К. Поппер, «.Открытое общество и его враги»

В философии Поппера выделяется концепция открытого общества как социального устройства, главные элементы которого — гражданское общество,

рыночная экономика (свободный рынок) и правовое государство, в тесной взаимосвязи обеспечивающие свободу во всем многообразии ее проявлений (и

прежде всего личную). Открытое общество принципиально основано на власти закона — здесь в мирное время госслужащим позволено руководствоваться только закрепленными правом интересами и нормами. Оно требует критического мышления, ему чуждо догматическое сознание. В открытом обществе индивиды «вынуждены принимать личные решения»; это их полное право, равно как и конкуренция за социальные статусы. Подобное общество постоянно испытывает себя и учитывает совершенные ошибки.

Однако продуктивнее всего открытое общество можно определить путем

противопоставления закрытому (тоталитарному) обществу как «магическому,

племенному или коллективистскому», все институты которого основаны на

«священной санкции — табу»; его лучшая аналогия — биологический организм.

Образцы тоталитарных политических режимов — власть А. Гитлера в Германии, Б. Муссолини в Италии, В.И. Ленина и И.В. Сталина в СССР, Мао Цзэдуна в Китае, Ф. Кастро на Кубе, Пол Пота в Камбодже. Многие историки и политологи утверждают, что без подобных лидеров не было бы и тоталитаризма, т.е. режима во главе с харизматической фигурой — «фюрером», «дуче», «вождем народа» и «великим кормчим». Это вело массы к культу личности и слепому поклонению властителю, который стремился не только к тотальному переустройству собственного государства, но и мира в целом. Известны развернутые планы такой перекройки мира: «Моя борьба» Гитлера,

собрания сочинений Ленина и Сталина, цитатники Мао.

Основные признаки тоталитаризма были выделены Карлом Фридрихом (1901-1984) и Збигневом Бжезинским (род. 1928). Э то — тотальная идеология, однопартийная система, монополия на средства массовой информации, система террористического полицейского контроля, монополия на все виды вооруженной борьбы и организованного насилия, контроль над экономикой. Позднее Фридрих сформулировал последний пункт как «монополия на все организации, включая экономические» и добавил к данному перечню признаков территориальную экспансию.

Несмотря на сокрушительный разгром Германии в 1945 г., полную дискредитацию и запреты этой идеологии, фашизм время от времени возникает вновь в виде неофашистских партий в более чем 60 странах мира. Экономические трудности, межнациональные противоречия и тому подобные кризисные феномены провоцируют неофашистские проявления, опасность которых не следует недооценивать.

Авторитаризм — это идеология и практика правления, основанного на абсолютном подчинении общества государству; власть при этом осуществляется исключительно «сверху» и действует без какой бы то ни было оглядки на общественное мнение. Являет собой прямую противоположность всем видам власти, основывающимся на отношениях легитимности и в этом смысле осуществляемым «снизу». Авторитаризм, однако, следует отличать от тоталитаризма, которому, как показывает история, присуще стремление совершенно стереть все и всякие грани между государством и обществом. Авторитарные режимы (абсолютные монархии, некоторые диктатуры и военные режимы), как правило, не идут дальше задач подавления оппозиции. В этой связи можно сказать, что авторитаризм допускает ту или иную степень экономических и социальных свобод.

Политологам хорошо известно афористичное высказывание Джованни Сартори: «Авторитаризм — власть, не признающая свободы» Оно принципиально верно, хотя и заключает в себе очень широкое обобщение: при почти полном сходстве тоталитарных режимов авторитаризм можно считать многоликим.

Линц определяет все разновидности режимов как авторитарные, если им присущи такие отличительные признаки: 1) ограниченный безответственный политический плюрализм; 2) отсутствие руководящей, четко разработанной идеологии; 3) отсутствие в целом политической мобилизации и, соответственно, низкий уровень политического участия; 4) формально обозначенные и предсказуемые границы власти лидера/элиты.

Основные характеристики.

1. Власть носит неограниченный, неподконтрольный гражданам характер и концентрируется в руках одного человека или группы лиц. Это может быть тиран, военная хунта, монарх и т.д.;

2. Опора (потенциальная или реальная) на силу. Авторитарный режим может и не прибегать к массовым репрессиям и даже пользоваться популярностью среди широких слоев населения. Однако, в принципе, он может позволить себе любые действия по отношению к гражданам с тем, чтобы принудить их к повиновению;

3. Монополизация власти и политики, недопущение политической оппозиции, независимой легальной политической деятельности. Данное обстоятельство не исключает существования ограниченного числа партий, профсоюзов и некоторых других организаций, но их деятельность строго регламентируется и контролируется властями;

4. Отсутствие предвыборной конкурентной борьбы; отсутствуют конституционные механизмы преемственности и передачи власти. Смена власти нередко происходит через перевороты с использованием вооруженных сил и насилия;

5. Отказ от тотального контроля над обществом, невмешательство или ограниченное вмешательство во внеполитические сферы, и, прежде всего, в экономику. Власть занимается, в первую очередь, вопросами обеспечения собственной безопасности, общественного порядка, обороны и внешней политики, хотя она может влиять и на стратегию экономического развития, проводить активную социальную политику, не разрушая при этом механизмы рыночного саморегулирования.

В этой связи авторитарный режим нередко называют способом правления с ограниченным морализмом: «Разрешено все, кроме политики».

 

5. Современные политические режимы. В современном мире можно выделить пять основных типов режимов:

• западные полиархии

• новые демократии

• восточноазиатские режимы

• исламские режимы

• военные режимы

Понятие «западные полиархии» фактически относится к тем системам, о которых раньше говорили как о либеральных демократиях или просто демократиях. Это системы, изначальным географическим ареалом которых были Северная Америка, Западная Европа и Австралия. Америк. политолог Сэмюэль Хантингтон усматривал в этих режимах продукт первых двух «волн» демократизации, из которых первая пришлась на период между 1828 и 1926 годами и такие страны, как США, Франция и Великобритания, а вторая — на 1943—1962 годы, захватив Западную Германию, Италию, Японию и Индию. Хотя процесс становления этих систем шел через демократизацию и либерализацию, термин «полиархия» в данном случае все же представляется более предпочтительным, чем «либеральная демократия», и на то есть две причины. Во-первых, в понятии «либеральная демократия» очень многое скорее от политического идеала, нежели от действительности: так или иначе в этот термин подчас вкладывается уж очень широкое значение. Во-вторых, говоря «полиархия», мы подразумеваем, что означаемые этим термином системы в чем-то существенно важном пока еще не достигли этого демократического идеала.

Для описания политических систем понятие «полиархия» было введено Далем и Линдбломом в работе «Политика, экономика и благосостояние» ( 1953), а затем было развито Далем в работе «Полиархия: участие и оппозиция» (1971). По мнению этих авторов, полиархические режимы отличаются той или иной комбинацией двух главных факторов. (1) В них достигнут относительно высокий уровень толерантности к оппозиции, достаточный для того, чтобы общество тем самым могло удерживать власть от поползновений к произволу. На практике это обеспечивается состязательной партийной системой, конституционно гарантированными и надежно защищенными гражданскими свободами, энергичным и здоровым гражданским обществом. (2) Полиархии предоставляют обществу достаточно широкие возможности для участия в политической жизни, — здесь высок уровень политической активности. Достигается это через четко отработанную избирательную систему, позволяющую гражданам контролировать и, если необходимо, смещать неугодных политиков.

Однако и Линдблом, и Даль признавали тот факт, что полиархии находятся под чрезмерным влиянием больших корпораций. Поэтому сами они иногда предпочитали говорить о «деформированной полиархии».

В этом последнем варианте понятие «полиархия» может быть использовано для описания все более увеличивающегося числа режимов по всему миру. Вообще какие-то полиархические черты присущи всем государствам, практикующим многопартийные выборы. При этом западные полиархии отличаются явно выраженной спецификой — не только представительной демократией и капиталистической экономической организацией, но также культурной и идеологической ориентацией, по большей части проистекающей из западного либерализма. Главное в этом наследии — глубоко укоренившаяся приверженность принципу индивидуализма. Философия индивидуализма, наиболее характерная для Запада ценность, исходит из уникальности каждого человека и утверждает, что общество должно быть организовано так, чтобы наилучшим образом отвечать интересам и потребностям составляющих его индивидов. На политическую культуру западных полиархии эта философия оказала множественное воздействие. Мы и по сей день видим ее проявления и в том совершенно особом внимании, которое здесь уделяется проблеме прав человека (возможно даже к умалению его обязанностей), и во всеобщей вере в спасительность конкуренции и свободы выбора как в экономике, так и в политике, и в обыкновении с недоверием и опаской относиться ко всякой власти как к возможной угрозе свободе индивида.

Однако нельзя сказать, что западные полиархии скроены на один манер. Одни из них тяготеют к централизации и мажоритарному правлению, другие — к фрагментации и рассредоточению власти. В этой связи Лиспхарт писал о необходимости различать «мажоритарные» и «консенсусные демократии». Мажоритарные демократии организованы на принципах парламентаризма в соответствии с так называемой вестминстерской моделью.. Самый яркий пример здесь — это, конечно же, Великобритания, но многие черты этой модели мы также видим в политических системах Новой Зеландии, Австралии, Канады, Израиля и Индии. Мажоритарные системы обычно ассоциируются с любым или всеми из следующих принципов:

• однопартийным правительством

• неполным разделением власти между исполнительной и законодательной ветвями

• однопалатным парламентом либо парламентом с ограниченными прерогативами верхней палаты

• двухпартийной системой

• электоральной системой одномандатных округов, в которых претенденту достаточно набрать простое большинство голосов

• унитарным или централизованным правительством

• неписаной или слабокодифицированной конституцией и принципом парламентского суверенитета.

В отличие от этой модели другим западным полиархиям присуще рассредоточение власти по всему спектру правительственных и партийных институтов. В США система правления зиждется на строгом распределении власти между институтами государства, совершенно четко прописанном в соответствующих статьях конституции. В других странах, особенно в континентальной Европе, за конечным политическим консенсусом стоят отношения между партиями — с их переговорами, «торгом» и «дележом власти». В Бельгии, Австрии и Швейцарии получила развитие система согласительной демократии (consociational democracy), более всего подходящая для обществ с глубокими религиозными, идеологическими, культурными, региональными и другими различиями. Консенсусные или плюралистические тенденции часто ассоциируются со следующими принципами:

• коалиционным правительством

• разделением власти между исполнительной и законодательной властью

• парламентом с четко выраженной двухпалатной системой

• многопартийной системой

• пропорциональным представительством

• федерализмом или широкой передачей власти на места

• кодифицированной («писаной») конституцией и биллем о правах.

Как ни классифицировать политические системы, нужно понимать, что вообще-то каждый полиархический режим, а на самом деле всякий режим вообще, — уникален и потому единичен и исключителен. Американская исключительность, например, во многом идет о того, что у страны не было своего феодализма, но был опыт миграции, расширения границ и устройства поселений. Все это и объясняет нам, почему политическая культура США столь индивидуалистична, почему (уникальный момент среди западных полиархий) страна продемонстрировала такой иммунитет в отношении социалистического или любого другого движения такого же типа. В США также самый высокий среди западных систем уровень религиозности среди населения, и это единственная политическая система, в которой христианский фундаментализм стал серьезной политической силой.

Еще более сложный случай представляет собой Индия. В культурном, религиозном и философском отношении страну никак невозможно отнести к Западу. В отличие от «развитых» полиархий Европы и Северной Америки это преимущественно аграрная страна с уровнем грамотности, едва превышающем 50% населения. Получив независимость в 1947 г., Индия являла собой типичную полиархию, которая достаточно легко пережила даже «чрезвычайное положение», введенное Индирой Ганди • конце 1970-х годов. Политическая стабильность Индии, очевидно, объясняется общекастовой политикой Индийского Национального Конгресса и той, можно сказать, «мистикой», что всегда окружала династию Неру—Ганди: сегодня, когда обоих этих факторов уже нет, Индия эволюционирует, можно полагать, к модели согласительной демократии (Согласительная демократия — демократия, функционирующая на основе распределения власти и тесном сотрудничестве между партиями или политическими группировками.).

Новые демократии

Новая волна демократизации в мире, согласно Хантингтону, началась в 1994 г. свержением правых правительств в Греции, Португалии и Испании, затем выразилась в заметном ослаблении позиций военных диктаторов в Латинской Америке и завершилась, самое главное, крахом коммунизма. Восточноевропейские революции 1989—1991 годов вызвали к жизни процессы демократизации, в ходе которых многое заимствовалось от западной либеральной модели. Главным здесь было введение многопартийных выборов в политике и начало рыночных реформ в экономике. Можно утверждать, что многие, чтобы не сказать все, прежние коммунистические режимы претерпевают переходный период, который со временем выведет их на модель западных полиархий. На сегодняшний день, однако, эти системы лучше относить к какому-то особому, промежуточному, типу. Прежде всего, нужно сказать, что бремя коммунистического прошлого невозможно изжить, образно говоря, за ночь, особенно в случае с Россией, где коммунистическая система существовала свыше 70 лет. Кроме того, сам переходный период в этих странах принес новые проблемы, не имеющие ничего общего с проблемами западных обществ.

Эти режимы, следовательно, лучше всего квалифицировать как новые демократии или полудемократии.

Особенность посткоммунистических режимов сегодня заключается в том, что им приходится иметь дело с политико-культурными последствиями коммунистического правления вплоть до не изжитого еще наследия сталинского тоталитаризма. При той безжалостной цензуре и подавлении инакомыслия, что сопутствовали партийной монополии на власть, здесь не получил развития тот тип гражданской культуры, который предполагает политическое участие, переговоры («торг») и консенсус. Как результат сегодня в России мы видим слабую и раздробленную партийную систему, очевидно не способную выражать подлинные интересы общества. Парадоксально, но зачастую идею стабильности в этих системах несут коммунистические или бывшие коммунистические партии. В Румынии и Болгарии, например, многие институты коммунистического общества благополучно перекочевали в посткоммунистическую эпоху, а в Венгрии, Польше и России коммунистические партии, перешедшие, непонятно лишь, по принципиальным или конъюнктурным соображениям, на социал-демократические позиции, вновь идут на выборы.

Еще один ряд проблем связан с процессом экономической перестройки. «Шоковая терапия», сопровождавшая по рецептам Международного валютного фонда переход от центрального планирования к свободному капитализму, из-за роста безработицы и инфляции существенно ухудшила положение многих слоев общества и у силила социальное неравенство. Сравнительно с бурными временами начала 90-х годов темпы экономической либерализации сегодня резко замедлились — во многом из-за отрицательной реакции общества на рыночные реформы, выражающейся и в поддержке коммунистических или националистических по своей окраске партий. Наконец, еще один круг проблем здесь связан со слабостью государственной власти, особенно заметной перед лицом центробежных сил, в коммунистические времена подавлявшихся. Сегодня это воочию видно в повсеместном возрождении этнических и национальных противоречий. Крах коммунизма в СССР сопровождался и распадом прежней советской империи: среди тех пятнадцати независимых государств, что пришли ей на смену, в нескольких, включая Россию, национальные проблемы стоят самым острым образом. В 1992 г. перестала существовать Чехословакия, разделившись на Республику Чехия и Словакию. Но наиболее драматичные формы национально-этнический конфликт принял в Югославии, где он вызвал самую настоящую войну между Сербией и Хорватией в 1991 г. и гражданскую войну в Боснии в 1992—1996 годах.

Посткоммунистические режимы, разумеется, тоже неодинаковы. Главные различия здесь пролегают между индустриально развитыми и живущими «по-западному» странами Центральной Европы — Чехией, Венгрией и Польшей, с одной стороны, и более отсталыми «восточными» странами — Румынией, Болгарией и в каких-то отношениях Россией. В первой группе рыночные реформы прошли быстро и относительно гладко; во второй они были неполными, шли с большими трениями и в конце концов вызвали серьезные политические противоречия. Первая группа государств, кроме того, стремится как можно скорее вступить в Европейский Союз — свидетельство и шаг к дальнейшей консолидации демократии у них. Другая граница — между государствами, которым коммунизм в конце Второй мировой войны был «навязан» военной силой, и теми, кто до того был частью СССР. Если не считать прибалтийские государства (Эстонию, Латвию и Литву), бывшие советские республики имеют историческую специфику: они дольше находились под коммунистическим правлением и входили в состав Российской империи еще до 1917 г. Наконец, нельзя забывать и об уникальности самой России, проистекающей из ее имперского прошлого, склонности российской государственности принимать авторитарные и экспансионистские формы, и из того, наконец, обстоятельства, что со времен Петра Великого здесь противостояли западнические и славянофильские ориентации и потому сегодня ей, возможно, непросто определиться в своих культурных и политических судьбах.

Восточноазиатские режимы

Совершенно нельзя исключать того, что начавшийся на исходе XX в. подъем Восточной Азии в конце концов может оказаться даже куда более важным глобально-историческим процессом, чем крах коммунизма. За это время центр мировой экономики заметно сдвинулся с Запада на Восток. Уже в последние два десятилетия XX в. показатели экономического роста на западной «окраине» Тихоокеанского региона в два-четыре раза превышали показатели развитых экономик Европы и Северной Америки. Это известно. Куда меньше говорят об особой восточноазиатской политической системе. В былые времена думали, что модернизация равнозначна вестернизации. В переводе на политический язык это означало идею о том, промышленный капитализм и либеральная демократия всегда идут нога в ногу. Сторонники этого взгляда указывают, в частности, на политический прогресс в Японии, после того как США ушли отсюда, оставив стране конституцию 1946 г., а также на успешное введение в течение 1980—1990-х годов многопартийных электоральных систем в таких странах, как Таиланд, Южная Корея и Тайвань. Этот подход, однако, не принимает во внимание того, что даже и полиархические институты в Азии функционируют не так, как на Западе: слишком существенны различия между культурами, сформировавшимися под влиянием конфуцианства, и культурами, сформированными западным индивидуализмом. Приходится признать, что особые азиатские ценности, резко отличные от западных, все же существуют.

В том или ином отношении все восточноазиатские режимы имеют что-то общее. 1) Они всегда организованы в большей степени вокруг экономических, нежели политических целей; их главная задача — содействовать экономическому росту и благосостоянию, а не расширять тот круг индивидуальных прав и свобод, который мы видим на Западе. Этот сугубый прагматизм с очевидностью прослеживается в экономической истории пяти «тигров» Восточной и Юго-Восточной Азии — Южной Кореи, Тайваня, Гонконга, Сингапура и Малайзии. Н о его же мы видим и в бурном развитии китайской экономики с конца 1970-х годов, и это при той коммунистической монополии на власть, которая еще существует в Китае. 2) В этих системах укоренена идея «сильного» правительства — уважение к государству и всегда достаточно высокий уровень поддержки правящей в данный момент партии. Хотя из-за невысокого уровня налогов и общественных расходов (обычно не превышающих 30 % ВВП) эти системы не располагают особыми возможностями для реализации модели «государства всеобщего благоденствия», здесь как должное принимается то, что государство наподобие «главы семьи» должно руководить общественными и частными институтами и отвечать за общую стратегию национального развития. 3) Руководитель и лидер здесь в принципе пользуются уважением по конфуцианской традиции лояльности, дисциплины и долга: на западный взгляд, во всем этом даже можно усмотреть какие-то скрытые, а то и открытые, тенденции к тоталитаризму. Наконец, здесь много думают об обществе и социальных связях — семья же является вообще центральным элементом этой традиции. В итоге складывается то, что японцы называют «групповым мышлением» с его з акрытостью в отношении таких идей, как индивидуализм и права человека в их западном понимании.

Как и другие системы, восточноазиатские режимы неодинаковы. Здесь проявляются культурные различия между Китаем (вместе с родственными ему Тайванем и Гонконгом), Японией и такими этнически смешанными государствами, как Сингапур и Малайзия. Интересно, что в Сингапуре неудачей закончились попытки внедрения конфуцианских программ в школах — планы эти пришлось оставить из-за опасения вызвать недовольство со стороны малайского и индийского населения. Похожая ситуация имела место и в Малайзии, где также делалось все, чтобы ограничить китайское влияние и еще больше укрепить и без того явно выраженные исламские элементы национальной культуры. Переход Китая на путь капиталистического развития во многом затушевал, но отнюдь не разрешил всех этих противоречий. До сих пор, например, сохраняется резкий контраст между «рыночным сталинизмом» китайского образца и глубоко укоренившейся демократией в Японии. Более того, на фоне той индустриализации и урбанизации, что прошли в других восточноазиатских государствах, Китай до сих пор предстает в общем-то аграрной страной. Здесь сказываются и различия между принятыми стратегиями развития: у Японии и таких «тигров», как Тайвань и Сингапур, экономический рост все последнее время базировался на технических инновациях, образовании и профессиональной подготовке работников, тогда как Китай все еще продолжает полагаться на свое громадное сельское население как на громадный рынок дешевого труда.

Исламские режимы

Подъем ислама как политической силы оказал глубочайшее воздействие на сферу политики в Северной Африке, части Азии и на Ближнем Востоке. В отдельных случаях воинствующие мусульманские движения взяли на себя роль рупора интересов городской бедноты из-за повсеместного разочарования в марксизме-ленинизме и именно этим бросили вызов существующим режимам. В других случаях сами режимы создавались или воссоздавались на основе ислама. Чисто исламским государством со времени своего возникновения в 1932 г. является Саудовская Аравия. В Иране революция 1979 г. привела к созданию исламской республики во главе с аятоллой Хомейни (1900—1989) — пример, которому позже последовали Судан и Пакистан. Весьма специфичная и даже экстравагантная интерпретация ислама стала основой для политики в такой стране, как Ливия Муамара Каддафи.

Ислам, однако, не является и никогда не являлся просто религией. Это скорее целостный образ жизни, определяющий нормы этического, политического и экономического поведения как людей, так и государств. «Путь ислама» основывается на учении пророка Мухаммеда (570—632), как оно изложено в Коране, почитаемом всеми мусульманами в качестве слова Божьего, и также суннах — «проложенном пути», то есть соблюдаемых правоверным мусульманином обычаях, восходящих к жизни самого Пророка.

Политический ислам стремится к созданию теократического государства, в котором политические и всякие иные отношения были бы подчинены «высшим» принципам веры. Однако существуют самые разные его течения, подчас резко отличающиеся друг от друга: от непримиримого фундаментализма до форм, вполне совместимых с политическим плюрализмом.

Фундаменталистская версия ислама обычно ассоциируется с Ираном. Здесь до конца своей жизни во главе клерикального управления обществом стоял аятолла Хомейни, возглавлявший Исламский революционный совет — орган, представлявший пятнадцать высших лиц церковной иерархии страны. Хотя в стране был учрежден и всенародно избираемый парламент в виде Исламской консультативной ассамблеи, все законы подлежали одобрению Совета по защите конституции, следившего за их соответствием принципам ислама. После смерти Хомейни в 1989 г. его преемник Хашеми Рафсанджани перешел к более прагматичной и менее идеологизированной политике, шариатское право здесь до сих остается господствующим правовым и моральным кодексом. С еще большей силой революционный фундаментализм заявил о себе в Афганистане, где режим Талибан в 1997— 2001 годах ввел чисто теократическое правление, исключив женщин из образования, экономики и вообще общественной жизни. Не менее важную роль фундаментализм играет в Саудовской Аравии, где он также приобрел абсолютистские оттенки, хотя консервативный суннитский режим страны отличается куда более мягкими формами, нежели революционный популизм шиитского Ирана.

Однако сами мусульмане не принимают всех этих оценок исламских режимов как «фундаменталистских», видя в них лишь проявление извечного западного предубеждения против «экзотического» и «деспотичного» Востока. Примером того, что ислам вполне совместим с политическим плюрализмом, служит Малайзия. Хотя ислам здесь является официальной государственной религией и высший правитель страны выступает одновременно главой и государства и церкви, в стране сложилось нечто вроде «направляемой» демократии, где власть в рамках многопартийной системы принадлежит Объединенной национальной организации малайцев во главе с премьер-министром доктором Махатхиром. С 1981 г. правительство Махатхира проводит сложную политику, где принципы ислама сочетаются с поддержкой чисто малайских элементов общества и экономической стратегией японского образца. В 1988 г. у режима тем не менее обозначились авторитарные тенденции, когда после волны арестов и введения жесткой цензуры в стране по существу прекратила действовать независимая система судопроизводства.

Военные режимы

В то время как большинство политических систем формируется под воздействием той или иной комбинации политических, экономических, культурных и идеологических факторов, в мире остаются и такие режимы, которые опираются на чисто военную силу, систематическое принуждение и репрессии, — военные режимы. Их относят к более широкой категории «авторитарных». Авторитаризм военного образца всегда был распространен в Латинской Америке, на Ближнем Востоке, в Африке и Юго-Восточной Азии. В период после Второй мировой войны военные диктатуры также образовались в Испании, Португалии и Греции. Как правило, в военном режиме власть переходит в руки военных в соответствии с их положением в иерархии военного командования; при этом действие традиционных политических и конституционных учреждений приостанавливается, а все институты, через которые может быть выражена публичная оппозиция, такие, как парламент и пресса, подвергаются ослаблению или запрету.

Хотя все формы военного правления глубоко репрессивны, между ними есть и свои различия. В некоторых диктатурах армия присваивает себе прямой контроль над правительством. Классическим выражением этой разновидности является военная хунта. Как показывает история Латинской Америки, это форма коллективного военного правления, где все решается советом командования, обычно представляющего три род; войск (сухопутные, морские и военно-воздушные). Подчас для хунт характерно соперничество как между этими родами войск, так и между их представителями, вследствие чего власть часто может переходить из рук в руки.

Другая форма военного режима — это личная диктатура при военной поддержке. В такого рода случаях в хунте или режиме выделяется один человек; часто при этом имеет место культ личности и стремление сформировать власть харизматического толка. Примерами могут служить генерал Пападопулос в Греции периода 1974— 1980- х годов, генерал Пиночет в Чили после военного переворота 1973 г. и генерал Абача в Нигерии периода 1993—1998 годов. Наконец, мы видим военные диктатуры, где главным фактором является общая позиция армии, сам же генералитет предпочитает оставаться в тени и лишь «дергать за ниточки». Именно такую картину, к примеру, являла собой Бразилия после Второй мировой войны, где армия, дабы придать системе большую легитимность, предпочла сохранить деление на политические и военные органы власти. (В таких случаях, правда, есть вероятность того, что в обществе зародится стремление вернуться к обычному гражданскому управлению и диктатура в конце концов уступит свои позиции, освобождая место для процессов демократизации).