мужским глазам. Когда они по тебе скользят и раздевают, или даже хуже. В случае Олафа — наверняка хуже.

— Не смей на меня так смотреть!