Глава 79. Используйте сны прагматически: грабеж и добыча

 

Фундаментальный принцип, лежащий в основе моей работы со снами, заключается в том, чтобы извлечь из них все, что может продвинуть и ускорить терапию. Разграбляйте сон, уносите из него все, что кажется ценным, и не волнуйтесь об опустошенном остове. Рассмотрим такой кошмарный сон, который приснился одной пациентке после первого сеанса:

«Я все еще училась на юридическом факультете, но пыталась рассмотреть дело в открытом большом переполненном зале суда. Я все еще молодая женщина, но мои волосы были коротко подстрижены, и я была одета в мужской костюм с сапогами. Мой отец, облаченный в длинную белую мантию, предстал перед судом по обвинению в изнасиловании, а я была обвинителем, рассматривающим его дело. Я знала, что это самоубийство, потому что в конце концов он выследит меня и убьет за то, что я сделала с ним».

Сон разбудил ее в три часа и был столь пугающим и таким настоящим, что, ужасаясь возможного вторжения, она помчалась по дому, закрывая запоры на всех окнах и дверях. Даже когда она рассказывала мне об этом сне три дня спустя, она все еще испытывала тревогу.

Как же нам разграбить этот сон в терапевтических целях. Прежде всего, посмотрите на определенное время. Так как мы только начинали терапию, моя первостепенная задача состояла в том, чтобы выковать сильный терапевтический союз. Поэтому мои вопросы и соображения фокусировались главным образом на тех аспектах сна, которые имели отношение к вовлеченности и безопасности в терапевтической ситуации. Я задавал такие вопросы, как: «Что, по-вашему, стоит за тем, что вы отправляете своего отца под суд? Интересно, может это быть связано с тем, о чем вы рассказывали мне на первом сеансе терапии. Ощущаете ли вы опасность, выражая себя свободно в этом кабинете? А ваши мысли по поводу того, что зал суда был открытым и переполненным? Интересно, у вас есть тревоги или сомнения по поводу частного характера и конфиденциальности наших встреч?»

Заметьте, что я не пытался интерпретировать сам сон. Я не спрашивал о многих любопытных аспектах этого сна: путаница с ее полом, ее одежда, белая мантия на ее отце, его обвинение в изнасиловании. Я прикрепил к ним ярлыки и убрал на хранение. Наверное, я смогу вернуться к этим образам на будущих сеансах, но на первом этапе терапии у меня совершенно иные приоритеты: я должен уделить внимание фрейму терапии: доверию, безопасности и конфиденциальности.

Другому пациенту после нашего первого сеанса приснился следующий сон:

«Я отправился в универмаг, чтобы купить все необходимое для поездки. Однако там не было некоторых нужных мне вещей. Они находились внизу, в подвале, и я начал спускаться вниз по темной и неустойчивой лестнице. Это было страшновато. Вдруг я увидел ящерицу. Это было хорошим знаком: я люблю ящериц — они сильные, они не изменились за миллион лет. Позднее я поднялся наверх в поисках моей машины, которая была окрашена во все цвета радуги. Но она исчезла — быть может, ее украли. После чего на месте для стоянки я увидел свою жену, но мои руки были заняты тюками, и мне хотелось поскорее подойти к ней или сделать что-нибудь, хотя бы помахать ей. Ее родители также были там. Они были пигмеями и пытались развести костер на месте для стоянки».

Пациент, суровый и неинтроспективный сорокалетний мужчина, долго сопротивлялся терапии и согласился проконсультироваться со мной, только когда его жена пригрозила бросить его, если он не изменится. Его сон, очевидно, был навеян началом терапии, которая часто изображается в снах как поездка или путешествие. Он чувствовал, что не готов к терапевтическому предприятию, потому что вещи, которые были ему необходимы, лежали в подвале (то есть в глубинах, его бессознательном). А добраться туда очень сложно и страшно (лестница в темноте ужасна и неустойчива). Более того, он сопротивляется терапевтическому предприятию: ведь он восхищается ящерицами, которые не изменились за сто миллионов лет. Или, может быть, он двойственно настроен по отношению к изменению — его машина сомнительного радужного цвета, но он не может найти ее.

Моя задача на открывающих терапию сеансах. Помочь ему заняться терапией и преодолеть свое сопротивление. Потому я сконцентрировался только на тех составных частях сна, которые имели отношение к началу терапии: символ путешествия, его чувство неподготовленности и несоответствия требованиям, темная неустойчивая лестница, спуск, ящерица. Я намеренно не спрашивал о других аспектах сна: его жена и его трудности в общении с ней и ее родителями, которые, превратившись в пигмеев, зажгли костер на месте стоянки. Дело не в том, что эти аспекты не были существенными: на последующих сеансах нам предстояло потратить значительное время, изучая его отношения с женой и родителями, — но на втором сеансе терапии перед нами стояли другие проблемы, которые нужно было разрешить немедленно.

Этот сон, между прочим, иллюстрирует важный аспект понимания феномена, который Фрейд описал в «Интерпретации снов». Заметьте, что сон имеет дело с несколькими абстрактными идеями — началом психотерапии, страхом изучения личного бессознательного, чувством несоответствия, неуверенностью в том, что перемены необходимы. Однако сны (за исключением редко встречающегося слухового опыта) представляют собой визуальные феномены, и отдел сознания, отвечающий за производство снов, должен найти способ превратить абстрактные идеи в визуальную форму (путешествие, неустойчивая лестница, спускающаяся в подвал, ящерица, машина всех цветов радуги).

Другой клинический пример. Сорокапятилетний мужчина, находящийся в глубоком горе после того, как за четыре года до этого скончалась его жена, очень часто видел сны и рассказывал долгие, сложные и захватывающие истории в течение каждого сеанса. Требовалась сортировка: время не позволяло исследовать все сны. И мне приходилось выбирать только те, что могли облегчить нашу работу над хроническим патологическим горем. Рассмотрим два таких сна:

«Я находился в моем летнем доме, и моя жена тоже была там, но очень смутно — просто присутствие на заднем плане. У дома была крыша иного рода, дерновая крыша, из которой рос высокий кипарис — прекрасное дерево, однако из-за того, что оно угрожало всему дому, мне пришлось срубить его».

«Я был дома и чинил крышу, делая что-то вроде украшения на ней, когда я почувствовал сильное землетрясение и увидел силуэт города, сотрясающегося вдали. Я увидел, как упали два близнеца-небоскреба».

Эти сны, очевидно, относились к его горю: его ассоциации с «дерном», так же как и с «украшением» крыши, соотносились с могилой и надгробной плитой его жены. Это достаточно обычное явление, когда жизнь предстает в снах в качестве дома. Смерть его жены и его нескончаемое горе символизировал кипарис, который угрожал всему дому и который потому следовало срубить. Во втором сне смерть его жены представлена как землетрясение, разрушавшее два близнеца-небоскреба: супружескую пару. (Этот сон, к слову сказать, случился за годы до террористического нападения на Всемирный торговый центр.) В терапии мы очень долго работали над проблемой примирения с тем, что завершилось его супружество, в котором он прожил долгие годы, что его жена действительно умерла и что он должен выкинуть это из головы, постепенно отделиться от своей жены и изменить свою жизнь. Помощь, предоставленная его снами, оказалась очень действенной в процессе терапии — они показывали ему, что пришло время свалить дерево и обратить свое внимание на живых.

Иногда сон пациента содержит образы столь сильные, столь определенные, включающие так много пластов значения, что они врезаются в мою память, и я обращаюсь к ним снова и снова в течение последующего курса терапии.

Например:

«Я стояла на веранде своего дома, глядя в окно на отца, сидящего за столом. Я вошла внутрь и попросила у него денег на бензин. Он полез в карман и, протягивая мне пачку банкнот, указал на мою сумочку. Я открыла кошелек и обнаружила, что он уже доверху забит деньгами. Затем я сказала, что мой бензобак пуст, а он вышел к машине и показал на счетчик, говорящий, что бензобак полон».

Самая главная тема этого сна заключалась в противопоставлении пустоты и полноты. Пациентка хотела получить что-то от своего отца (и от меня, так как комната во сне по форме сильно напоминала мой кабинет). Но она не могла понять, чего именно. Она просила денег и бензина, но ее кошелек был набит деньгами, а бензобак полон. Сон демонстрировал охватывающее ее чувство пустоты, как и ее веру в то, что у меня была сила заполнить ее, если бы она только смогла задать верный вопрос. Потому она настойчиво требовала от меня самых разных вещей: комплиментов, уточнений, специального лечения, подарков на дни рождения — только чтобы знать, что я ценю ее выше остальных. Моя задача в терапии состояла в том, чтобы перенаправить ее внимание от получения даров на богатство ее собственных внутренних ресурсов.

Другая пациентка видела себя во сне как горбуна и, изучая свой внешний вид в зеркале, пыталась отделить крепко держащийся горб, который в конце концов трансформировался в кричащего ребенка, ухватившегося за ее спину и вонзающего в нее свои длинные ногти. Образ ее внутреннего кричащего, назойливого ребенка сильно помог в ее будущей терапии.

Другая пациентка, чувствующая себя в ловушке из-за необходимости заботиться о своей престарелой и очень требовательной матери, увидела во сне, как ее тело обретает форму инвалидной коляски.

Третьему пациенту, который начинал терапию с потерей памяти о событиях первых десяти лет жизни и с отсутствием какого-либо любопытства о своем прошлом, приснился сон о том, как он гулял вдоль побережья Тихого океана и обнаружил реку, текущую в обратном направлении, от океана. Он пошел вдоль реки и вскоре нашел своего мертвого отца, жалкого бездомного человека, стоящего перед входом в пещеру. Немного дальше он увидел своего деда в такой же ситуации. Пациента преследовал страх смерти, и образы сна в виде реки, текущей вспять, свидетельствовали о его попытке разорвать неизбежный бег времени — пойти назад сквозь время и найти своих мертвых отца и деда все еще живущими. Он очень стыдился своей слабости и провала своей семьи, а сон открыл важную часть работы как над стыдом, обращенным в прошлое, так и ужасом перед повторением.

У другого пациента был жуткий кошмар:

«Я гулял вместе с дочерью, и внезапно она начала погружаться. Она исчезала в зыбких песках. Я поспешил открыть мой рюкзак, чтобы вынуть камеру, но никак не мог расстегнуть «молнию». И моя дочка исчезла, погрузившись целиком. Слишком поздно. Я не мог спасти ее».

Второй сон той же ночью:

«Моя семья вместе со мной была захвачена в доме неким стариком, убившим много людей. Мы закрыли тяжелые ворота, а затем я пошел поговорить с убийцей, у которого было удивительно знакомое лицо и который был одет как член королевской семьи. Я сказал: «Я не хочу обижать вас, но в данных обстоятельствах вы должны уважать наше нежелание впускать вас внутрь».

Пациент посещал терапевтическую группу, и незадолго до этих сновидений был атакован несколькими членами, которые сказали ему, что он ведет себя как камера, снимающая группу, наблюдатель, не принимающий личного участия и не приносящий свои чувства в группу. Между прочим, очень часто следующий сон той же самой ночи выражает ту же самую проблему, но языком других образов. (Фрейд называл подобные сны парными.) В нашей терапевтической работе мы приступили, как и во всех других примерах, к скрупулезной работе над теми частями сна, которые соответствовали текущему этапу терапии — на этом примере, недостаток вовлеченности и ограничивающий аффект, — и не стали пытаться разобрать сон во всей его полноте.