Дать имя ребенку — не Просто 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Дать имя ребенку — не Просто



 

Прошло время, сын нашего хозяина получил диплом инжене­ра, вернулся домой и через два месяца женился.

Утром в день свадьбы из ворот монастыря к дому вновь на­правилась группа монахов. Через год родилась девочка, и в доме снова принимали почетных гостей в оранжевом. К вечеру начали собираться родственники. Всем хотелось увидеть малышку. До­шла очередь и до меня.

— А вы почему до сих пор не пришли к нам? — спросила Ли Ли, встретив меня через несколько дней в саду. В голосе ее по­слышалась нотка уязвленного самолюбия.

— Но ребенок еще слишком мал, чтобы пускать к нему так много гостей. Что говорит ее мать? Она же врач. Минута недоуменного молчания.

— Мать ничего не имеет против... Она даже польщена, что

все интересуются ее дочкой.

Раз так, мне ничего не остается, как завернуть подарок для новорожденной и присоединиться к потоку посетителей. Подни­маюсь по деревянной лестнице, намереваясь лишь взглянуть на девочку и оставить привезенную из Праги игрушку. Думаю, куда ее положить? Наверное, в кроватку или колыбельку, как принято у нас на родине. Но кроватки не было.

Ребенок лежал скорчившись на дне матерчатой люльки и без­мятежно спал, прогибая ее тяжестью своего тельца.

— Ли Ли,— шепотом начала я,— почему у девочки нет кро­ватки? Так лежать неудобно... Да и неокрепший позвоночник,— добавила я уже не совсем уверенно и тут же осеклась, уловив выражение отчужденности на лице молодой матери.

— Все дети так спят. Очень удобно. Ребенок не выпадет, его легко укачать, когда плачет. А главное — видно, когда он обмочится — все протечет на пол.

Доводы были перечислены с такой убежденностью, что я не возразила. Да и можно ли возражать против традиций! В конце концов мать ребенка — образованный человек, врач.

Мои опасения были напрасными. Через несколько месяцев малышка стала ладной, хорошенькой девчушкой с лицом цвета самой лучшей слоновой кости и широко поставленными черными глазами. Родители ее происходили из смешанных бирмано-китай-скнх семей, и дитя унаследовало лучшее от каждой националь­ности.

Девочка уже гулила, улыбалась близким, сидела, даже пыта­лась неуверенно ходить, а все еще оставалась безымянной. Вы­брать имя и без того сложно, а тут предстояло дать сразу два имени — бирманское и китайское. Двойная сложность. Проходи­ли месяцы, а мама все еще оценивала и взвешивала плюсы и ми­нусы разных имен.

Я этого не знала и потому, придя однажды взглянуть на пух-ленькое создание, вдруг спохватилась, что не помню ее имени.

— Ли Ли, как зовут твою племянницу? Лицо молодой тетушки, укачивавшей ребенка на руках, сде­лалось безучастным.

— Никак. Ее мать все еще не выбрала ей имя. Дитя скоро начнет ходить, а мы так и будем ее звать «наша малышка».

Раздражение, прозвучавшее в ее голосе, однозначно свиде­тельствовало о том, что семейные неурядицы случаются в любой стране, на любом континенте.

Но все имеет свой конец. Через несколько дней Ли Ли воз­никла у меня на пороге и радостно сообщила:

— Наконец-то наша малышка получила свои имена. Мамочка все-таки решилась, сделала выбор. Завтра придут родственники. До Сеин уже печет сладости. К шести утра мы ждем поунджи. Вы тоже успеете прийти до ухода вашего мужа на работу.

— Спасибо! Мы непременно придем.

На этот раз монахов было меньше и их пребывание в доме было не так продолжительно. Через четверть часа после их ухода хозяева встречали нас приветливыми улыбками и усаживали за низкий, покрытый пластиковой скатертью стол, тесно уставлен­ный ароматно дымящимися маленькими мисками.

ШИНПЬЮ БЫВАЕТ РАЗ В ЖИЗНИ

 

Жизнь достаточно длинна, чтобы несколько раз выбрать время для пребывания в монастыре. Когда угодно и на какой угодно срок. Но только самому первому пострижению предшест­вует торжественный праздник — шинпью. Лишь однажды в жиз­ни можно надеть по этому поводу «королевские» одежды и заслу­жить право находиться в тени белых и золотистых зонтиков.

Накануне в дом приглашают гостей, музыкантов, накрывают праздничные столы. А наутро, когда разойдутся гости и стих­нет музыка, виновник торжества отправится в монастырь верхом на лошади, под зонтом, в пышном золоченом уборе. Впереди пойдут его родители с дарами монастырю. Там мальчика остригут, вручат оранжевую рясу и тапеит для сбора подаяний.

Чтобы шинпью сына прошло как можно великолепнее, роди­тели не жалеют средств. Это зачтется им и всем, кто им помогает, как доброе дело. Шинпью устраивается исключительно для маль­чиков. Девочек это не касается.

Женщин-монахинь вообще гораздо меньше, чем мужчин. Они также обривают голову наголо, только вместо оранжевых носят светло-розовые рясы. Монахинь не так почитают, как поунджи.

Монахини не имеют права ходить на ежеутренние обходы и получать готовую еду. Помните? Монахи не должны касаться денег. Монахини же, напротив, принимают только денежные подаяния. На эти жалкие гроши они сами покупают на базаре продукты и готовят себе еду.

Протянутая рука монахини на лестнице у пагоды обычно дол­го остается без внимания прохожих. Величина подаяний под стать степени почитания. Женщины редко уходят в монастырь. Только отчаяние, крушение надежд может привести их сюда. Если они все же решаются на такой шаг, то делают это незаметно, без пышных проводов.

Итак, шинпью не для девочек. Зато у них есть другой празд­ник — натвин. Это обряд прокалывания ушей. Раньше его уст­раивали, когда девочка достигала двенадцати лет. Он означал конец детства и переход в юность. Теперь не обязательно ждать этого возраста. Так, дочке наших соседей, совсем еще крохе, уже продели в уши серьги.

Часто натвин сестренки сдвигают по времени, приурочивая его к шинпью брата, которому полагается устроить праздник во всем великолепии. Так дешевле. Это, конечно, немаловажно. Но с другой стороны, выбрать для двойного праздника подходящий удачный день вдвойне сложнее.

Натвин не такой пышный праздник, как шинпью, но он позво­ляет девушке надеть красивые, похожие на королевские одежды и высокую сверкающую диадему.

Собственно обряд прост. Но ему предшествуют консультации у астрологов: очень важно все взвесить и правильно выбрать день для столь важного в жизни девушки события. Гостей на празднике натзин тоже не так много, как на шинпью, только самые близкие друзья и родственники. Кому-то из них выпадет честь проколоть уши девушки золотой шпилькой и вручить ей пару золотых серег.

Вплоть до начала нашего века бытовал обычай, по которому места проколов постепенно расширяли, пока отверстия в ушах не достигали сантиметра в диаметре. Вместо серег можно было носить стержни из стекла или серебра, украшенные драгоценными камнями.

Королевским отпрыскам и детям из знатных семей прокалы­вали уши независимо от их пола. Принц не мог быть коронован, а принцесса выдана замуж, если они не прошли обряд натвин.

СЕМЬ ДНЕЙ В ПОСЛУШНИКАХ

 

Иногда родители устраивают празднества шинпью и натвин в пагоде или в монастыре.

Свидетельницей одного такого торжества мне пришлось стать.

Во дворе «нашего» монастыря было шумно, многолюдно. Шел­ковые лоунджи мужчин соперничали с белоснежными эйнджи женщин. Цветы. Много цветов.

— Опять какой-нибудь религиозный праздник,— решила я. Но ошиблась. На этот раз в центре внимания оказались не ста­туи Будды, а дети.

Людской поток направлялся к низкому длинному зданию в центре двора. Мы тоже поднялись на несколько ступенек и оказались в просторном зале, где стояли ряды откидывающихся кресел, как в кино. Только вместо экрана три статуи Будды. У их ног лежали свежие цветы, стояли чаши с рисом, горели свечи.

Впереди, между изваяниями божества и первым рядом кре­сел, расположилась оживленная стайка детей в отливавших се­ребром одеждах, девочки — с диадемами на головах. Шинпью и натвин.

А мы явились в самой будничной одежде. Но отступать уже было некуда. У входа нам вручили приглашения-веера, испещ­ренные вязью бирманского алфавита. Обширный зал был за­полнен до отказа. Всего два-три свободных кресла. Даже на полу, на расстеленных вдоль стен циновках, сидели люди целы­ми семьями.

Через минуту нам принесли тарелку с традиционным куском торта и стакан ярко-зеленого лимонада. Тут же подошла женщи­на средних лет в нарядном золотистом лоунджи. Это была устрои­тельница праздника — мать детишек, расположившихся впе­реди.

— Рада, что вы посетили нас в такой торжественный день.— сказала она.— Оба моих сына сегодня станут послушниками этого монастыря. А девочки пройдут натвин.

В мгновение ока все пятеро детей окружили мать. Они сияли от счастья в своих необычных одеждах. У девочек алели нару­мяненные щечки, в ушах блестели серьги.

— Мы сделали это дома, утром,— перехватив мой недоумен­ный взгляд, сказала женщина. — Ох и крику было! — добавила она, смеясь. — А мальчики всю эту неделю не выходили из дома. Нельзя было.

— Почему?

— Так принято исстари. Будущий послушник семь дней не должен покидать дом. Иначе, как говорят старики,— с улыб­кой продолжала она,— злые духи из зависти могут помешать вступлению в монастырь... А на ритуал прокалывания ушей мы пригласили утром близких родственников. В их же кругу вече­ром мальчики пройдут обряд пострижения в самом монас­тыре.

— Как бы мне хотелось увидеть это! — не выдержала я.

— Так приходите. Сюда же в пять часов вечера. Обязатель­но приходите.

...Помня об утреннем опыте, мы принарядились.

Монастырь встретил нас прикрытыми воротами уже затихше­го двора. Зал, который утром был полон народа, теперь опустел. Догорели свечи. Ряды кресел стояли с убранными сиденьями, привяли цветы у ног Будды. Никого...

Разочарованные, мы собрались уходить, как вдруг в дверях появилась та, которую мы искали.

— Я пришла за вами. Пойдемте! — И больше ни слова, так взволнованна она была.

Женщина молча взяла меня за руку и поспешно попела во двор, где на площадке рядом с колодцем в окружении нескольких взрослых сидели два мальчика, ее сыновья.

И снова мы оделись невпопад. Наши праздничные туалеты выглядели здесь неуместными. И хозяйка и гости были одеты весьма скромно, а на будущих послушниках вместо утренних ко­ролевских одежд была лишь полоска белой ткани, окутывавшая их от пояса до щиколоток. Один из мальчиков по знаку монаха стал на колени, опустил голову над расстеленной на земле про­стыней, и на белый прямоугольник посыпались пряди детских волос. Затем настал черед второго сына. Расстелили другую про­стыню, и процедура повторилась. Подошла мать и тщательно со­брала все остриженные волосы.

Для шинпью, как уже говорилось, долго выбирают дату про­ведения. Бирманский гороскоп не рекомендует стричь волосы в понедельник, пятницу и в тот день недели, когда человек ро­дился. Надо все это учесть и выбрать счастливый день, указан­ный звездами.

Постригшись, мальчики обмылись до пояса колодезной водой, после чего два монаха увели их в зал, где стояли статуи Будды и где утром было так шумно от собравшихся гостей. Родствен­ники последовали за ними на некотором удалении.

Здесь юных послушников переодели, и маленькие босоногие фигурки с обритыми до синевы головами, в оранжевых одеждах предстали перед настоятелем монастыря — саядо. Вслед за умудренным саядо братья хором повторяли слова церемониала, обещая блюсти десять заповедей и строго придерживаться мо­настырского распорядка. После троекратно повторенного «ухо­жу к Будде, ищу спасения в его учении» саядо вручил каждому новоявленному послушнику зонт, тапеит, ситечко для воды и иглу для шитья. Обряд закончился.

Послушников уводят. Устав предписывает им идти, склонив голову и опустив глаза в землю. Но до последней минуты дети оборачиваются, ища глазами ту единственную — мать, которая ничего не видит от слез.

Двери захлопнулись, послушников увели. У ног Будды оста­лись корзины с дарами монастырю — одеялами и простынями, мылом и банками сгущенного молока.

Первый урок монастырской жизни для мальчиков продлится семь дней.

МУЧЕНИКИ ПО ДОБРОЙ ВОЛЕ

В апреле столбик термометра заползает за сорок градусов. Стоит неимоверная жара, духота.

Именно в апреле, в день полнолуния, живущие в Рангуне тамилы — выходцы из Южной Индии — совершают свой древ­ний ритуал. Это языческий обряд прокалывания щек, языка и хождения по раскаленным углям.

Считается, что огонь очищает душу от грехов и оберегает от злых духов. Пройти по «огненной дорожке» — значит покаяться, обрести расположение и заступничество божества, заслужить лучшую долю, здоровье, богатство.

Что толкает этих несчастных на самоистязание? Конечно, отчаяние, желание получить помощь от сил небесных, когда человеческих сил уже не хватает.

Вначале те, кто проходит этот жестокий ритуал, дают обет перед алтарем в храме, что они не дрогнут и совершат задуман­ное. И действительно, на что не решишься ради спасения ребен­ка или помощи близким любимым людям?

Но поспешим: обряд начинается. Все участвующие в нем одеты в желтое. Женщины в желтых сари, с распущенными волосами. Мужчины с обернутым вокруг бедер куском желтой материи. На шее венки из мелких белых цветов, напоминающих жасмин; у пояса гирлянды маленьких лимонов. Лицо, руки, все тело вы­мазаны желтым порошком.

Тихое местечко в предместье Рангуна с небольшим уединен­ным храмом в укромном дворе — вполне подходящее место для подобной церемонии. Здесь же ванна для омовения — пруд, в ко­тором только что резвились свиньи.

Кающиеся уже ждут. Сидят на низких скамеечках, безуча­стно жуя бетель. Рядом на земле, в пыли и грязи, лежат пучки острых металлических игл, напоминающих шампуры для шаш­лыка.

Первый «доброволец» выходит из «ванны для омовения». На нем серый липкий налет тины. Тотчас к нему подходит церемо­ниймейстер (а может быть, правильнее его назвать шаманом?) и уверенными, небрежными движениями начинает натирать его лицо, руки и спину какой-то кашицеобразной смесью порошка с водой, лоб мажет пеплом. Дым от тлеющих кореньев и аромати­ческих палочек окутывает лицо кающегося. Звучат заклинания шамана, оглушительно звенят бубны, кто-то вскрикивает в толпе. Кающийся начинает слегка покачиваться вперед-назад, глаза его заволакивает туман. Транс. И в эту самую минуту церемо­ниймейстер, не колеблясь, безжалостно вгоняет в его тело десятки длинных игл и водружает на плечи громоздкий алтарь.

Быстро считаю, сколько игл вонзилось в худое тело мучени­ка. Одна, две, пятнадцать... сто четыре.

Расстояние, с которого я наблюдала за движениями шамана, позволяло рассмотреть каждый его жест. Вот правой рукой он берет очередную иглу, левой зажимает, оттягивает кожу и с си­лой прокалывает ее. Поразительно: нет ни капли крови! Не вид­но ни страха, ни гримасы боли на лице терпящего экзекуцию. Когда последняя игла заняла свое место, тело мученика ока­залось сплошь покрытым металлическими иглами, как сеткой. Несколько человек, отделившись от толпы, вероятно родствен­ники, ведут его в храм. А его место занимает следующий... За­тем третий, четвертый. Богатые люди, участвующие в ритуале, заказывают для себя иглы из серебра. Стоит ли жестокий бог та­ких жертв, мне так и не удалось выяснить.

А на ступенях лестницы храма уже идет другой ритуал — прокалывание щек. Снова желтый порошок на лицо, пепел на лоб, одурманивающий визг бубнов, монотонные заклинания — и первый мученик корчится в трансе. Эту процедуру выполняет уже не один, а трое священнослужителей. Они крепко держат за руки кающегося. Один из них отработанным движением быстро вытягивает изо рта жертвы язык и протыкает навылет длинной иглой. Вторым движением он колет щеки... И снова конвейер «энтузиастов».

— Проколоть щеки насквозь... Это, наверное, больно? — спрашиваю стоящего рядом индийца.

— Нет, не больно. Прокол делают в момент транса, когда в тело верующего входит бог. Боль не ощущается.

— А когда он выйдет из транса? Потом?

— Потом тоже не больно.

— А как получается, что при прокалывании нет крови?

— Нет, и все. Очень просто. Прошедшие ритуал остаются в храме, иногда на месяц, пьют молоко, едят лишь фрукты и ва­реный рис. Раны быстро затягиваются...

Да, убедительное объяснение, ничего не скажешь.

К индуистскому храму на окраине Рангуна стекается в день ритуала толпа иностранных туристов с фотокамерами. Для них это экзотическое зрелище, щекочущее нервы.

Вечером процессия мучеников направляется к пылающим углям.

На площадке, за высокой изгородью, заранее готовят «огнен­ную дорогу» — углубление в земле, полное багровых, раскален­ных углей. У ворот нас останавливают: нет входного билета. Нужно вернуться и купить билет. Куда девалось древнее таин­ство обряда? Шумный столичный город превратил сокровенный религиозный ритуал в спектакль для иностранцев. Испытываем минутное замешательство: идти или нет? И все же реша­емся.

Во дворе храма грязно. Под ногами обрывки бумаги, банано­вая кожура, мусор, плевки с бетелем, а в центре разлилась лип­кая желтоватая лужа.

Внутри храма пахнет благовониями, мерцают свечи. К алтарю непрерывным потоком подходят верующие. В руках у них коко­совые орехи величиной с голову ребенка. Они подают орехи индийцу атлетического сложения, и тот могучим ударом разбивает твердую светло-зеленую скорлупу. Половинки орехов он воз­вращает верующим, а сок выливает на пол, и он, растекаясь по храму, «выползает» наружу по ступенькам. Так вот откуда лип­кое месиво во дворе.

За храмом уже все готово к «горячему» обряду. Служители сгребли пунцовые угли с двух огромных костров, забросав ко­стрища мокрой соломой, и уложили их в «беговую» дорожку длиной в десяток метров. Небольшую ямку в конце дорожки заполнили водой.

На тех, кому предстоит пройти по углям, жалко смотреть. Проколотые еще утром щеки и языки вспухли, над ними вьются мухи, слепни. Время от времени кто-либо из истязуемых начинает дергаться. К нему подходит священнослужитель, втирает в лоб! пепел, капает на перекошенные побелевшие губы лимонный сок, и бедняга успокаивается.

Ритуал начинается. Под грохот бубнов к «огненной» дороге подходит полуголый человек в желтом. Он останавливается у самого края, словно не решаясь шагнуть. Но церемониймейстер ударяет его ладонью по лбу, и тот отваживается: пробегает по багровым углям не переводя дыхания и прыгает в спасительную ямку с водой. Брызги летят во все стороны.

Один за другим преодолевают адскую дорожку верующие — кто большими, судорожными прыжками, кто не спеша, с выра­жением триумфа на лице,— подбодряемые выкриками из толпы.

Грохочут барабаны, плачут от страха дети, которых иные кающиеся несут на руках, пробегая дорожку... Час, проведен­ный здесь, показался вечностью.

Толпа за изгородью, разогретая азартом, начинает визжать. Она все более подается вперед. Угрожающе трещат прутья изго­роди. Самое время уйти. Но сделать это не так просто. Выход из храма запружен людьми — не проберешься! Приходится дожи­даться конца зрелища.

Наконец-то! Все кающиеся прошли добровольную голгофу. Звуки ритуальной музыки стихли, сменившись отдаленным ро­котом двигателей турбореактивного лайнера.

Через минуту широкий белый след пересек небо над храмом, над головами людей с вонзенными в их тела иглами и водружен­ными на их плечи алтарями. Самолет компании «Бирма Эйр-вэйз корпорейшн» летел по направлению к Бангкоку. Раньше, чем из последнего кающегося вынут иглы, пассажиры лайнера уже будут в столице соседней страны.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-08-06; просмотров: 253; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 54.81.185.66 (0.137 с.)