В которой специальные корреспонденты

ПРИСТУПАЮТ К РАБОТЕ

Общеизвестно, что имя профессора Челленджера неоднократноиспользовалось в новейшей беллетристике самым бестактным образом. Дерзкийавтор помещал его в немыслимые романтические ситуации, чтобы поглядеть,как тот к этому отнесется. Реакция последовала незамедлительно. Ученыйпривлек писателя за клевету, предпринял неудачную попытку конфисковатьзлополучную книгу, устроил погром на Слоун-стрит, дважды лично угрожалавтору и в результате потерял место лектора в Лондонской школесубтропической гигиены. И, однако, можно сказать, что все обошлось ещедостаточно мирно. Дело в том, что за последнее время профессор как-то сник. Огромныеплечи его ссутулились. В ассирийской окладистой бороде блеснула седина,взгляд утратил былую агрессивность, а голос хоть и раскатисто гремелпо-прежнему, но теперь его хозяин не стремился уже заглушить всех вокруг.И все же профессор оставался опасным, и окружающие с тревогой понималиэто. Вулкан не потух, а лишь затаился, о чем говорило постоянное угрюмоеворчание, грозившее новым извержением. Жизнь научила профессора многому,но он продолжал сопротивляться ее урокам. Перемена произошла в нем после определенного события, а именно -после смерти любимой жены. Маленькая женщина, словно птичка, свилагнездышко в сердце этого великана. Он же, как это часто бывает с сильнымилюдьми, относился с особенной нежностью и заботливостью к этому слабомусозданию. Отдавая, она, как все кроткие и тактичные женщины, получала все.И потому, когда жена неожиданно умерла от осложнившегося пневмониейгриппа, ученый, казалось, был сражен навсегда. Но он все же поднялся,печально усмехаясь, как нокаутированный боксер, готовый к новым раундам сСудьбой. Однако это был уже другой человек, и, если бы не помощь и заботаего дочери Энид, ученый, возможно, никогда не оправился бы от удара.Именно она, зная, чем можно заинтересовать страстную, склонную ксоперничеству натуру отца, подсовывала ему разные факты и информацию идобилась, наконец, того, что он вновь включился в жизнь. Только когда отецопять почувствовал интерес к спорам, воспылал былой ненавистью кжурналистам и начал ворчать почем зря на окружающих, она успокоилась,поняв, что он на пути к выздоровлению. Энид Челленджер была необыкновенной девушкой и, несомненно, заслужилатого, чтобы ей посвятили несколько строк. От отца она унаследовала волосыцвета воронова крыла, а от матери - голубые глаза и белоснежную кожу. Она,пожалуй, не была красавицей, но, где бы она ни появлялась, все взглядыустремлялись к ней. Она казалась тише воды ниже травы, но дух ее былсилен. С детства у нее был выбор: либо противопоставить себя отцу и статьличностью, либо уступить его напору и превратиться в марионетку. У неехватило умения остаться собой, уступая отцу, когда на того накатывало, ипроявляя твердость в более благополучные времена. В последние годы,чувствуя, что ей становится все труднее сохранять независимость, онаначала работать. Пописывая в лондонские газеты, девушка настолькопреуспела в журналистике, что ее имя стало известным на Флит-стрит. В этомпредприятии ей очень помог давний друг отца, мистер Эдуард Мелоун из Дейлигазетт., имя которого, возможно, уже знакомо читателю. В Мелоуне еще можно было узнать того атлета-ирландца, который в своевремя успешно выступал в международном матче регбистов, хотя жизнь изряднопотрепала его. Он изменился с тех пор, как убрал с глаз долой бутсы. Нохотя мускулатура его заметно сдала, а суставы окостенели, мозг по-прежнемуработал преотлично. Юноша превратился в мужчину. Внешне он малопеременился, разве что усы стали погуще, округлилась талия, а лобпрорезали морщины - следы новых условий жизни в послевоенном мире. Он слылуже известным журналистом и подающим надежды молодым писателем. Многимказалось странным, что Мелоун все еще оставался холостяком, но в последнеевремя появилась надежда, что Энид Челленджер исправит это упущение. Стоитли добавлять, что они были большими друзьями? Был воскресный октябрьский вечер; в нависшем еще с утра над Лондономтумане поблескивали первые огоньки. Окна четвертого этажа квартирыпрофессора Челленджера на Викториа-Уэст-Гарденс плотно окутывала туманнаямгла. Снизу доносился слабый шум проезжавшего транспорта, но сама улицаоставалась невидимой - лишь неясный отблеск говорил о ее существовании.Профессор Челленджер сидел у камина, засунув руки в карманы и вытянув когню крупные кривоватые ноги. Одет он был с небрежностью истинного гения:рубашка со свободным воротничком, темно-бордовый, завязанный большим узломгалстук и вельветовый пиджак черного цвета. Все вместе, включая окладистуюбороду, создавало облик стареющего представителя богемы. Рядом, ужеготовая к выходу, сидела его дочь, на ней было черное платье с укороченнойюбкой, круглая шляпка и прочие модные штучки, под которыми женщиныумудряются скрывать ту красоту, которой их щедро одарила природа. У окна,держа в руках шляпу, стоял, поджидая ее, Мелоун. - Энид, мне кажется, нам пора идти. Уже почти семь, - сказал он. Они писали совместно серию статей о лондонских церквях и религиозныхсектах и потому каждое воскресенье отправлялись в новое место, готовяочередной материал для газеты. - До восьми еще уйма времени, Нэд. - Присаживайтесь, сэр! Присаживайтесь! - загудел Челленджер,пощипывая бороду - явный признак того, что у него портится настроение. -Ничто так не выводит меня из себя, как человек, стоящий у меня за спиной.Несомненный атавизм, страх, что тебя стукнут по голове дубиной или всадяткинжал в спину, но с этим чувством не справиться. Вот так. И ради всегосвятого, положите шляпу! А то у вас такой вид, будто вы опаздываете напоезд. - Обычное состояние журналиста. Если мы не будем спешить, поезд уйдетбез нас. Энид начала это понимать. Впрочем, в одном вы правы - времени унас еще много. - Вам далеко ехать? - спросил Челленджер. Энид сверилась с записной книжкой. - Мы уже побывали в семи местах. Прежде всего, в Вестминстерскомаббатстве, на самой пышной службе; были также у Святой Агаты, в такназываемой.высокой. церкви, и в Тюдоров-ской -.низкой. Посетиликатоликов в Вестминстерском соборе, пресвитериан - на Энделл-стрит иунитариев - на Глостер-сквер. Но сегодня нам захотелось чего-тонеобычного, и мы решили отправиться к спиритуалистам. Челленджер свирепо фыркнул, как разъяренный бык. - На следующей неделе вас, пожалуй, потянет в сумасшедший дом, -сказал он. - Не хотите ли вы сказать, Мелоун, что у этих безумцев естьсвоя церковь? - Я специально занимался этим вопросом, - ответствовал Мелоун. - Мояобычная тактика - сначала изучить голые факты и цифры. В Великобритании унас свыше четырехсот зарегистрированных церквей. Челленджер расфыркался так, что, казалось, поблизости пасется целоестадо свирепых быков. - Глупость людская поистине беспредельна! Homo sapiens! Ноmоidioticus! Кому они там молятся? Духам? - Вот это нам и предстоит выяснить. Собственно, об этом и будет самастатья. Я разделяю ваше к ним отношение, а вот Аткинсон из больницы СвятойМарии, с которым я недавно беседовал, думает иначе. А ведь он восходящаязвезда хирургии. - Слышал о нем. Кажется, специалист по цереброспинальной хирургии? - Совершенно точно. Очень уравновешенный и компетентный. Считаетсябольшим специалистом в психических исследованиях - к этой области знанияотносится и спиритуализм. - Тоже мне область знания! - Во всяком случае, так принято считать. Сам он относится к подобнымвещам весьма серьезно. Я консультировался с ним, когда мне потребоваласьнужная информация. Он знаком с их литературой. И знаете, что он мнесказал? Эти люди - пионеры человечества! - В Бедламе им место, - прорычал Челленджер. - И при чем здесьлитература? Какая еще там у них литература? - Это особая статья. У Аткинсона по этому вопросу пятьсот томов, и онвсе же жаловался, что в его библиотеке многое отсутствует. Существуетобширная спиритуалистическая литература на французском, немецком,итальянском языках, не считая нашего. - Слава Богу, что психи водятся не только у нас. Ну и галиматья! - А ты читал что-нибудь, отец? - спросила Энид. - Вот еще! У меня нет времени, чтобы удовлетворить хотя бы половинумоих истинно научных интересов. Какой вздор ты несешь, Энид! - Прости, отец. Но ты был так убедителен... Я подумала, ты что-тознаешь. Челленджер крутанул своей массивной головой и бросил на дочьиспепеляющий взгляд. - Человек, наделенный логическим умом и первоклассным интеллектом,сразу понимает, где истина, а где - вздор; ему не обязательно углублятьсяв существо вопроса. По-твоему, я должен досконально изучить математику,чтобы заявить об ошибке человека, доказывающего, что два и два - пять?Может, мне снова засесть за физику и уничтожить набор своих.Principia.из-за того, что какой-то мошенник или дурак утверждает, будто стол можетподниматься в воздух, несмотря на существование закона тяготения? Неужелинужно изучить пятьсот томов, чтобы дорасти до уровня полицейского, которыйвсегда разберется, кто перед ним - мошенник или честный человек? Энид, мнестыдно за тебя! Дочь весело засмеялась. - Папа, прекрати рычать на меня. Сдаюсь. По правде говоря, я тоже такдумаю. - И все же их поддерживают весьма достойные люди, - произнес Мелоун.- Что вы скажете о Лодже, Круксе и прочих уважаемых гражданах? - Не стройте из себя дурака, Мелоун. И у великих есть слабые стороны.Своего рода оскомина на здравый смысл. Неожиданно впадаешь в идиотизм. Чтои произошло с этими людьми. Нет, Энид, я не знаком с их доказательствами,да и не собираюсь знакомиться: существуют очевидные вещи. Если постояннопересматривать всякое старье, когда же заниматься новыми проблемами? Вседавно ясно, доказательствами здесь служат здравый смысл, английский закони поддержка всех здравомыслящих европейцев. - Понятно, - отозвалась Энид. - Однако, - продолжал профессор, - готов признать, что иногда мыимеем дело с простительными заблуждениями. Голос его зазвучал тише, а выразительные серые глаза печальноуставились в пространство. - Я знаю случаи, когда мощнейший интеллект - мой собственный,например, - на какое-то мгновение сдавал. Мелоун почувствовал, что в словах профессора кроется нечтоинтересное. - И что же, сэр? Челленджер колебался. Он, казалось, боролся с собой. Ему было трудноговорить. Но, набравшись мужества, он, как бы откинув от себя сомнения,приступил к рассказу. - Ты ничего не знаешь об этом, Энид. Это очень личное переживание.Впрочем, наверняка, чепуха. Потом я всякий раз заливался краской стыда,стоило мне только вспомнить, как я чуть было не поверил в этот бред. Дажесамых закаленных людей можно застать врасплох. - Да, и что же, сэр? - Все произошло после смерти моей жены. Вы ведь знали ее, Мелоун? Иможете понять, каково мне пришлось тогда. Это случилось в ночь послекремации... Не могу вспоминать об этом без ужаса. Бесконечно дорогоекрошечное тельце опускалось все ниже, потом его лизнули языки пламени, идверца захлопнулась. Беззвучные рыдания сотрясали крупное тело профессора, он прикрылглаза большими волосатыми руками. - Зачем я только рассказываю об этом? Ладно, так уж вышло. Пусть этопослужит вам уроком Так вот... Той ночью - после кремации - я сидел вхолле. А она, - он указал на Энид, - спала рядышком. Прямо в кресле,бедная малышка. Вы ведь бывали в нашем доме на Ротерфилд, Мелоун. Там былогромнейший холл. Я сидел у камина, комната утопала в полутьме, и мойразум тоже погрузился во тьму. Нужно было разбудить дочь и отправить ее впостель, но она так сладко спала, откинувшись в кресле, что я не решилсяее беспокоить. Было, наверное, около часу ночи; помнится, луна светиласквозь мутное стекло. Я сидел и думал. А потом услышал... - Что, сэр? - Звуки. Сначала тихие, вроде тиканья часов. Потом громче иотчетливее: тук-тук-тук. И тут случилась странная вещь - то, из чегодоверчивые люди впоследствии создают легенды. Надо сказать, что у моейжены была особенная манера стучать в дверь. Своими маленькими пальчикамиона как бы отбивала незатейливую мелодию. Она и меня приучила, и потому мывсегда знали о приходе друг друга. Так вот, мне почудилось - ведь я былтогда как помешанный, - что стуки обрели знакомый ритм. Я пыталсявыяснить, откуда они доносятся, но так и не сумел. Вы, конечно, можетесебе представить, как я старался установить их источник. По моим догадкам,он находился где-то наверху. Я потерял представление о времени. Стукповторился не менее десятка раз. - Отец, ты никогда не рассказывал об этом! - Нет. Но я разбудил тебя. И попросил посидеть со мной тихо. - Вот это я помню. - Мы сидели затаившись, как мышки, но больше ничего не повторилось.Все кончилось. Обычный обман чувств. Может, в дереве завелся жучок, илиплющ шелестел снаружи... Ритм мог возникнуть и в моем воспаленном мозгу.Вот так человек впадает в детство и начинает валять дурака. Этот случайстал для меня уроком. Я понял, что чувства могут обмануть даже умнейшегоиз умнейших. - Но как вы можете знать, сэр, с точностью, что это не была вашажена? - Чушь, Мелоун! Чушь! Я видел, как пламя охватило ее. Ну, что таммогло остаться? - Ее душа. Дух. Челленджер тоскливо покачал головой. - Дорогое мне тело распалось на составные элементы: газообразная егочасть улетучилась, а твердые частицы выгорели и превратились в прах. Этобыл конец. Ничего не осталось. Со смертью все кончается, Мелоун. Разговорыо душе - это пережиток анимизма древних. Предрассудок. Миф. Скажу какфизиолог: человека можно заставить совершать злодеяния или достичь высотдобродетели путем манипуляций с сосудами мозга. Гарантирую, что врезультате операции я превращу Джекиля в Хайда. Другой добьется того жепутем гипноза. Алкоголь тоже сойдет. Или сильнодействующие лекарственныепрепараты. Так что все это заблуждения, Мелоун! Выдумки! Другой жизнинет... ночь - вечная ночь... долгий отдых для усталого труженика. - Печальная философия. - Лучше печальная, чем лживая. - Возможно, вы правы. В такой позиции, во всяком случае, естьмужество. У меня нет возражений. Мой разум на вашей стороне. - А вот я инстинктивно против! - вскричала Энид. - Как хотите, а я немогу в это поверить. - Она обвила руками могучую шею отца. - Вы никогда неубедите меня, что тебя, папочка, с твоим исключительным умом и величиемдуха после смерти ждет судьба каких-нибудь сломанных часов. - Четыре ведра воды и мешок минеральных солей, - проговорилЧелленджер, с улыбкой высвобождаясь из объятий дочери. - Вот из чегосостоит твой папочка, дорогая, и тебе придется примириться с этим. Однакоуже без двадцати восемь. Я жду вас на обратном пути, Мелоун. Судовольствием выслушаю рассказ о ваших приключениях в стане этих безумцев.

Глава II

В КОТОРОЙ ОПИСЫВАЕТСЯ ВЕЧЕР

В СТРАННОЙ КОМПАНИИ