Глава четвертая. Подводные изыскания

 

После окончания оккупации меня назначили в Марсель заведовать сборным пунктом для возвращающихся моряков. Как-то ночью я стал раздумывать о своем прошлом и будущем. Конечно, я находился на нужной работе, но я не сомневался, что ее может выполнить любой офицер. Между тем подводные эксперименты, начавшиеся в свое время по нашей собственной инициативе, не могли не представлять интереса для военно-морского флота. Ныряльщики могли выполнять самую разнообразную работу, когда дело шло о поврежденных и торпедированных судах.

Чтобы убедить министерство, что я принесу больше пользы в качестве ныряльщика, я направился в Париж и показал адмиралу Андрэ Лемонье и его штабу фильм о работе на затонувших судах с участием Дюма и Тайе. На следующий день я уже ехал в Тулон с поручением возобновить подводные эксперименты.

Тайе был счастлив оставить свою временную работу лесника. Мы привлекли Дюма в качестве вольнонаемного специалиста и заняли письменный стол в канцелярии начальника порта, поставив дощечку с надписью Groupe de Recherches Sous-Marines (Группа подводных изысканий). Начальником группы был назначен старший по чину Филипп. Все наше снаряжение состояло из двух аквалангов. Разумеется, это не мешало нам при каждой возможности рекламировать самих себя в качестве мощного отдела Марин Насиональ.

В наше распоряжение направили трех унтер-офицеров: Мориса Фарга, Жана Пинара и Ги Морандьера. Дюма преподал им краткосрочный курс работы с аквалангом и сделал их инструкторами ныряльного дела. Постепенно мы обзаводились средствами, людьми, мотоциклами, грузовиками, а вскоре у нас появилось и свое суденышко – новенькая моторная лодка «Л'Эскилляд».

После «Л'Эскилляд» мы получили двухвинтовой катер ВП-8 в семьдесят два фута длиной, который Тайе переоборудовал в базу для ныряния, установив на нем специальные площадки, резервуары со сжатым воздухом и рекомпрессионную камеру. В это же время мы изготовили некоторое количество аквалангов для британского военно-морского флота. Сэр Роберт Дэвис, изобретатель аппарата для спасения с подводных лодок и глава крупнейшей в мире фирмы по производству ныряльного и водолазного снаряжения, купил право на изготовление аквалангов в Великобритании.

Нашим наиболее крупным приобретением был «Альбатрос», настоящая морская плавучая база для ныряльщиков, переданная нам военно-морским министерством. «Альбатросу» было всего два года, однако он успел многое пережить. Он не был еще спущен со стапелей, не был даже покрашен, когда его захватили на немецкой верфи русские. Они передали судно англичанам, и оно бросило якорь на Темзе. Затем «Альбатрос» очутился во Франции. Некрашеный, переходивший в течение двух лет из рук в руки, он попал к нам в довольно запущенном состоянии. В группе подводных изысканий «Альбатрос» нашел, наконец, себе счастливую гавань. С огромным увлечением, забыв обо всем другом, мы принялись оборудовать наше новое судно, которое окрестили «Инженер Эли Монье» – по имени моего знакомого морского инженера, погибшего из-за несчастного случая во время ныряния.

Затонувший «Дальтон» сделал из нас глубоководных ныряльщиков, благодаря «Эли Монье» мы приобщились к океанографии. На нем мы побывали у берегов Корсики, Сардинии, Туниса, Марокко и на просторах Атлантики. С нами выходили в плавание научные работники; они расширяли наши познания о море и сами увлекались аквалангом, который позволял им своими глазами наблюдать жизнь глубин.

Штаб утвердил планы работ ныряльщиков, осуществлявшиеся под руководством видных специалистов, в том числе военврачей Ф. Дэвилля и Дюфо-Казенаба. Жан Алина заведовал нашим «игрушечным магазином», где он изобретал и изготовлял новые маски, скафандры, оружие и аппаратуру для подводного освещения. Там мы сконструировали и «подводные сани», которые позволяли буксировать ныряльщика со скоростью шести узлов^[12]; это во много раз увеличивало наши возможности в области подводных поисков.

Мы придумали удобное устройство, которое прикреплялось на поясе: маленький буй с тросиком и грузом. В ходе рекогносцировки на «санях» ныряльщик выбрасывал буй, если замечал что-нибудь интересное, и продолжал движение. Другой ныряльщик мог спуститься в глубину по тросику и обследовать замеченный предмет.

Наша группа установила связь с океанографическими и водолазными учреждениями Великобритании, Германии, Швеции, Италии.

В годы войны британский флот осуществил ценные исследования восприимчивости организма ныряльщика к подводным взрывам. Профессор Дж. Б. С. Хелдэйн, участник ряда экспериментов, писал:

 

«Нужно быть по-настоящему отважным человеком, чтобы искать магнитные мины в мутной воде, особенно если вам пришлось видеть, как подрываются ваши товарищи. Нужна сверхчеловеческая смелость, когда знаешь, что если ты поспешишь наверх, услышав шипение мины, то в лучшем случае окажешься парализованным на всю жизнь, а то и изорванным в клочья».

 

Нас втравил в это малоприятное дело Дюма – неисправимый любитель острых ощущений под водой. Находясь в одно из воскресений в Санари, он решил наглушить рыбы и швырнул в воду итальянскую ручную гранату. Через пару секунд на поверхности воды появилось несколько оглушенных рыбешек. Тайе нырнул и достал со дна вдесятеро большее количество убитой рыбы – яркое доказательство того, что глушение взрывом является крайне расточительным способом рыбной ловли, если нет возможности нырнуть и собрать весь улов.

Дюма бросил вторую гранату. Она не взорвалась. Диди выждал несколько минут и нырнул проверить, в чем дело. Граната лежала на дне на глубине пятнадцати футов. Дюма увидел, как от нее поднимается цепочка пузырьков, однако не понял, что это означает. Граната взорвалась как раз под ним – самый худший изо всех вариантов, так как взрывная волна идет в направлении менее плотных слоев воды.

Дюма не приходилось опасаться осколков, ибо они теряют свою ударную силу уже на расстоянии нескольких футов из-за сопротивления воды. Зато взрывная волна, поражая тело человека, может оказаться смертельной. Тем не менее Тайе увидел, как Дюма выбрался на поверхность и побрел, шатаясь, к берегу. Весь организм его был потрясен, однако обошлось без повреждений.

Удар взрывной волны нарушает мозговую ткань. Мы ознакомились с исследованиями англичан и убедились, что Дюма находился от места взрыва на расстоянии, означающем верную смерть; отсюда мы сделали вывод, что сопротивляемость голого человека взрывной волне значительно превосходит все предположения.

И вот Дюма и Тайе решили проверить эту гипотезу поближе. У Хелдэйна сказано: «Для выяснения грозящей опасности полезно провести опыты над животными, но эти опыты не говорят нам точно о том, что может вынести человек. Здесь требуются люди, достаточно смелые или увлеченные своим делом, чтобы быть готовыми пожертвовать собой».

Мы стали попарно погружаться в воду, в которой все ближе к нам производился взрыв фунтового заряда ТНТ. Эксперимент прекращался тогда, когда взрыв начинал причинять нам слишком уж неприятные ощущения. Главная опасность заключалась в том, что мы могли получить внутренние повреждения, даже ничего и не почувствовав. Тем не менее мы благополучно завершили нашу программу опытов.

Подводный взрыв динамита неприятно отдавался в ушах и вызывал ощущение резкого удара по всему телу. Взрыв фунтового заряда немецкого толита действовал иначе – словно тяжелый мешок с песком ударял в грудь, основательно потрясая весь организм. Поразительно, до чего близко мы могли подходить к заряду без последствий для здоровья.

Взрывчатка одного типа, который я не могу здесь назвать, заставила Тайе и Дюма пережить настолько неприятное мгновение, что мы решили найти себе лучшее занятие. Результаты опытов и так уже оказались достаточно красноречивыми. Первый наш вывод гласил, что голый человек обладает лучшей сопротивляемостью взрыву, чем водолаз. Этот кажущийся парадокс объясняется тем, что взрывная волна распространяется в ткани человеческого тела примерно с той же скоростью, что в воде: еще одно доказательство сходства между нашей тканью и морской водой. Слабым местом водолаза оказывается… его шлем: хотя он и предохраняет голову от ударов извне, но взрывная волна проникает сквозь мягкий костюм в тело и передается по нему вверх, а внутри шлема нет контрдавления, которое могло бы нейтрализовать ее действие.

Неприятно идти на войну, когда для всех остальных война кончилась. Однако таков удел подрывников и матросов на минных тральщиках, которые ищут в воде зловещие предметы, расставленные воюющими сторонами. Поиск мин не относился к основным обязанностям Группы подводных изысканий, но штабы умеют выступать крайне убедительно, когда ставят новые задачи подчиненным им подразделениям.

Подъем затонувших судов и ремонт доков в Тулоне были сильно затруднены наличием в окружающих водах необнаруженных немецких мин. В районе Поркерольских островов существовала большая опасность для судоходства: здесь в самых неожиданных местах попадались контактные мины. Как обычно, мы начали свою работу с расспросов местных рыбаков. Они показали нам свою карту; на ней был нанесен узкий безопасный проход, по которому они выходили в море.

Мы вышли на «Л'Эскилляде» и двинулись полным ходом по безопасному коридору, радуясь хорошему началу. Вдруг я увидел в угасающем вечернем свете рожки мины в нескольких дюймах от нашего борта. Я сбавил ход и выставил наблюдателей. Наблюдатель на носу то и дело кричал: «Мина!» Было похоже, что большинство мин столпилось как раз в «безопасном» проходе.

Особенно внушительное впечатление производили мины снизу. Морские желуди^[13] и водоросли покрывали их поверхность, приспособив ее для своих нужд, как море всегда поступает с изделиями рук человеческих. Антеннообразный спусковой механизм торчал сверху, словно колючки чудовищных морских ежей; уходивший вниз якорный трос усеяли ракушки. На первый взгляд казалось, что мины утратили свои разрушительные свойства. Однако это были настоящие грозные мины, несмотря на все внешние изменения. Мы не брали на себя дело подрыва находок, но в наши обязанности входило присоединять к ним электропровода, которые тянулись до прикомандированного к нам специального судна, стоявшего в стороне на расстоянии двухсот ярдов.

Вскоре штаб поручил нам новую трудную операцию. В тулонской гавани, как раз на главном фарватере, плавал на воде красный буй, означая предполагаемое место гибели корабля. Здесь было достаточно мелко, чтобы возникла угроза для судоходства. Подрывная команда получила приказ убрать все препятствия, но осторожный офицер разглядел сверху какието странные предметы и решил задержать подрывников, пока мы не осмотрим затонувшее судно. Мы с Дюма и Тайе поплыли вниз и обнаружили большую баржу, доверху нагруженную металлическими цилиндрами. Цилиндры покрылись слоем тины, которую с аппетитом пощипывали рыбы. Мы осмотрели груз со всех сторон и даже соскребли тину; под ней был алюминий. Наконец я принялся фотографировать баржу, как вдруг Дюма схватил меня за руку и быстро потащил к поверхности.

«Я узнал их, – сообщил он нам. – Это специальные немецкие мины. Они являются одновременно и магнитными и акустическими, да еще к тому же они срабатывают под действием волновых колебаний в толще воды».

Наш эксперт по взрывчатке подтвердил, что эти мины, сконструированные уже в конце войны, относятся к наиболее изощренным изобретениям нацистов. По его расчетам, здесь лежало на дне около двадцати тонн сильнейшей взрывчатки: вполне достаточно для того, чтобы разрушить доки и уничтожить в Тулоне большую часть листвы, оконных стекол, неоновых реклам, дымоходных труб и черепицы.

Подрывники изучили наши фото и заявили, что попытка удалить хотя бы одну мину может привести к взрыву всего груза; тот же эффект получится, если попробовать оттащить баржу. Оставалось только оградить большую часть фарватера вехами и ждать, когда морская вода разрушит механизм мин. Покидая это совещание, мы невольно вспоминали тыкающихся носами в мины рыб и то, как мы сами, соскребали тину с алюминиевой оболочки.

В другой раз меня вызвал капитан Бурраг, проводивший по заданию министерства реконструкции мероприятия по разминированию.

«У меня есть для вас несколько паршивеньких мин, – заявил он весело. – В водах вокруг Сета в Лионском заливе немцы, за неимением лучшего, набросали плохонькую взрывчатку прямо на дно, а взрыватели установили на высоких подставках».

Он изобразил на бумаге, как подставки соединены между собою, чтобы мины взрывали одна другую. Обедневшие авторы этого заграждения приспособили также маленькие буи, которые удерживались тросиками на самой поверхности воды. Стоило пароходному винту зацепить такой тросик, и мина взрывалась.

Минные тральщики уже прочистили этот район три года назад; но вот одна из барж сетского муниципалитета взорвалась, причем подозрение пало на злополучные немецкие мины.

Мы направились в Сет для предварительных исследований. Зловещие сувениры были рассыпаны по неровному каменистому дну на глубине от шести до сорока футов в холодной и беспокойной воде. Взрывчатка плотно осела в иле между камнями, так что в отдельных случаях только взрыватели торчали. Сеть соединяющих мины проводов была в значительной мере разрушена за шесть лет. Мины лежали вдоль побережья на протяжении многих миль, чаще всего на глубине двадцати пяти футов, при очень плохой видимости. Я рассчитал, что если мы будем применять обычную технику поисков с аквалангом, то понадобится не один год, чтобы мы смогли с уверенностью сказать, что установили местоположение всех мин на минном поле общей площадью в семь с половиной акров. Однако меня отнюдь не привлекала перспектива отдать несколько лет своей жизни ныряльщика поискам примитивных мин в грязной холодной воде. Надо было изобретать новую технику разминирования. Я обратился к капитану Буррагу с предложением переоснастить ВП-8.

В переоборудованном виде наше судно вызвало большой интерес у сетских граждан. На палубе высилась новая мачта, от которой отходили в стороны две пятидесятифутовые стрелы, поддерживаемые вантовыми тросами. Все это сооружение было разукрашено разноцветными вымпелами. Пять фалов с яркими тряпочками через каждый ярд тянулись с палубы через блоки на стрелах, а оттуда опускались в воду. Расстояние между фалами составляло двадцать два фута; центральный фал спускался за кормой. К концам стрел были привязаны две лодки; в каждой сидело по матросу. У одного был запас белых буйков, у другого багор в руках.

К концам фалов крепились сорокафунтовые свинцовые грузила обтекаемой формы, за которые цеплялись ныряльщики с аквалангами. И вот мы принялись медленно крейсировать взад и вперед вдоль побережья. Ветер развевал флажки, офицеры выкрикивали с мостика команду потравить или выбрать фалы. Матрос в лодке с левого борта оставлял за собой шеренгу белых буйков, затем судно круто поворачивало и шло параллельным курсом, а матрос в лодке с правого борта собирал буйки багром. Два месяца тянулась наша операция.

Мы обезвредили четырнадцать мин и были уверены, что не прозевали ни одной. Ныряльщики-разведчики были распределены по фронту так, что могли внимательно обследовать каждый фут. Обнаружив мину, они выпускали наверх желтый буй. Флажки на фалах позволяли точно следить за глубиной, и офицеры на мостике давали команду приподнять или опустить ныряльщика в соответствии с гидрографической картой, так что ныряльщик находился постоянно на расстоянии трех футов над дном. Мы меняли курс каждые полчаса, так что ныряльщики могли чередоваться после каждого захода.

Мы страшно гордились своим карнавальным судном. Из двадцати разведчиков только двоим приходилось нырять раньше. Мы внимательно следили за новичками, боясь как бы они не запутались в зловещей сети минного заграждения. Но они все быстро стали настоящими человеко-рыбами.

Когда настала пора подрывать наши находки, новым ныряльщикам дали самостоятельное задание – подготовить к взрыву отмеченные желтыми буями мины. Они восприняли это задание как праздник…

К числу подчиненных задач Группы подводных изысканий относилась в то время подводная фотография. Нас попросили заснять в действии «антиасдиковые пилюли»; в результате появился на свет первый фильм о действиях подводной лодки в ее стихии.

Асдик – это подводный эквивалент радара, ультразвуковой аппарат, при помощи которого союзники выслеживали подводные лодки. Нацисты выдумали в ответ «антиасдиковую пилюлю» – маленькую коробочку, выбрасываемую с преследуемой лодки. Коробочка сбалансирована так, что повисает в воде. Она непрерывно выделяет пузырьки воздуха, имитируя шум работающего мотора и заставляя преследователей обрушивать на то место град глубинных бомб. Стоило одной подводной лодке набросать побольше таких коробочек, и у противника складывалось впечатление, что в глубине притаилась грозная эскадра.

Филипп Тайе прыгнул в воду с кинокамерой и занял позицию как раз по курсу подлодки. Она шла на небольшой глубине, разбрасывая «пилюли». Тайе увидел, как из мглы появился и проследовал мимо установленный на носу лодки сетерез. Затем проскользнул и исчез в толще воды весь корпус, оканчивающийся двумя мерно вращающимися винтами, которые напомнили Филиппу игрушечные пропеллеры. «Пилюли» действовали в полном соответствии с теорией; но гораздо большее впечатление произвела на Филиппа сама подводная лодка – никакого сравнения с инсценированными кадрами из военных кинофильмов. Мы решили заснять подводную лодку совершающей всевозможные маневры в погруженном состоянии. Объектом наших съемок стала подлодка «Рубин», предназначенная для расстановки мин под водой.

В тот день, когда мы спустились в воду для съемки «Рубина», вода была исключительно прозрачной, видимость достигала девяноста футов. Лейтенант Жан Рикуль, командир подлодки, продемонстрировал нам погружение. Мы плавали вокруг неподвижного «Рубина», легшего на дно на глубине ста двадцати футов, и осматривали ослепший перископ, безжизненный судовой компас, нелепо торчащий пулемет, антенну радара, который никак не реагировал на водную среду, и сновавших тут же любопытных рыбок. Развернутый непромокаемый флаг стоял совершенно неподвижно; красное и синее поля приобрели одинаковый зеленоватый оттенок. И тем не менее внутри этого бронированного воздушного пузыря, вмещающего в числе прочего сорок человек экипажа, кипела жизнь: мы слышали нестройный гул разговора, шаги, звуки работающего насоса, падение гаечного ключа и даже чуть ли не ругань матроса, уронившего этот ключ. Но вот тяжелый корпус поднялся, и завертелись винты, приминая водоросли и взбивая ил. «Рубин» двинулся вверх. Нос лодки прорезал поверхность воды первым. Флаг исчез; за ним скрылась боевая рубка. Контуры корпуса окружил вихрь сверкающей пены. Загадочное инородное тело превратилось на наших глазах в прозаический киль.

Рикуль погрузился снова: теперь предстояло заснять выстрел из торпедного аппарата на глубине шестидесяти футов. Дюма пристроился на корпусе лодки с молотком в руках, а я отмерил расстояние для начала съемки. Отплыв на тридцать футов, я направил видоискатель на торпедный аппарат, после чего отодвинулся на шесть футов в сторону от вероятной траектории торпеды. Я помахал рукой Диди, и он ударил по корпусу молотком. Люк торпедного аппарата раскрылся, прямо на меня ринулась стальная сигара. Мне нужно было не выпустить торпеду из видоискателя, пока она проходит мимо перед самым моим носом и уносится вдаль. Пришлось напрячь все свои силы, поворачивая камеру в воде, чтобы заснять панораму. Торпеда промчалась со скоростью гоночного автомобиля. Я не выпускал ее из вида, покуда она не растворилась в толще воды, оставив белый след на голубом фоне.

Далее мы засняли спасательную операцию. Рикуль взял на борт Диди и Ги Морандьера – они должны были играть роль спасающихся – и опустился на дно на глубине ста двадцати футов. Диди и Ги перешли в спасательную камеру, где их и заперли. Они оказались в стальной трубе диаметром в два фута и высотой в семь – этакая неудобная металлическая бутылка. Для начала они проверили клапаны, выпускающие наружу воздух. Затем в «бутылку» стала поступать холодная морская вода, постепенно заполнившая всю камеру. Давление все возрастало, пока не сравнялось с наружным, которое превосходило давление внутри лодки примерно в пять раз. Это было серьезным испытанием для барабанных перепонок и нервов двух голых ныряльщиков, ожидавших, когда откроется автоматический люк.

Наконец люк вздрогнул и раскрылся, словно створки раковины. Вверх устремился большой воздушный пузырь, и взволнованные «спасающиеся» скользнули следом за ним, освободившись от своего заключения.

Теперь предстояло снять, как подводная лодка ставит мины. При помощи буев мы обозначили коридор в сто пятьдесят футов шириной, в центре которого должен был идти на глубине перископа «Рубин», выбрасывая на дно, на глубину пятидесяти футов, серию из четырех контактных мин. Мины были старого типа – шарообразные, с рожками, заключенные в тяжелые металлические футляры. Внутри футляра помещалась соляная таблетка, растворяющаяся в течение двадцати-тридцати минут. По истечении этого срока футляр откроется и выпустит мину – она поднимется на тросике и остановится под самой поверхностью, где замрет в ожидании своей жертвы.

Но как добиться того, чтобы «Рубин» выбросил мины точно в поле зрения моего аппарата? Ведь только так я смогу заснять поведение мины под водой. Мы решили обсудить этот вопрос с лейтенантом Рикулем. Дюма внес свое предложение:

«У меня есть план. Полная гарантия того, что мины будут падать перед самым объективом камеры. Я опущусь на подлодке вниз и дам сигнал, когда надо бросать мину».

Мы с Рикулем переглянулись. Диди продолжал: «Понимаете, я спущусь именно на подлодке». Рикуль хранил дипломатическое молчание, скептически улыбаясь.

«Пусть попробует?» – спросил я. И вот Дюма оседлал нос «Рубина», держа молоток в одной руке и ухватившись за сетерез другой. Рикуль вошел внутрь рубки и припал к перископу. Ему хотелось проследить, что произойдет с этим безумцем в образующемся при погружении бурном водовороте. Он увидел, как водяной вихрь обрушился на Диди, стремясь сорвать с его ног резиновые ласты. Затем «всадник» весь исчез под водой, однако крепко держался на месте, пуская цепочку пузырьков в сторону боевой рубки. Рикуль поражался, как может Дюма противостоять мощному напору воды, но факт был налицо. «Рубин» погрузился на глубину перископа и двинулся вдоль коридора.

Я чувствовал себя заброшенным и одиноким, стоя начеку на своем посту в холодной воде на дне моря, в центре размеченного нами коридора. Компаса у меня не было, а чувство направления совершенно теряется под водой, поэтому я вертелся, как флюгер, высматривая «Рубин». Задолго до того, как подлодка появилась в поле моего зрения, я услышал шум ее моторов. Со всех сторон доносился как бы глухой гул подводного завода. Мое волнение все возрастало по мере усиления звука.

Дюма первый заметил меня; он увидел мои пузырьки на расстоянии девяноста футов. Тут и я обнаружил нос подлодки, а на нем Диди: маленькая забавная фигурка на громадном носу подводного судна, словно талисман! Дюма стукнул молотком по корпусу, подавая сигнал минерам, и моя тревога исчезла. Ну и кит пронесся мимо меня! Вот мелькнули его бока. Диди умчался вдаль, и первый футляр упал со стуком в десяти футах от моего поста, подняв облачко ила.

Через каждые двадцать секунд от «Рубина» отделялись новые мины. Плывя изо всех сил, я успел заснять появление трех футляров и остановился перевести дух, когда четвертый футляр шлепнулся на дно уже за пределами видимости. Облачка ила медленно увеличивались в объеме, потом развеялись, открыв, моему взору большие металлические ящики, внутри которых затаились рогатые мины, посасывая свои соляные таблетки. Я заснял их под различными углами и вернулся на поверхность. На смену мне спустился Тайе; он должен был выбрать себе какую-нибудь из мин и заснять ее движение с момента раскрытия футляра.

После пяти минут ожидания Тайе услышал приглушенный скрежет. Он приготовился нажать спуск, однако футляр был недвижим. Зато одна за другой всплывали наверх остальные мины. Тайе упрямо таращил глаза на свою избранницу. Прождав тридцать пять минут и совершенно окоченев, он вынырнул, чтобы передать камеру другому. Фарг схватил ее и поспешил вниз, но тут же вернулся.

«Этот чертов шар всплыл раньше, чем я подоспел, – сообщил он. – Верно, специально выжидал, когда никого не будет».

Мы попросили Рикуля сделать новый заход и сбросить еще четыре мины. Я заверил его, что мы удачно сняли самый момент выбрасывания мин и на этот раз Фредерику Дюма нет необходимости выступать в роли всадника. Командир «Рубина» улыбнулся; маневр начался сначала. На этот раз с камерой дежурил Дюма, освобожденный от роли рыбы-лоцмана при железной акуле. «Смотри выбери правильную!» – напутствовали мы его. Дюма помахал нам успокоительно рукой, затем над водой мелькнули его ласты, и он ушел вниз. Время шло, а Диди все не возвращался. Мы понимающе переглянулись: мины опять решили надуть нас. Ну что ж, наладим постоянную смену на месте под водой, чтобы ни на минуту не выпускать футляр из поля зрения. Вниз пошел первый сменщик; Дюма вынырнул и доложил, что остальные три мины всплыли, а его коварная избранница затаилась в своей коробке. Второй раз нам из четырех мин попалась самая ехидная!

Ныряльщики сменялись каждые десять минут. Мы решили взять упрямицу измором, дать ей понять, что сопротивление бесполезно. В конце концов футляр издал ворчливый звук, и рогатый мяч поплыл кверху. Мы прождали его целый час. Показ на экране всего маневра длился девяносто секунд.

По истечении пяти лет Группа подводных изысканий имела уже свой небольшой штаб в трехэтажном здании на территории военно-морской верфи, откуда была видна стоянка обеих наших плавучих баз. В первом этаже размещались компрессорная, экспериментальные компрессионные камеры, фотолаборатория, механическая мастерская, трансформаторная установка, гараж и помещение для подопытных животных. На втором этаже находились чертежная, склад и жилые комнаты личного состава. На третьем – канцелярия, физическая, химическая и физиологическая лаборатории и конференц-зал, украшенный некоторыми из наших трофеев: судовые колокола и штурвалы, ионическая капитель и греческая амфора – все поднято со дна моря. Наконец сквозь все три этажа проходила специальная камера для ныряльщиков, в которой можно было создать давление, соответствующее глубине в восемьсот футов.

Ныряльщики военно-морских сил других стран имели в своем распоряжении большие помещения. Наше здание обладало тем преимуществом, что в нем мы ощущали интимный контакт с морем под самыми нашими окнами. Все, кто работал в этом доме, от чертежника до санитара, были в то же время ныряльщиками; мастерские и лаборатории могли в предельно короткий срок переделать сухопутную технику для нужд изучения моря.

Если с ныряльщиками – как военными, так и гражданскими – случалось серьезное несчастье, их доставляли к нашим врачам. Пациентов, пораженных кессонной болезнью или параличом, мы направляли в физиологическую лабораторию, где они подвергались декомпрессии в кессоне под наблюдением экспертов. Весь наш штат собирался посмотреть, как такой пациент обретал способность двигаться и принимался обрадованно прыгать. Санитары неизменно любезно предлагали исцелившемуся его костыли, и он неизменно отвечал веселой руганью и обещанием забросить «эти палки» подальше в море.

Среди заданий, порученных Группе подводных изысканий, вспоминается одно, особенно неприятное – подъем со дна моря утонувших летчиков.

В мглистый летний день на Средиземноморье экипаж двухмоторного военного самолета был введен в заблуждение миражем, и машина со всего хода врезалась в волны. Пилота – он был моим другом – выбросило; позднее рыбаки подобрали его тело. Самолет вспенил море и пошел ко дну. Нам предложили разыскать тела второго пилота и штурмана.

Их могила была отмечена радужными разводами на поверхности воды от сочившегося из бака бензина. Дюма совершил разведку и обнаружил светлый корпус самолета на фоне ржаво-коричневого дна на глубине ста двадцати футов. Самолет стоял торчком; пропеллеры сорваны, капоты моторов разодраны, в рубке зияющее отверстие, пробитое телом выброшенного летчика. Вокруг машины сновали маленькие серебристые рыбки.

Я заснял со всех сторон место происшествия и увидел второго пилота сидящим с широко раскрытыми глазами внутри того, что когда-то было рубкой. Счет моих погружений достиг к тому времени тысячи, но я впервые увидел утопленника. Спокойное, мудрое выражение его лица производило жуткое впечатление. За спиной мертвеца раздулся купол парашюта.

Футах в ста в стороне на скудной донной поросли лежал на спине штурман – одна нога подогнута, указательный палец поднят в сторону поверхности. Его, очевидно, выбросило в момент удара самолета о поверхность, причем одновременно раскрылся парашют. Дюма и Морандьер спустили со шлюпки канаты, и летчики были подняты наверх с развевающимися позади парашютами.