Отчего луна так светит тускло

 

 

"Отчего луна так светит тускло

На сады и стены Хороссана?

Словно я хожу равниной русской

Под шуршащим пологом тумана" ‑

 

Так спросил я, дорогая Лала,

У молчащих ночью кипарисов,

Но их рать ни слова не сказала,

К небу гордо головы завысив.

 

"Отчего луна так светит грустно?" ‑

У цветов спросил я в тихой чаще,

И цветы сказали: "Ты почувствуй

По печали розы шелестящей".

 

Лепестками роза расплескалась,

Лепестками тайно мне сказала:

"Шаганэ твоя с другим ласкалась,

Шаганэ другого целовала.

 

Говорила: "Русский не заметит...

Сердцу ‑ песнь, а песне ‑ жизнь и тело..."

Оттого луна так тускло светит,

Оттого печально побледнела.

 

Слишком много виделось измены,

Слез и мук, кто ждал их, кто не хочет.

..................

Но и все ж вовек благословенны

На земле сиреневые ночи.

 

Август 1925

 

Глупое сердце, не бейся!

 

 

Глупое сердце, не бейся!

Все мы обмануты счастьем,

Нищий лишь просит участья...

Глупое сердце, не бейся.

 

Месяца желтые чары

Льют по каштанам в пролесь.

Лале склонясь на шальвары,

Я под чадрою укроюсь.

Глупое сердце, не бейся.

 

Все мы порою, как дети.

Часто смеемся и плачем:

Выпали нам на свете

Радости и неудачи.

Глупое сердце, не бейся.

 

Многие видел я страны.

Счастья искал повсюду,

Только удел желанный

Больше искать не буду.

Глупое сердце, не бейся.

 

Жизнь не совсем обманула.

Новой напьемся силой.

Сердце, ты хоть бы заснуло

Здесь, на коленях у милой.

Жизнь не совсем обманула.

 

Может, и нас отметит

Рок, что течет лавиной,

И на любовь ответит

Песнею соловьиной.

Глупое сердце, не бейся.

 

Август 1925

 

Голубая да веселая страна.

 

 

Голубая да веселая страна.

Честь моя за песню продана.

Ветер с моря, тише дуй и вей ‑

Слышишь, розу кличет соловей?

 

Слышишь, роза клонится и гнется ‑

Эта песня в сердце отзовется.

Ветер с моря, тише дуй и вей ‑

Слышишь, розу кличет соловей?

 

Ты ‑ ребенок, в этом спора нет,

Да и я ведь разве не поэт?

Ветер с моря, тише дуй и вей ‑

Слышишь, розу кличет соловей?

 

Дорогая Гелия, прости.

Много роз бывает на пути,

Много роз склоняется и гнется,

Но одна лишь сердцем улыбнется.

 

Улыбнемся вместе ‑ ты и я ‑

За такие милые края.

Ветер с моря, тише дуй и вей ‑

Слышишь, розу кличет соловей?

 

Голубая да веселая страна.

Пусть вся жизнь моя за песню продана,

Но за Гелию в тенях ветвей

Обнимает розу соловей.

 

 

 

Эх вы, сани! А кони, кони!

 

 

Эх вы, сани! А кони, кони!

Видно, черт их на землю принес.

В залихватском степном разгоне

Колокольчик хохочет до слез.

 

Ни луны, ни собачьего лая

В далеке, в стороне, в пустыре.

Поддержись, моя жизнь удалая,

Я еще не навек постарел.

 

Пой, ямщик, вперекор этой ночи, ‑

Хочешь, сам я тебе подпою

Про лукавые девичьи очи,

Про веселую юность мою.

 

Эх, бывало заломишь шапку,

Да заложишь в оглобли коня,

Да приляжешь на сена охапку, ‑

Вспоминай лишь, как звали меня.

 

И откуда бралась осанка,

А в полуночную тишину

Разговорчивая тальянка

Уговаривала не одну.

 

Все прошло. Поредел мой волос.

Конь издох, опустел наш двор.

Потеряла тальянка голос,

Разучившись вести разговор.

 

Но и все же душа не остыла,

Так приятны мне снег и мороз,

Потому что над всем, что было,

Колокольчик хохочет до слез.

 

 

Снежная замять дробится и колется,

 

 

Снежная замять дробится и колется,

Сверху озябшая светит луна.

Снова я вижу родную околицу,

Через метель огонек у окна.

 

Все мы бездомники, много ли нужно нам.

То, что далось мне, про то и пою.

Вот я опять за родительским ужином,

Снова я вижу старушку мою.

 

Смотрит, а очи слезятся, слезятся,

Тихо, безмолвно, как будто без мук.

Я оторвать не мог лица,

Чайная чашка скользит из рук.

 

Милая, добрая, старая, нежная,

С думами грустными ты не дружись,

Слушай ‑ под эту гармонику снежную

Я расскажу про свою тебе жизнь.

 

Много я видел, и много я странствовал,

Много любил я и мното страдал,

И оттого хулиганил и пьянствовал,

Что лучше тебя никого не видал.

 

Вот и опять у лежанки я греюсь,

Сбросил ботинки, пиджак свой раздел.

Снова я ожил и снова надеюсь

Так же, как в детстве, на лучший удел.

 

А за окном под метельные всхлипы,

В диком и шумном метельном чаду,

Кажется мне ‑ осыпаются липы,

Белые липы в нашем саду.

 

 

Слышишь ‑ мчатся сани, слышишь ‑ сани мчатся.

 

 

Слышишь ‑ мчатся сани, слышишь ‑ сани мчатся.

Хорошо с любимой в поле затеряться.

 

Ветерок веселый робок и застенчив,

По равнине голой катится бубенчик.

 

Эх вы, сани, сани! Конь ты мой буланый!

Где‑то на поляне клен танцует пьяный.

 

Мы к нему подъедем, спросим ‑ что такое?

И станцуем вместе под тальянку трое.

 

Октябрь 1925

 

Голубая кофта. Синие глаза.

 

 

Голубая кофта. Синие глаза.

Никакой я правды милой не сказал.

 

Милая спросила: "Крутит ли метель?

Затопить бы печку, постелить постель".

 

Я ответил милой: "Нынче с высоты

Кто‑то осыпает белые цветы.

 

Затопи ты печку, постели постель,

У меня на сердце без тебя метель".

 

Октябрь 1925

 

Снежная замять крутит бойко,

 

 

Снежная замять крутит бойко,

По полю мчится чужая тройка.

 

Мчится на тройке чужая младость.

Где мое счастье? Где моя радость?

 

Все укатилось под вихрем бойким

Вот на такой же бешеной тройке.

 

Октябрь 1925

 

Вечером синим, вечером лунным

 

 

Вечером синим, вечером лунным

Был я когда‑то красивым и юным.

 

Неудержимо, неповторимо

Все пролетело... далече... мимо...

 

Сердце остыло, и выцвели очи...

Синее счастье! Лунные ночи!

 

Октябрь 1925

 

Не криви улыбку, руки теребя,

 

 

Не криви улыбку, руки теребя,

Я люблю другую, только не тебя.

 

Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо ‑

Не тебя я вижу, не к тебе пришел.

 

Проходил я мимо, сердцу все равно ‑

Просто захотелось заглянуть в окно.

 

Октябрь 1925

 

Сочинитель бедный, это ты ли

 

 

Сочинитель бедный, это ты ли

Сочиняешь песни о луне?

Уж давно глаза мои остыли

На любви, на картах и вине.

 

Ах, луна влезает через раму,

Свет такой, хоть выколи глаза...

Ставил я на пиковую даму,

А сыграл бубнового туза.

 

Октябрь 1925

 

Синий туман. Снеговое раздолье,

 

 

Синий туман. Снеговое раздолье,

Тонкий лимонный лунный свет.

Сердцу приятно с тихою болью

Что‑нибудь вспомнить из ранних лет.

 

Снег у крыльца как песок зыбучий.

Вот при такой же луне без слов,

Шапку из кошки на лоб нахлобучив,

Тайно покинул я отчий дров.

 

Снова вернулся я в край родимый.

Кто меня помнит? Кто позабыл?

Грустно стою я, как странник гонимый, ‑

Старый хозяин своей избы.

 

Молча я комкаю новую шапку,

Не по душе мне соболий мех.

Вспомнил я дедушку, вспомнил я бабку,

Вспомнил кладбищенский рыхлый снег.

 

Все успокоились, все там будем,

Как в этой жизни радей не радей, ‑

Вот почему так тянусь я к людям,

Вот почему так люблю людей.

 

Вот отчего я чуть‑чуть не заплакал

И, улыбаясь, душой погас, ‑

Эту избу на крыльце с собакой

Словно я вижу в последний раз.

 

 

Свищет ветер, серебряный ветер,

 

 

Свищет ветер, серебряный ветер,

В шелковом шелесте снежного шума.

В первый раз я в себе заметил ‑

Так я еще никогда не думал.

 

Пусть на окошках гнилая сырость,

Я не жалею, и я не печален.

Мне все равно эта жизнь полюбилась,

Так полюбилась, как будто вначале.

 

Взглянет ли женщина с тихой улыбкой ‑

Я уж взволнован. Какие плечи!

Тройка ль проскачет дорогой зыбкой ‑

Я уже в ней и скачу далече.

 

О, мое счастье и все удачи!

Счастье людское землей любимо.

Тот, кто хоть раз на земле заплачет, ‑

Значит, удача промчалась мимо.

 

Жить нужно легче, жить нужно проще,

Все принимая, что есть на свете.

Вот почему, обалдев, над рощей

Свищет ветер, серебряный ветер.

 

 

Мелколесье. Степь и дали.

 

 

Мелколесье. Степь и дали.

Свет луны во все концы.

Вот опять вдруг зарыдали

Разливные бубенцы.

 

Неприглядная дорога,

Да любимая навек,

По которой ездил много

Всякий русский человек.

 

Эх вы, сани! Что за сани!

Звоны мерзлые осин.

У меня отец ‑ крестьянин,

Ну, а я ‑ крестьянский сын.

 

Наплевать мне на известность

И на то, что я поэт.

Эту чахленькую местность

Не видал я много лет.

 

Тот, кто видел хоть однажды

Этот край и эту гладь,

Тот почти березке каждой

Ножку рад поцеловать.

 

Как же мне не прослезиться,

Если с венкой в стынь и звень

Будет рядом веселиться

Юность русских деревень.

 

Эх, гармошка, смерть‑отрава,

Знать, с того под этот вой

Не одна лихая слава

Пропадала трын‑травой.

 

 

Цветы мне говорят ‑ прощай,

 

 

Цветы мне говорят ‑ прощай,

Головками склоняясь ниже,

Что я навеки не увижу

Ее лицо и отчий край.

 

Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!

Я видел их и видел землю,

И эту гробовую дрожь

Как ласку новую приемлю.

 

И потому, что я постиг

Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, ‑

Я говорю на каждый миг,

Что все на свете повторимо.

 

Не все ль равно ‑ придет другой,

Печаль ушедшего не сгложет,

Оставленной и дорогой

Пришедший лучше песню сложит.

 

И, песне внемля в тишине,

Любимая с другим любимым,

Быть может, вспомнит обо мне

Как о цветке неповторимом.

 

Октябрь 1925

 

Дополнение