Новый удинский перевод Четвероевангелия

как лингвистический источник [14]

В начале 2000-х гг. удинский историк и писатель Георгий Аветисович Кечаари передал московскому Институту перевода Библии рукопись своего перевода четырех Евангелий на удинский язык — один из малых языков Кавказа, число говорящих на котором оценивается в 8-9 тыс. чел.[15] Г. А. Кечаари (1930—2006), проживавший в селе Нидж Габалинского района Азербайджана, известен прежде всего как собиратель и издатель удинского фольклора, переводчик азербайджанской поэзии на удинский язык, автор собственных стихов и рассказов, а также книг и статей по удинской истории и культуре. Как энтузиаст сохранения родного языка, он еще в начале 1990-х гг. разработал программу преподавания удинского языка в нижских школах; исходный алфавит на основе кириллицы был позднее модифицирован и ориентирован на современную азербайджанскую графику, были изданы удинский букварь и школьные учебники, а также несколько сборников прозы и поэзии («Нана очъал», 1996; «Orayin», 2001; «Buruxmux», 2003).

Перевод Евангелий представляет собой рукописный текст (в латин­ском варианте алфавита) с незначительными авторскими исправлениями и комментариями на полях. Выполнен он в последние годы жизни Г. А. Кечаари, т.е. в конце 1990‑х—начале 2000‑х гг. Рукопись была передана в Институт перевода Библии еще при жизни автора, однако затем не подвергалась какому-либо редактированию и пока является, тем самым, черновым вариантом перевода[16].

О том, с какого языка был произведен перевод, точных данных нет, но учитывая тот факт, что греческим переводчик (насколько нам известно) не владел, наиболее вероятны два варианта — удинский текст переведен с синодального русского издания либо с азербайджанского. При этом, по нашему мнению, трудно выделить один основной источник перевода — почти наверняка и русская, и азербайджанская версии использовались в качестве таковых параллельно; на это указывает то, что в удинском тексте можно найти явные следы как русского, так и азербайджанского влияния. Так, например, именно влиянием русского оригинала можно объяснить передачу таких имен собственных, как Kesari ‘кесаревы’ (ср. азерб. Гейсəрин), Erixona ‘в Иерихон’ (ср. азерб. Jериhоjа), Vifaҝiyakъa Vifanina ‘к Виффагии и Вифании’ (ср. азерб. Беjтфачы илə Беjтанjаjа), ср. также ошибочное сохранение русских суффиксов в словах Tir va Sidon sk i ‘Тирских и Сидонских’ (вместо Sidoni) или Aleksandr va Ruf ov i bava ‘отца Александрова и Руфова’ (вместо Rufi). Именно с русского транслитерированы такие слова, как Osanna (ср. азерб. hосана) или Ravvi (ср. азерб. рабби); встречаются и прямые русские заимствования типа skamyoğo ‘скамьи (дат.п. мн.ч.)’ или polka ‘полк (дат.п.)’. В нескольких местах переводчик надписывает над текстом слова русского оригинала — видимо, с тем, чтобы в будущем проверить перевод нетривиальных слов и сочетаний, ср. помету «дивно в очах» над словами pulmuğoynaq nuaqesune (букв. ‘чудо для глаз’) в Мк. 12:11 и др.

С другой стороны, иногда встречается такая передача имен собственных, которой не могло быть при переводе с русского текста, ср. Dekapolisə ‘в Десятиградии’ или Rəbb İisus ‘Господь’ (в Мк. 16:19, в др. местах обычно используется удинское слово Buxacıux ‘Бог’). Влияние азербаджанского перевода можно усмотреть и в том, что в удинском тексте сложные предложения (записанные в русском синодальном переводе через запятую или точку с запятой) часто разделяются на два простых, а также в нередкой замене местоимения третьего лица Он полным именем İisus.

Следует подчеркнуть, что при явном наличии влияния как русского, так и азербайджанского Нового Завета в переводе Г. А. Кечаари, сам по себе текст его перевода является чрезвычайно ценным в лингвистическом отношении и помимо своей прямой цели может послужить и в качестве дополнительного источника данных о грамматике удинского языка. Говорить об этом нам позволяет сравнительный анализ языковых особенностей перевода с ранее опубликованными удинскими текстами Кечаари (сост.) 1996, Keçaari 2001 и Keçaari 2003, а также с нашими полевыми материалами[17]. Перевод Евангелий достаточно полно представляет языковое богатство удинского языка, а помимо этого иллюстрирует и ряд явлений, которые в прочих источниках встречаются недостаточно часто либо не встречаются.

Так, в переводе отмечается употребление всех падежных форм, в т.ч. таких редких, как аллатив на -ç (çı) — ср. ҝöyəç ‘[воззрев] на небо’, şotıoç ‘[всмотревшись] в него’, İzi şəyirdxoç ‘[указав рукою Своею] на учеников Своих’, — или «второй датив» на -ax — ср. İisusax ‘Иисус [возведен был Духом в пустыню]’, bavax, yəəl nanax ‘[кто скажет] отцу или матери’ и пр. Встречается использование редкой серии собирательных числительных на -ara, ср. pıaцıцıeara ‘двенадцать’ («двенадцатеро»), vuъğara ‘семеро’ и т.п.

Аналогично, имеются примеры использования всех глагольных форм, в т.ч. малоупотребительных в других источниках. В частности, отмечена условная частица ‑sa, ср. Buxacıuğoy Ğarnu sa ‘если Ты Сын Божий...’ (в данном случае она используется без союза əҝənəm ‘если’ и присоединяется к сочетанию имени Ğar ‘сын’ с личным показателем 2-го л. ед.ч. -nu). Нередки формы деепричастия образа действия на -a типа uqa ‘говоря’, ‘со словами’, boъğoъqa ‘крича’, axşıumqa ‘насмехаясь’, tıutıuqa ‘в трепете’ (букв. «дрожа») и т.п., а также отрицательного деепричастия на -nutı, ср. Ҝöy va ocъal çıovaki taцinutı... ‘Доколе не прейдет небо и земля...’ (букв. «небо и земля не прошедши»), efi kulmuğo təmiz oцıqinutı ‘не умыв тщательно рук’.

Чрезвычайно показательно и употребление в ряде случаев «сокращенного перфекта», не имеющего суффикса -e, характерного для «полных» форм типа har-e ‘пришел’, aq-e ‘увидел’ и т.п.: ср. hartıun ‘пришли’, çıertıun ‘вышли’, kəytıun ‘поели’ и т.п. (здесь ­-tıun это показатель 3-го л. мн.ч.). Использование данной формы в таком стилистически возвышенном типе текста, как перевод Евангелия, позволяет сделать вывод о том, что эта форма не является принадлежностью только разговорного стиля и не представляет собой лишь фонетически редуцированный перфект на -e — напротив, очевидно, что мы имеем здесь дело с особой формой глагольной парадигмы (кстати, не отмеченной в существующих описаниях). Укажем и на частую встречаемость формы будущего долженствовательного на -ala, причем в обоих своих значениях — как собственно будущего (ср. cöy sa nişıan tadeğala tene ‘и знамение не дастся ему’, xaşen цıal sakala tene ‘и луна не даст света своего’), так и долженствования (ср. Şono Yerusəlimə tağalane ‘Ему должно идти в Иерусалим’, siftıə İlya eğalane ‘Илии надлежит придти прежде’, hun şotıo nuhakъalanu ‘не должно тебе иметь ее’).

Заметной особенностью перевода является большое количество неиндикативных форм и прежде всего конъюнктива на -a в придаточных предложениях — например, целевых (ср. hareyan Şotıo bul qoцıbayan ‘мы... пришли поклониться Ему’, muğur çurpi afurepanan ki, ostıağara nuzapıqatıun ‘бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение’), дополнительных (ср. tapşurba zu xene loxolxun Vi tıoъğoъl eğaz ‘повели мне придти к Тебе по воде’, barta vi piye bakala tilişkinə çıerqaz ‘дай, я выну сучок из глаза твоего’) и относительных (ср. tıetər butı sa əş tenebu nuxъayeğane ‘нет ничего сокровенного, что не открылось бы’) при введении нереферентной ситуации. Реже, конъюнктив отмечается и в независимых высказываниях 1-го лица с модальным оттенком типа «следует сделать» (ср. Pıoy me azuqa şul lari baz? ‘Но кому уподоблю род сей?’, Xristıos qaleğala İisusa hikə baz? ‘что же я сделаю Иисусу, называемому Христом?’).

Из других типов сложных предложений интересна противопоставительная конструкция с союзом təə (исходно — отрицательная реплика несогласия ‘нет’), используемая при контрастном отрицании, ср. Gorox eysunuz çurusa, kъurbanxo təə ‘милости хочу, а не жертвы’ (букв. «милость я хочу, жертвы — нет»), pıuritıoğoy təə, diristıoğoy Buxacıuxe ‘...не есть Бог мертвых, но живых’ (букв. «мертвых — нет, живых он есть Бог»).

Что касается лексики, то перевод специфических слов, характерных для языка Нового Завета, позволяет продемонстрировать особенности удинского словообразования, прежде всего отглагольную деривацию имени деятеля с суффиксом ‑al от глагольных словосочетаний, ср. xavartadal ‘пророк’ (от xavar tades ‘весть давать’), kağьzbal ‘книжник’ (от kağьz bes ‘бумагу, письмо делать’), töycüҝirbal ‘мытарь’ (от töycü ҝirbes ‘оброк собирать’), ҝünəhəşbestıal ‘грешник’ (от ҝünəh əşbestıes ‘грех употреблять’) и т.п.

Названные языковые особенности обусловлены прежде всего специфическим стилем оригинального текста и демонстрируют некоторые черты языкового богатства, слабо представленные в текстах другого типа. В изданных книгах на удинском языке (и тем более в устных нарративах) мы сталкиваемся главным образом с легендами, сказками, анекдотами, стихами, рассказами о смешных или драматичных случаях из жизни и т.п. Литература религиозного содержания на современный ниджский диалект еще не переводилась[18]. Стоит отметить и то, что по своему объему переводной текст Евангелий едва ли не равен (а, возможно, и превосходит) изданные в 1990—2000-х гг. удинские тексты. Все это делает перевод Г. А. Кечаари чрезвычайно полезным лингвистическим источником, который может быть использован и для научного анализа, и в школьном преподавании. Остается только надеяться, что в ближайшие годы мы увидим этот труд (возможно, с необходимой редакторской правкой) напечатанным.

Наряду с восстановлением в Нидже христианской церкви Св. Елисея («Чотари Гергец») в мае 2006 г. публикация удинского перевода Евангелия могла бы стать существенным шагом к возрождению религиозной жизни, практически отсутствовавшей у удин в советское время. Именно сейчас удины, исповедующие христианство со времен Кавказской Албании, как никогда нуждаются в полном переводе как Нового Завета, так и других частей Писания и богослужебных текстов на свой родной язык.

Литература

Бежанов С., Бежанов М. (пер.) Господа Нашего Иисуса Христа Святое Евангелие от Матфея, Марка, Луки и Иоанна на русском и удинском языках. (Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа, вып. XXX.) Тифлис, 1902.

Ганенков Д. С., Ландер Ю. А., Майсак Т. А. Удинский язык (ниджский диалект) // Кибрик А. Е. (ред.) Малые языки и традиции: существование на грани. Вып. 2: Тексты и словарные материалы. М., 2008. С. 246—273.

Кечаари Ж. (сост.) Нана очъал: Шеирхо, гьекйаьтхо, драма. Баку, 1996.

Майсак Т. А., Ландер Ю. А., Ганенков Д. С. Удинский язык в переходный период (Филологические чтения – 41) // Вопросы филологии. 2006. №3. С. 106—108.

Талибов Б. Б., Майсак Т. А. Удинский язык // Языки Российской Федерации и соседних государств: Энциклопедия. Том 3. М., 2005.С. 178—187.

Keçaari, Ҝeorgi. Orayin. Bakı, 2001.

Keçaari, Ҝeorgi. Buruxmux. Gәncә, 2003.

Е. К. Молчанова, Э. К. Собиров

(ИЯз РАН, Москва)