Если имеешь для обмена рис, можешь получить масло

 

Если вам когда-нибудь доведется быть в Бирме 4 января, то в половине пятого утра вас непременно разбудят звон колоколов, удары гонгов, гудки пароходов и фабрик. Именно в этот день в 1948 году Бирма обрела независимость. Столь неудобный, ран­ний час для торжества был выбран астрологами по договорен­ности с тогдашним президентом страны У Ну.

В тот памятный день английский губернатор покинул страну. С древка над крышей дворца сполз ненавистный «юнион джек», и в небо устремился красный флаг с шестью звездами — флаг суве­ренной республики Бирманский Союз. Люди на улицах обнимали друг друга и, взявшись за руки, впервые открыто пели гимн «Навеки это наша страна».

Свобода не упала с дерева, не была дарована свыше. Она была завоевана бирманским народом в длительной и кровавой борьбе. Ко дню независимости Бирма пришла разоренной, война от­бросила ее экономику на много лет назад. Уровень производства на душу населения был в двадцать раз ниже, чем в Англии.

У магазинов, где по карточкам выдавали скудный паек, выст­раивались длинные очереди. Мгновенно, как плесень после дождя, вырос «черный рынок». Начались спекуляция, грабежи, бандитизм. К экономической разрухе прибавилась политическая не­стабильность, вспыхнула гражданская война.

В обстановке острого кризиса 2 марта 1962 года к власти пришла армия, возглавляемая генералом Не Вином.

Революционный совет опубликовал декларацию, в которой были записаны пророческие слова национального героя Бирмы Аун Сана: «Единственный путь развития Бирмы — путь социа­лизма».

Правящей партией в стране стала Партия бирманской социа­листической программы.

Государство взяло в свои руки транспорт, связь, энергетику; национализировало банки; ввело монополию на производство и экспорт риса, каучука, тика; приняло законы против ростов­щичества и крупных землевладельцев. Сделано было немало. И все же Бирма в середине шестидесятых годов переживала серьезные экономические трудности. Реформы правительства са­ботировала внутренняя реакция.

В то время в Рангуне почти не было магазинов. Тут и там зия­ли удручающе пустые витрины.

Существенно сократились посевы риса, подскочили цены на продукты. Люди еще раз убедились в мудрости старого изрече­ния: «Если у тебя есть рис для обмена, можешь получить масло». По не хватало ни риса, ни масла.

Ведя наступление на частный капитал, власти поспешно национализировали всю розничную торговлю. Закрыли тысячи мелких ланок, мастерских. В итоге два миллиона человек оказались не у дел. Возникли перебои со снабжением населения. Правда, власти позднее признали перегибы, и большинство торговых заведений было возвращено прежним владельцам.

Несмотря на это, в самом центре Рангуна продолжал открыто действовать «черный рынок». Там можно было купить все — от транзисторов и велосипедов до лекарств и детских игрушек. Правительство пыталось заменить прежнюю частную торговлю институтом «папак» — народных продавцов в государственных магазинах. Но они не привились.

Итак, частные магазины закрылись. Постепенно истощились и рынки. Когда и базарные торговцы распродали последние това­ры, осталось лишь сопровождаемое неизменной улыбкой «мушибу» — «нет, не имеем».

Уцелел лишь ассортимент изделий прикладного искусства — лаковые шкатулки, перламутровые светильники, низкие тиковые столики, деревянные статуэтки (среди которых встречались уни­кальные работы подлинных мастеров), глиняные чаши, бамбуко­вые циновки и прочая домашняя утварь. Продолжали функциони­ровать и ювелирные лавки, принадлежавшие, как правило, бога­тым китайцам. Вот, пожалуй, и все, что мог предложить вам рангунский рынок. Но ведь этим сыт не будешь.

Где брать масло, без которого немыслима бирманская кухня? Как добыть сгущенное молоко, с которым привыкли пить в Бирме крепкий чай? Да, по карточкам. Но на семью полагалось всего две банки консервированного молока в месяц.

В те нелегкие для Бирмы годы банки сгущенного молока, вы­даваемые по лимиту в рангунских магазинах, означали для нас встречу с домом. Консервы с этикетками, испещренными кружоч­ками бирманского алфавита, составляли существенную долю про­дукции чехословацкого молочного завода в Глинске.

СУЛЕ — СТАРОЕ СЕРДЦЕ РАНГУНА

 

В полдень, когда в Рангуне наступает нестерпимая духота, улицы словно вымирают: все живое прячется в тень. А к вечеру они вновь оживают. Рангунцы любят прийти в центр города, где на площади Генерала Бандулы у гранитного обелиска Незави­симости бьют подсвеченные фонтаны и цветут орхидеи в открытых оранжереях.

Со всех сторон площадь обступили банки, министерства, ре­дакции газет. Стоят выстроенные еще англичанами здание Вер­ховного суда, Дворец губернатора, муниципалитет. Теснятся жилые четырехэтажные дома в претенциозном викторианском стиле. Устремила ввысь узкие минареты мусульманская мечеть.

А посреди этого чужеродного разностилья сияет золотой восьмигранной крышей древняя бирманская пагода Суле. Леген­да уверяет, что пагоде этой две тысячи триста лет, что ее воздвиг­ла еще миссия индийского короля Ашоки. Зажатая со всех сторон в самом сердце Рангуна, Суле не имеет обширных площадей, как ее менее известные сестры. Ей досталась лишь крытая гале­рея, опоясавшая центральную ступу.

Суле — оазис тишины среди шумного современного города. v Транспорт двумя интенсивными потоками обтекает ее с двух сто­рон, чтобы затем вновь соединиться в один.

Жемчужина национального храмового зодчества, Суле слиш­ком на виду, к ней привыкли. Мимо нее ежедневно проходят, спе­шат по делам жители столицы, подчас не замечая ее, как воздух, которым дышат. Не знаю отчего, но бирманцы в праздники пред­почитают подняться по длинной лестнице к платформе Шведагона, чем преодолеть несколько ступенек, ведущих к Суле.

Близился полдень. Солнце затопило город зноем, а от входа в Суле веяло свежестью. Каменные плиты двора вымыты холодной водой, поэтому мы с удовольствием снимаем обувь у входа — влажные плиты охлаждают набегавшиеся по жаре ступни.

Там, по ту сторону, осталась раскаленная, загазованная ули­ца. Здесь спокойствие и прохлада. Там — мирская суета, здесь — тишина, настраивающая на размышления. В воздухе удивитель­ная смесь запахов горящих свечей и цветов лотоса, положенных к подножию статуй Будды.

Умиротворяющую тишину не нарушали ни звуки клаксонов, ни скрип тормозов мчащихся автомобилей. Ничто не отвлекало нескольких коленопреклоненных молящихся.

Но достаточно было спуститься на несколько ступенек, как мы снова окунулись в нестерпимый зной и грохот улицы. Можно было обуться, но горящие от жары ноги решительно отказывались влезать в туфли. Ничего не оставалось делать, как сдаться и, подхватив туфли, втиснуться в крошечную трехколесную оранже­вую коляску под названием «такси» — нечто среднее между авто­мобильчиком и детской игрушкой.

ТРИ КОЛЕСА НА ЧЕТВЕРЫХ

 

Кажется, стоит протянуть руку — и без труда можно пере­вернуть это «чудо» японского производства.

Миниатюрный кузов на трех колесах вмещает два сиденья, на два пассажира каждое. Прямо с дороги ступаешь на низкий, почти цепляющий землю пол такси и усаживаешься, стараясь не удариться о нависшую над головой крышу. Во время дождей вход в коляску занавешивается циновкой.

Ядовито оранжевая окраска, вероятно, помогает водителям автобусов и грузовиков вовремя заметить в транспортном потоке это крошечное создание и затормозить, чтобы не раздавить его, как букашку.

Такси затряслось на совершенно ровном асфальте и затрусило к перекрестку. Но тут неожиданно загорелся красный свет, и в ту же секунду позади возник громадный автобус. Мы беспо­мощно взиралн на приближавшийся перегруженный автобус, который беспечно катил вперед, словно и не собираясь останавливаться. Тормоза рангунских машин вообще, мягко говоря, немелодичны, а в тот момент их скрежет показался нам погребальным звоном. «Не остановится!» — мелькнула мысль.

Остановился, почти коснувшись нас.

А водитель автобуса с лицом оливкового цвета с высоты своей кабины добродушно улыбнулся, увидев мои застывшие от ужаса глаза. Ему что! Он буддист и уверен, что родится еще много-много раз. А я со своим атеизмом...

Всякий раз, когда мне выпадало ездить в городском мини-такси, чувство надвигающейся опасности не покидало меня.

«ОБНОВКА» ДЛЯ СУЛЕ

 

В апреле 1975 года Рангун был взволнован — предстояли тор­жества по случаю установки нового тхи на пагоду Суле.

Никто точно не скажет, сколько раз перестраивалась пагода и сколько она сменила «зонтов» за долгую жизнь. Свой послед­ний тхи Суле получила более ста лет назад. Вероятно, красовал­ся бы он и теперь, если бы однажды ночью, в июне 1974 года, над Рангуном не пронесся ураган. Много бед причинил шкваль­ный ветер городу. Утром люди увидели, что тхи над Суле «отзво­нил» свое. Срочно собравшийся совет поверенных принял реше­ние установить новый тхи — точную копию разрушенного.

И завертелась карусель огромных цифр. Речь пошла о сум­мах, превышающих миллион кьят.

Едва разнеслась весть о решении изготовить новый тхи для Суле, как со всех концов страны начали поступать денежные по­жертвования и ювелирные изделия для облицовки нового сейнпью. Последних оказалось гораздо больше, чем могло уместиться на новом сейнпью. Оставшиеся уложили в серебряный ящичек и замуровали внутри нового тхи.

Семнадцатого апреля состоялся важный обряд — освящение тхи самыми почетными членами сангхи в Рангуне. Затем тхи тор­жественно провезли по главным улицам города. И только потом началась сложная операция по водружению его на самый верх пагоды. Два дня длилась она, и два дня улица была запружена народом.

Наконец новый тхи Суле заблестел на солнце во всей красе.

«ПЕЩЕРА ГАУТАМЫ»

 

Если Суле и Шведагон имеют весьма почтенный возраст — бо­лее тысячи лет, то пагоде Каба-эй всего три десятка лет. Построе­на она бывшим президентом У Ну и названа пагодой Мира. На ее белом куполе начертаны слова: «За мир во всем мире!» Здесь рабо­тают библиотека и академия буддизма, где «аспиранты» помимо углубленного исследования буддизма изучают еще восточную философию и бирманскую культуру.

Каба-эй — традиционная кирпичная пагода. Четыре входа, как и положено, ведут на ее платформу, и напротив каждого — статуи Будды. За ними можно увидеть стеклянные витрины с да­рами пагоде — серебряными сосудами, резными статуэтками, вышитыми лоунджи. Словом, обычная пагода. Но есть у нее одна достопримечательность. Рядом с нею сооружен зал заседаний на десять тысяч мест, имеющий вид подземного храма. Он возведен из железобетона, хотя ему придан вид естественной пещеры. Зал так и зовется — «Пещера Гаутамы».

Это уникальное творение человеческих рук. Здесь всегда прохладно, даже в самый нестерпимый зной. Стены выложены не­тесаным камнем. По обросшим мхом глыбам стекают струйки воды.

Обувь в руки! Здесь действуют те же правила, что и в пагодах.

Вхожу в длинный просторный зал, подпираемый двумя ряда­ми мощных столбов. В торце зала установлена статуя Будды до­стойных восхищения размеров, по обе стороны от нее дюжина меньших. Горят свечи, благоухают цветы. Застыли в глубоком поклоне взрослые и дети.

Осторожно оглядываюсь и вижу: по бокам, вдоль стен про­тянулись ярусы, огражденные перилами. Это и есть зал заседа­ний. Только без кресел. Кресла и не нужны монахам: они усажи­ваются, скрестив ноги, прямо на полу.

Акустика в зале превосходная: щебетанье пары воробьев, но­сившихся друг за другом под высокими сводами, звонко разноси­лось по всему залу..

В апреле 1954 года, когда в Рангуне состоялся Шестой Все­мирный буддийский съезд, продолживший традиции Пятого съез­да, который проходил в Мандалае в 1871 году под патронажем короля Миндона, «Пещера Гаутамы» приняла под свои своды более пяти тысяч монахов со всего мира.