Глава 6. Эмпатия: взгляд из окна пациента

 

Странным образом некоторые фразы или события остаются в памяти и даже со временем дают утешение или наставление. Десятилетия назад я принимал пациентку с раком груди. Во времена своей молодости она находилась в долгой, мучительной борьбе со своим тираническим отцом. Стремясь к примирению, к новому свежему началу в их отношениях, она с нетерпением ждала, когда отец повезет ее в колледж на машине — тогда она могла бы побыть с ним наедине в течение нескольких часов. Но столь долго ожидаемая поездка обернулась катастрофой: ее отец был в своем репертуаре, долго ворча по поводу отвратительной, заваленной мусором речушки в стороне от дороги. Она же, с другой стороны, не видела никакого мусора в этом прекрасном чистом сельском потоке. Она не нашлась, что ответить, и, в конце концов, погрузившись в молчание, они провели остаток пути, не глядя друг на друга.

Позже, она ехала той же самой дорогой одна и была поражена, заметив, что там было две реки — по одной на каждой стороне дороги. «На этот раз я вела машину, — сказала она печально, — и река, которую я видела из окна со стороны водителя, была именно такой безобразной и загрязненной, какой ее описал мой отец». Но к тому времени, когда она научилась видеть мир из окна своего отца, было слишком поздно — он уже скончался.

Эта история запомнилась мне, и во многих случаях я повторял себе и моим студентам: «Смотрите из окна другого. Попытайтесь увидеть мир таким, каким его видит ваш пациент». Женщина, поведавшая мне об этом случае, умерла через некоторое время от рака груди, и я сожалею, что не могу рассказать ей, сколь полезной была ее история для меня, моих студентов и многих пациентов в течение многих лет.

Пятьдесят лет назад Карл Роджерс охарактеризовал «осторожную эмпатию» как одну из трех наиболее значимых черт профессионального терапевта (вместе с «безоговорочным позитивным расположением» и «искренностью») и положил начало области психотерапевтического исследования, которое в конечном счете привело к четкому доказательству практической эффективности сочувствия.

Процесс терапии улучшается, если терапевт осторожно проникает в мир пациента. Пациенты получают пользу от самого опыта полного исследования и полного понимания. Так, для нас важно оценить, как именно наш пациент воспринимает прошлое, настоящее и будущее. Я считаю обязательным для себя неоднократно резюмировать мои наблюдения. Например:

«Боб, вот что я понимаю, когда думаю о ваших взаимоотношениях с Мэри. Вы говорите, что убеждены в вашей с ней несовместимости, что вы очень хотели бы расстаться с ней, что вас утомляет ее общество и вы избегаете проводить наедине с ней целые вечера. Но сейчас, когда она сама поступила так, как вы хотели, и оставила вас, вы снова мечтаете о ней. Мне кажется, я слышу, как вы говорите, что не желаете быть с ней, но не можете примириться с мыслью, что она не будет доступна тогда, когда может понадобиться вам. Я прав?»

Осторожная эмпатия имеет особое значение в состоянии «здесь-и-сейчас» терапевтического сеанса. Помните, что пациенты воспринимают терапевтические сеансы совсем иначе, нежели психиатры. Снова и снова терапевты, даже самые опытные, бывают поражены, столкнувшись с этим феноменом. Иногда один из моих пациентов в начале сеанса описывает свою сильную эмоциональную реакцию на что-то, произошедшее на предыдущем сеансе, и меня это абсолютно сбивает с толку: я никак не могу представить себе, что же вызвало у него столь сильный ответ.

Такие серьезные различия между видением пациента и психиатра впервые были замечены мной годы назад, в процессе исследования ощущений целого ряда людей при групповой психиатрии. Я попросил членов группы заполнить вопросник, в котором бы они определили решающие эпизоды каждой встречи. Описываемые яркие и разнообразные эпизоды сильно отличались от ключевых моментов каждой встречи, фиксируемых лидерами групп. Аналогичное различие существовало также между участниками и лидерами в выборе наиболее важных эпизодов для группового восприятия в целом.

В следующий раз я столкнулся с разногласиями между \ восприятием пациента и терапевта при проведении неофициального опыта, состоящего в том, что мы с моей пациенткой записали краткое изложение каждого психиатрического сеанса. У этого опыта была любопытная предыстория. Пациентка, Джинни, весьма талантливая писательница с богатым воображением, страдала не только из-за серьезного творческого кризиса, но и просто кризиса самовыражения во всех областях. Годовое посещение моей терапевтической группы практически не принесло никаких результатов: она почти не раскрыла себя, дала знать слишком мало о себе другим людям и идеализировала меня так сильно, что искренний контакт был бы просто невозможен. Затем, когда Джинни была вынуждена оставить группу по финансовым причинам, я предложил ей необычный эксперимент. Я выразил готовность встретиться с ней индивидуально, но с условием, что вместо оплаты она напишет не ограниченное какими-либо рамками откровенное изложение каждого терапевтического сеанса и отразит в нем все те чувства и мысли, которые она не высказала во время нашей встречи. Я, со своей стороны, решил делать то же самое и предложил, чтобы мы совместно передавали наши запечатанные еженедельные отчеты моему секретарю и каждые несколько месяцев могли бы читать записи друг друга.

Делая подобное предложение, я преследовал совершенно конкретные цели. Я надеялся, что письменное задание может не только высвободить процесс письма моей пациентки, но и заставит ее чувствовать себя более раскованно во время сеансов. Наверное, я ожидал, что чтение моих записей поможет улучшить наши взаимоотношения. Я намеревался сочинять искренние письма, передавая мои собственные ощущения в течение сеанса: мои радости, разочарования, факторы, отвлекающие мое внимание. Вероятно, если бы Джинни представила меня в более реалистичном свете, она идеализировала бы меня гораздо меньше и смогла относиться ко мне просто по-человечески.

(В качестве отступления от темы, не имеющей отношения к данной дискуссии об эмпатии, я хотел бы добавить, что этот опыт произошел в то время, когда я сам пытался раскрыться в качестве писателя и, предлагая сочинять параллельно с моим пациентом, заботился о своих собственных интересах: это необычное письменное упражнение давало шанс разбить мои профессиональные оковы, освободить мой голос, написав все то, что пришло мне в голову сразу же по прошествии каждого сеанса.)

Обмен записями каждые несколько месяцев стал для меня опытом, подобным «Расёмону»: хотя мы проводили этот сеанс вместе, мы воспринимали и помнили его совершенно по-разному. Например, мы разбирали разные эпизоды сеанса. Мои элегантные и блестящие интерпретации? Она никогда их даже не слышала. Вместо этого она придавала огромное значение мельчайшим деталям, которые я практически не замечал: моим комплиментам по поводу ее одежды, внешнего вида или творчества, моим неловким извинениям за опоздание на несколько минут, моему смеху над ее шутками и тому, как я поддразнивал ее во время ролевой игры.[4]

Все эти опыты научили меня не предполагать, что мы с пациентом одинаково воспринимаем все, что происходит, в течение этого часа. Когда пациенты говорят о чувствах, испытываемых ими на предыдущем сеансе, я считаю себя обязанным спросить об их переживаниях и почти всегда узнаю для себя что-то новое и неожиданное. Сочувствие настолько становится частью нашей повседневной жизни — популярные певцы исполняют банальные песенки о том, что значит быть в шкуре другого, — что мы склонны забывать о сложности этого процесса. В действительности невероятно трудно узнать, что испытывает другой человек; слишком часто мы переносим наши собственные чувства на другого.

Обучая студентов сочувствию, Эрих Фромм часто цитировал сентенцию Теренция двухтысячелетней давности: «Я человек — и ничто человеческое мне не чуждо» — и призывал нас быть искренними с той частью нас самих, которая соотносится с каким-либо поступком или фантазией, предложенными пациентами, неважно, насколько ужасными, жестокими, похотливыми, мазохистскими или садистскими они ни были бы. Если мы не делаем этого, он советовал нам проанализировать, почему мы приняли решение спрятать эту часть себя.

Конечно, знание прошлого пациента в большой степени увеличивает нашу возможность взглянуть из окна пациента. Если, например, пациенты пережили длительную серию утрат, в дальнейшем они будут воспринимать мир через призму этих утрат. В частности, они могут сопротивляться вашему влиянию или не позволить вам стать слишком близкими, боясь пережить еще одну потерю. Поэтому исследование прошлого может оказаться существенным даже не для понимания причинной связи, но просто потому, что это позволит нам осторожно проявлять свою эмпатию.

 

Глава 7. Учите эмпатии

 

Осторожная эмпатия — это существенная черта не только для терапевта, но и для пациентов, и мы обязаны помочь пациентам развить эмпатию по отношению к другим людям. Помните, что наши пациенты обычно приходят к нам из-за неуспешности в создании и поддержании межличностных отношений, которые бы приносили им радость. Многим не удается проникнуться чувствами и ощущениями других.

Я убежден, что модель «здесь-и-сейчас» предоставляет терапевтам удобную возможность для того, чтобы помочь пациентам развить эмпатию. Стратегия достаточно прямолинейна: помогайте пациентам испытывать эмпатию вместе с вами, и они автоматически перенесут ее на других важных людей в своей жизни. Довольно часто терапевты интересуются, как, по мнению пациента, то или иное его заявление или действие может повлиять на других. Я просто предлагаю, чтобы сам терапевт выступал объектом в этом вопросе.

Когда пациенты пытаются предположить, о чем именно я думаю, я, как правило, корректирую их ответ. Если, к примеру, пациент объясняет некоторый жест или замечание и говорит: «Вам, наверное, надоело встречаться со мной», или «Я знаю, что вы сожалеете, что вообще связались со мной», или же «Встреча со мной, наверное, самая неприятная часть вашего дня», — я попробую изучить ситуацию и скажу: «В этом кроется какой-то вопрос и для меня?»

Это, конечно же, элементарная школа социальных навыков: я побуждаю пациента обратиться ко мне и спросить меня напрямую, и я прилагаю все усилия для того, чтобы ответить ему с предельной откровенностью и пользой для наших взаимоотношений. Например, я мог бы сказать следующее: «Вы анализируете мои эмоции совершенно неправильно. Я не испытываю всех этих чувств. Я доволен нашей работой. Вы проявили большую смелость, упорно работали, не пропустили ни одного сеанса, ни разу не опоздали, вы воспользовались возможностью и поделились со мной столь личным. В любом случае, вы делаете все от вас зависящее. Но я все же заметил, что всякий раз, когда вы пытаетесь догадаться о моих чувствах к вам, это не соответствует моему внутреннему восприятию, и ошибка всегда заключается в одном и том же: вы считаете, что я забочусь о вас гораздо меньше, чем на самом деле». Еще один пример:

«Я знаю, что вы уже слышали эту историю, но…» (и пациент начинает рассказывать длинную историю).

«Меня удивляет, как часто вы говорите, что я уже слышал эту историю, а затем продолжаете рассказывать ее». «Я знаю, что это дурная привычка. Я ничего не могу с этим поделать».

«Как вы думаете, что я чувствую, слушая одну и ту же историю снова и снова?»

«Должно быть, это утомительно. Наверное, вы хотите, чтобы сеанс поскорее закончился, наверное, вы смотрите на часы».

«В этом кроется вопрос для меня?» «Ну, хорошо, так как?»

«Я с нетерпением выслушиваю ту же историю вновь. Я чувствую, что она становится преградой между нами, как будто бы вы не хотите разговаривать со мной. Вы правы насчет того, что я сверялся с часами. Но с надеждой, что, когда ваша история закончится, у нас еще будет время пообщаться до конца сеанса».