Июня 1752 года. Карибское море. Борт «Моржа»

 

Палубу «Моржа» окутал густой пороховой дым от пушек коварного торговца. Уткнувшегося лицом в палубу Долговязого Джона смело страшным ударом, на него посыпались люди и обломки. В ярде от своего носа он не мог ничего различить, в ушах гудело от грохнувших пушек. Запахло порохом, жареным мясом и горелыми волосами.

Джон попытался сесть, спихивая с себя продавившее его тяжелое тело. Им оказался валлиец Бешеный Пью, от него и несло паленым. Скальп Бешеного Пью оголился, волосы, лицо и грудь его облизал пламенный язык выстрелившей пушки. Лицо черное, глаза… На них лучше не смотреть. Теперь Бешеного Пью можно называть Слепым Пью. Язык родной он не забыл, что-то бормотал на нем жалостливо, как будто припевая.

Освободившись от Пью, Долговязый Джон хотел подняться, но не смог. Что-то держало его ногу. Дым рассеивался, и Джон ахнул. Левая нога между бедром и коленом превратилась в кровавое месиво. Большая бедренная кость тускло просвечивала изломом, кровь хлестала потоком, нижняя часть ноги болталась на обрывках кожи и мышц.

Из дыма вынырнула лисья физиономия Флинта.

– О, Джон! Ты, никак; ноги лишился? – Флинт злорадно ухмыльнулся. – Что ж, каждому свое, каждому по заслугам.

Джон Сильвер толком не слышал слов Флинта, угадывал их по губам. Флинт цел и невредим. Ни волоска не тронул на нем окаянный торговец.

– Ублюдок! – вырвалось у Долговязого Джона. Рука его рванулась к пистолету, но в этом момент судно завалилось на борт. Хлопнул грот, заскрипели мачты, все снова покатилось кувырком, Слепой Пыо навалился на Джона, завопил и ухватился за руку.

– Мы к этой беседе вернемся, Джон, – пообещал Флинт. Появился Билли Бонс и поднял Флинта.

– Вся посудина в чертовых железяках, капитан. А эти черви гальюнные забились в трюм и сидят дерьмовым балластом, – несколько возбужденно доложил Билли Бонс обстановку.

– Билли, цыпчик мой! – улыбнулся ему Флинт. – Ах, Билли, что за слог! Что рядом с тобою Шекспир или Мильтон?

– Греб его Шекспира мать, капитан, пардон, но судно не боеспособно. Эти горбатые моллюски…

– Да ладно, милый, – успокоил его Флинт – На сегодня отвоевались. Теперь не дорвались бы наши цыплятки до рома. Так что поспешим, Билли. Вперед!

Флинт в сопровождении Бонса рванулся к люку, и вскоре снизу послышались пистолетные выстрелы и вежливые разъяснения, что «Бога-душу-мать» ромом запахнет лишь тогда, когда черви гальюнные отчистят «Морж» до блеска.

На палубе вопили раненые, звали на помощь. Но никто к ним не спешил. Вскоре на палубе появилась Селена. Выпучив глаза, она сначала замерла, привыкая к кошмарному развалу. Затем принялась пробираться по палубе, оглядываясь и что-то выискивая.

– Долговязый Джон! – крикнула она.

– Здесь, – донесся до нее крик из-за кучи мертвого мяса, зажатой меж двумя пушками. – Селена!

Она рванулась вперед, раскопала его и ахнула в ужасе.

– Бог мой! Срочно вниз. У хирурга все готово.

– Нет-нет, только не это! Этот придурок оттяпает мне ногу за милую душу. Нет-нет. Я не могу без ноги.

– Перестань. Ты боишься, что ли? – попыталась она его вразумить. Но душу Долговязого Джона затопил ужас. Он ругался и упирался, пока Селена волокла его тяжелое тело к люку.

– Сдохнуть хочешь? – закричала она на него. – Или меня погубить?

– А, мистер Сильвер! – с каким-то неодобрением покосился на него Томас Коудрей, облаченный в запачканный кровью передник. – Я был о вашей милости лучшего мнения. Aut vincere aut топ. Победить или умереть. А вы… гм, ни того, ни другого не осилили.

Мистер Коудрей был когда-то джентльменом образованным, а хирургам и по сей день остался прекрасным. Быстрый, умелый, умный господин, не то что выпивохи, обычно практикующие на морских просторах. Когда-то он работал в лондонской лечебнице Святого Варфоломея, Коллеги подшучивали над его страстью к чистоте. Свои хирургические инструменты он перед использованием непременно вываривал в котле с кипящей водой, утверждая, что мера эта предотвращает загнивание раны после операции. Вероятно, коллеги и поверили бы ему, но он не утаил, что научился этому приему у цыгана, кастрировавшего кабанчиков. Его подняли на смех, а затем и из больницы выжили. Ученые коллеги могли бы и далее мириться с его причудами, но вот с тем, что больные у него выживали чаще, смириться куда труднее.

Далее в его карьере и биографии были и джин, и игра, и помощь дамам, забеременевшим без помощи мужей… Пришлось мистеру Коудрею покинуть Англию, так он попал в Вест-Индию, связался с каперами, с пиратами… И оказался на «Морже».

Слегка поморщившись при виде того, во что превратилась нога Долговязого Джона, мистер Коудрей оглядел остальных раненых, прикинул в уме и повернулся к помощнику, мулату Джобо, подсоблявшему еще и коку.

– Сильвер следующий, – изрек хирург.

Джон заорал и пополз к трапу.

– Придержите этого олуха, – проворчал врач.

С помощью легкораненых Селена и Джобо приволокли Сильвера к столу, по команде хирурга срезали штанину, Джобо наложил жгут, закрутил и остановил кровотечение.

– Держи огузок! – бросил Коудрей Селене, кивнув на отломленную ногу. Селена колебалась, и врач подбодрил ее, прикрикнув: – Живей! Не бойся, не укусит. Ты! – повернулся он еще к одному из присутствующих. – Влезь на стол и придержи грудь. Обними, как любимую. – Еще одному Коудрей приказал взяться за здоровую ногу и двоих приставил к рукам.

Коудрей потянулся к ампутационному ножу, кривому, как серп, и острому, как бритва.

– Рому! – вдруг потребовал Долговязый Джон.

– Потом, – сказал Коудрей и опустился перед Долговязым Джоном на колени. Он подхватил левой рукой приподнятую изуродованную ногу, подвел нож, сжал зубы и резанул, что было сил.

Долговязый Джон издал вопль, который разбудил бы и мертвого. Нож одним махом вскрыл кожу, мышцы, нервные волокна и кровеносные сосуды как раз под изломом большой кости. Коудрей вскочил, отложил большой нож, схватил ланцет и принялся обрезать ткани вокруг кости.

– Джобо! – Хирург указал глазами на культю, и Джобо с помощью пары ремней отжал плоть ноги в направлении таза, освобождая еще дюйм кости.

Третьим инструментом в руке хирурга оказалась мелкозубая пила. Раз, два… досчитать удалось бы до шести. Коудрей отложил пилу, стер с глаз пот. Селена тупо глядела на оставшуюся в ее руках отделенную от тела ногу. Отделенную от живого человека; мертвую ногу. Она покачнулась, выронила ненужную конечность. Достаточно она выдержала, но теперь… Она бросилась к трапу. Скорее на воздух!

Джобо, не обращая внимания на ее уход, отпихнул ногу в сторону, отпустил ремни, и конец кости закрылся надвинувшейся плотью.

– Снять! – бросил Коудрей, и Джобо ослабил жгут. Струйки крови обозначили расположение артерий, и Коудрей, поймав каждую крюком, вытянул ее, перевязал, оставив за узлом длинный конец нитки. Вся операция заняла меньше двух минут, в течение которых Сильвер орал, не переставая, а все присутствовавшие вспотели еще больше, чем Коудрей и Джобо.

Коудрей обработал и перевязал культю с корпией, замотал полотном и поверх всего насадил короткий толстый чулок.

– Следующий, – буркнул Коудрей, и Джобо, стащив Долговязого Джона со стола, уложил его в рядок с другими тяжело ранеными, уже обработанными.

– Дай ему рому, Джобо, – сказал Коудрей, но Долговязому Джону пришлось подождать, потому что раздался топот и ввалились новые раненые, вопящие и окровавленные.

Эти оказались жертвами не обстрела с «Джона Дональда», а разъяснительной работы, проведенной капитаном и его штурманом. Флинт и Билли Бонс довели до сведения членов экипажа, что по Артикулам положено не прятаться в балласте, а латать дыры, сращивать концы, расчищать и драить палубы.

 

Приятели, живей разворачивай парус,

Йо-хо-хо, веселись, как черт!

 

Тем же, кто не сообразил должным образом и достаточно живо развеселиться, капитан и его цыпчик, который временно заменил улетевшего попугая, указали на недопустимость их поведения.

Все это время Долговязый Джон солировал в громкоголосом хоре лежавших рядом с ним. Этой компании не хватало лишь Дьявола со скрипкой, который отбивал бы такт копытом по окровавленной палубе, приглашая присутствующих поскорее отправиться в его владения.

Затем одиночество Долговязого Джона завершилось. У него появилась верная подруга, бутылка рому. Орать сил больше не было, только хрип вырывался изо рта. Обрезанная нога гудела, выла, стучала молотом. Ром забрал боль, а что не забрал – приглушил. Чудодейственный напиток! В конце концов, он принес и забытье.

После этого река времени потекла каким-то непонятным Долговязому Джону образом. Она убегала от света, ныряла в неизведанные недра, кружила, впадая сама в себя и из себя вытекая. Ром, конечно, влиял на русло этой речки, еще больше влиял лауданум, настойка опия, которую Коудрей добавил к рому. Играла роль и гордость сильного мужчины, не приемлющего мысль о потере невосполнимого. Но больше всего действовали естественные следствия ужасной раны. А ведь еще повезло: культя не загноилась. Иначе наступила бы мучительная смерть. Невежды могут смеяться над доктором Коудреем, который варит свои инструменты в котле, как повар сухие бобы, но эта колдовская процедура отгоняет маленьких бесенят, погубивших больше доброго народу, чем раскаленный свинец и холодный булат.

Долгое время Сильвер, возвращаясь из забытья, ощущал только боль. Потом она понемногу начала отступать, туман рассеивался. Долговязый Джон увидел, что он не в вонючем госпитальном отсеке, а на палубе. Его койка висела у носового кубрика. Дул ветерок, свежий, прохладный. Он услышал голоса. Это Селена и Коудрей. Добавить к их беседе свой голос Долговязый Джон оказался не в состоянии, но уши-то остались целы.

– Нет.

– Почему?

– Нога отнята слишком высоко.

– Тогда как ему ходить?

– С костылем.

– Что-о? Как! Да что же это такое! Да… Да вы просто… коновал!

– Ох-х, балда… Гляньте-ка сюда.

Они подошли вплотную, Долговязый Джон зашевелился, чтобы показать, что он их слышит, но его движение осталось незамеченным.

– Ну? – сказал Коудрей. – Обрубок футовый, дюжина дюймов, меньше даже. Протез не пойдет. Может, в Париже или Лондоне и сделали бы – с шарнирами и пружинами. Но не здесь, на задворках цивилизации. Ни инструментов, ни мастеров. Костыль, – категорически отрезки Коудрей.

– Х-ха! Долговязый Джон не такой человек! Он лучше умрет! Да что вы за мясник!

– Придержите язык, мадам, – холодно проронил Коудрей, сдерживая гнев. – Или с костылем, или на брюхе. Он теперь одноногий и должен привыкнуть к этому, приспособиться и научиться жить с одной ногой.

 

Глава 25