Глава двадцатая на когте джина

 

Мая 1996 года, 9:45. 7890 метров

Одно большое преимущество, которое неопытность дарует альпинисту-новичку, состоит в том, что он не увязает в болоте традиций и на него не давит груз его многоопытности. Ему все кажется простым, и он выбирает прямые пути решения проблем, с которыми сталкивается. Конечно, такой подход редко приводит к успеху, а иногда результаты такого подхода трагичны, но сам человек не подозревает об этом, когда отправляется на поиски приключений. Морис Уилсон, Эрл Денман, Клевс Бекер-Ларсен — ни один из них не был многоопытным альпинистом, иначе бы они не предприняли свои безнадежные, и к тому же беспрецедентные по технике исполнения, поиски; решимость вела их по этому долгому и сложному пути.

Уолт Ансуорт «Эверест»

 

 

Оставив утром 12 мая Южную седловину, я через пятнадцать минут догнал своих товарищей по команде — они как раз спускались по гребню Коготь Джина. Это было трогательное зрелище: все мы так ослабели, что нам потребовалось невероятно много времени только для того, чтобы проделать спуск в несколько сот метров по заснеженному склону, раскинувшемуся чуть ниже Южной седловины. Но больше всего поражала численность нашей группы: три дня назад, когда мы поднимались по этому гребню, нас было одиннадцать человек; теперь же спускалось только шестеро.

Когда я догнал Стюарта Хатчисона, он был еще на вершине Когтя и готовился к спуску по перилам. Я обратил внимание на то, что он был без солнцезащитных очков. Несмотря на пасмурный день, коварное ультрафиолетовое излучение на такой высоте могло очень быстро вызвать у него снежную слепоту. «Стюарт! — попытался я перекричать ветер, показывая на свои глаза. — Очки!»

«Ах, да, — ответил он утомленным голосом, — спасибо, что напомнил, послушай, раз уж ты здесь, может проверишь мою оснастку? Я так устал, что плохо соображаю. Буду благодарен, если ты меня проконтролируешь». Проверяя его оснастку, я сразу же обнаружил, что пряжка была застегнута лишь наполовину. Стоило ему пристегнуться к перилам, как оснастка расстегнулась бы под тяжестью его тела, и он покатился бы кувырком вниз по стене Лхоцзе. Когда я указал Стюарту на эту оплошность, он сказал: «Да, я боялся, что так случится, но у меня слишком замерзли руки, чтобы я мог правильно застегнуться». Не обращая внимания на резкий ветер, я стянул перчатки, по-быстрому плотно закрепил ему оснастку вокруг пояса и отправил вниз по Когтю вслед за остальными.

Когда Стюарт пристегивался страховкой к перилам, он бросил свой ледоруб и оставил его лежать на камнях, начав спуск по перилам. «Стюарт! — прокричал я ему. — Ледоруб!»

«Я слишком устал, чтобы его нести, — прокричал он в ответ, — оставь его там». Я был утомлен сверх всякой меры, поэтому не стал с ним спорить. Оставив ледоруб лежать там, где его бросил Стюарт, я пристегнулся к перилам и последовал за ним вниз по крутому склону Когтя Джина.

Через час мы добрались до верхнего края Желтой Ленты, где образовался затор вследствие того, что каждый альпинист с большой осторожностью спускался по вертикальному известняковому утесу. Пока я ожидал в хвосте очереди, нас догнали несколько шерпов из команды Фишера. Среди них был Лопсанг Джамбу, обезумевший от горя и усталости. Обняв его за плечи, я сказал, что очень сожалею о случившемся со Скоттом. Лопсанг бил себя кулаком в грудь и со слезами в голосе повторял: «Мне очень не повезло, удача отвернулась от меня. Скотт погиб, это моя вина. Мне так не повезло. Это моя ошибка. Мне очень не повезло».

 

Изнемогая от усталости, я притащился во второй лагерь около 13:30. И хотя по всем стандартам я еще находился на большой высоте — 6500 метров, — разница в ощущениях здесь и на Южной седловине была очевидна. Убийственный ветер полностью утих. Я уже не дрожал от холода и не боялся обморожения — теперь я сильно потел под лучами палящего солнца. Наконец ушло ощущение, что жизнь моя висит на волоске.

Я обнаружил, что нашу палатку-столовую превратили в импровизированный полевой госпиталь, возглавляемый Хенриком Йессеном Хансеном, датским терапевтом из команды Мэла Даффа, и Кеном Кемлером, американским терапевтом и клиентом экспедиции Тодда Берлесона. В 15:00, когда я сидел там за чашкой чая, шестеро шерпов протиснулись в палатку с окоченевшим Макалу-Го на руках. Доктора сразу же принялись за работу.

Они немедленно уложили его на пол, сняли одежду и сделали обезболивающий укол в руку. Обследовав его обмороженные руки и ноги, которые были словно глянцевые и тускло блестели, как грязная раковина в ванной, Кемлер мрачно заметил: «Это самое сильное обморожение, которое мне когда-либо доводилось видеть». Когда он спросил Го, можно ли сфотографировать его обмороженные конечности, чтобы эти фотографии послужили медицине, тайваньский альпинист широко улыбнулся в знак согласия; казалось, он даже гордился своими ужасными ранами, демонстрируя их, как солдат — боевые ранения.

Полтора часа спустя, когда доктора все еще были заняты Макалу, по радио раздался голос Дэвида Бришерса: «Мы спускаемся вниз с Беком. До темноты доставим его во второй лагерь».

Далеко не сразу до меня дошло, что Бришерс сообщал вовсе не о доставке с горы мертвого тела: Дэвид и его компаньоны вели вниз живого Бека. Я не мог этому поверить. Семь часов назад, оставив его на Южной седловине, я был в ужасе от мысли, что его часы сочтены.

Но Бек снова не сдался, он просто отказался умирать. Позже я узнал от Пита Этанса, что вскоре после того, как Беку ввели дексаметазон, к этому техасцу чудесным образом вернулись силы. «Около половины одиннадцатого мы помогли ему одеться, надели сверху оснастку и обнаружили, что он действительно был в состоянии подняться на ноги и идти. Все мы были приятно изумлены».

Они начали спускаться с седловины, Этанс шел прямо перед Беком, объясняя ему, куда ставить ноги. Руки Бека лежали на плечах Этанса, а Берлесон крепко держал техасского альпиниста сзади за ремни оснастки, таким способом они с большой осторожностью спускались с горы. «Временами ему требовалась наша существенная помощь, но в основном он двигался лучше, чем можно было ожидать», — рассказывает Этанс.

На высоте 7600 метров, добравшись до крутого известнякового утеса, известного под названием Желтая Лента, они встретились с Эдом Вистурсом и Робертом Шауэром, которые успешно спустили Бека вниз по крутой скале. В третьем лагере к ним присоединились Бришерс, Джим Уильямс, Вейкка Густафсон и Арасельи Сегарра. Восемь крепких альпинистов просто несли сильно покалеченного Бека вниз по стене Лхоцзе. Они прошли этот путь значительно быстрее, чем я со своими товарищами утром того же дня.

Услышав, что Бек спускается вниз, я пошел в свою палатку, преодолевая усталость, натянул альпинистские ботинки и потащился вверх, чтобы встретить группу спасателей. Я ожидал, что встречу их в нижней части стены Лхоцзе. Однако уже через двадцать минут подъема от второго лагеря я с изумлением встретил команду в полном составе. Бек хотя и был на короткой страховке, но все же двигался самостоятельно. Бришерс и компания спускали его по леднику в таком быстром темпе, что в моем жалком состоянии я едва поспевал за ними.

Бека поместили в госпитальной палатке рядом с Го, и терапевты начали снимать с него одежду. «Боже мой! — воскликнул доктор Кемлер, когда увидел правую руку Бека. — Он обморозился еще сильнее, чем Макалу». Через три часа, когда я заполз в свой спальный мешок, доктора все еще были заняты оттаиванием обмороженных конечностей Бека в посуде с прохладной водой, работая при свете своих налобных фонарей.

На следующее утро, в понедельник 13 мая, как только рассвело, я вышел из лагеря и, прошагав две с половиной мили по покрытому глубокими трещинами Западному цирку, пришел к краю ледопада. Там, следуя инструкции, переданной по радио из базового лагеря Гаем Коттером, я стал искать ровную площадку, которая могла бы послужить местом для приземления вертолета.

В последние дни Коттер, используя спутниковую связь, приложил немало усилий, чтобы организовать эвакуацию с нижней оконечности Западного цирка, так что Беку не надо было спускаться по коварным трапам и веревкам ледопада: с его сильно поврежденными руками это было бы слишком сложно и рискованно. В 1973 году был случай, когда вертолет приземлялся в Западном цирке; тогда итальянская экспедиция воспользовалась двумя вертолетами, чтобы переправить грузы из базового лагеря. Однако это был чрезвычайно опасный перелет, на грани технических возможностей, и один из итальянских геликоптеров разбился на леднике. С тех пор за все прошедшие двадцать три года никто больше не предпринимал попыток приземлиться выше ледопада.

Но Коттер настоял на своем, и, благодаря его усилиям, американское посольство уговорило непальских военных попытаться использовать вертолет для эвакуации пострадавших с Западного цирка. В понедельник около восьми утра, когда я тщетно разыскивал подходящее место для посадки вертолета среди нагромождения сераков на краю ледопада, голос Коттера протрещал в моем радио: «Вертолет в пути, Джон. Он может прибыть с минуты на минуту. Найди побыстрее хорошую площадку для приземления вертолета». Надеясь найти ровную площадку выше на леднике, я столкнулся с Беком, которого вели вниз на короткой страховке Этанс, Берлесон, Густафсон, Бришерс, Вистурс и другие члены команды IMAX.

Бришерс, которому за время его долгой деятельности как кинорежиссера доводилось работать с различными вертолетами, сразу же нашел посадочную площадку на высоте 6050 метров, ограниченную двумя зияющими трещинами. Я привязал шелковый церемониальный шарф буддистов (ката) к бамбуковой палке, чтобы можно было видеть направление ветра, а Бришерс в это время, используя в качестве красителя бутылку какой-то приправы красного цвета, изобразил на снегу гигантский крест в центре посадочной площадки. Через несколько минут появился Макалу-Го, его тащили вниз по леднику на куске пластика полдюжины шерпов. Минутой позже мы услышали шум двигателя вертолета, который бешено молотил лопастями в разреженном воздухе. Пилотируемый подполковником непальской армии Маданом Кхатри Чхетри, вертолет «Белка» В-2 оливкового цвета, с минимальным запасом топлива и самым необходимым снаряжением, сделал два захода на посадку, но каждый раз в последний момент взмывал ввысь. Третья попытка Мадану удалась, и он посадил на ледник дрожащую «Белку», хвост которой завис над бездонной трещиной. Не отключая двигателя, работавшего на полную мощность, и не сводя глаз с панели управления, Мадан поднял один палец, сообщая тем самым, что он может взять на борт только одного пассажира. На такой высоте лишний вес может при взлете стать причиной катастрофы.

Поскольку обмороженные ноги Го оттаяли во втором лагере и теперь он не мог ни идти, ни даже стоять, мы с Бришерсом и Этансом согласились с тем, что первым должен улететь тайваньский альпинист. «Извини, — заорал я Беку, перекрикивая рев турбин, — наверное, он прилетит еще раз». Бек философски покивал головой.

Мы подняли Го, погрузили его в вертолет, и машина тяжело оторвалась от земли. Как только Мадан оторвал хвост вертолета от ледника, он спикировал вперед, камнем упал за край ледопада и скрылся в тумане. Над Западным цирком повисла плотная тишина.

Тридцать минут спустя, когда мы стояли у взлетной площадки, обсуждая, как спустить Бека вниз, из нижней долины вдруг донесся слабый звук вертолетного двигателя. Звук становился все громче и громче, и наконец в поле зрения показался маленький оливковый вертолет. Мадан пролетел немного вверх по Западному цирку и затем развернулся носом вниз по склону. Потом он уверенно посадил «Белку» точно на цветную метку на леднике, и Бришерс с Этансом погрузили на борт Бека. Через несколько секунд вертолет снова поднялся в воздух, порхая на фоне западного плеча Эвереста, словно причудливая металлическая стрекоза. Через час в госпитале Катманду Беку и Макалу-Го была оказана медицинская помощь.

Когда члены команды спасателей разошлись, я еще долго сидел в одиночестве на снегу, пялясь на свои ботинки и пытаясь осмыслить все, что произошло за последние семьдесят два часа. Как получилось, что все происходящее вышло из-под контроля? Как на самом деле погибли Энди, Роб, Скотт, Дуг и Ясуко? Но сколько я ни старался, ответы не приходили. Масштабы этого бедствия были настолько за гранью всего, что когда-либо рисовало мне мое воображение, что мой мозг просто отказывался работать. Потеряв надежду что-то понять, я взвалил на плечи рюкзак и устремился вниз, к застывшему, опутанному злыми чарами ледопаду, обеспокоенный мыслью о предстоящем мне последнем путешествии по лабиринтам разрушающихся сераков.

 

 

Глава двадцать первая

БАЗОВЫЙ ЛАГЕРЬ ЭВЕРЕСТА

 

Мая 1996 года. 5400 метров

От меня, как ни от кого другого, неизбежно будут ожидать зрелого суждения об экспедиции, — суждения, которое было просто немыслимо, когда все мы были к нему так близки…

С одной стороны — Амундсен, прошедший тот же путь, побывавший там первым и возвратившийся без людских потерь, сумевший за время исследования полюса уберечь своих людей даже от серьезных травм и увечий. С другой стороны — наша экспедиция, подвергавшаяся страшным опасностям, продемонстрировавшая верх нечеловеческой выносливости, достигшая бессмертной славы; экспедиция, в память о которой произносятся проповеди в церкви и воздвигаются памятники; экспедиция, из-за которой многие до сих пор стремятся к полюсу только для того, чтобы найти следы нашего ужасного путешествия; экспедиция, которая оставила лучших из нас лежать мертвыми на льду. Нелепо было бы проигнорировать этот контраст; писать книгу, не принимая его во внимание, — пустая трата времени.

Апслей Черри-Гаррард «Наихудшее путешествие в мире», отчет об обреченной экспедиции Роберта Фалькона Скотта к Южному полюсу в 1912 году

 

Спустившись утром 13 мая к подножию ледопада Кхумбу, я прошел по склону последний отрезок пути и на краю ледника встретил ожидавших меня Энга Тшеринга, Гая Коттера и Каролину Маккензи. Гай предложил мне пиво, Каролина крепко обняла меня, а из дальнейшего я помню только то, что сидел на льду, закрыв лицо руками, слезы катились по моим щекам, и я плакал так, как не плакал с тех пор, когда был ребенком. Оказавшись наконец в безопасности, освободившись от гнетущего напряжения предыдущих дней, я плакал о своих погибших товарищах; я плакал от счастья, что остался жив; я плакал, потому что чувствовал, как ужасно выжить, когда другие погибли.

Во вторник после полудня Нил Бейдлман заказал заупокойную службу в лагере «Горного безумия». Нгаванг Сая Кая — отец Лопсанга Джангбу и посвященный лама — жег можжевеловые благовония и распевал буддийские молитвы под серым, как сталь, небом. Нил сказал несколько слов, потом говорил Гай, оплакивал гибель Скотта Фишера Анатолий Букреев. Я, запинаясь, произнес несколько слов в память о Дуге Хансене. Пит Шенинг попытался поднять дух собравшихся, призывая всех смотреть только вперед. Но когда закончилась служба и мы разошлись по своим палаткам, над базовым лагерем повисло похоронное уныние.

Рано утром следующего дня прилетел вертолет, чтобы эвакуировать Шарлотту Фокс и Майка Грума — у них были обморожены ноги, и двигаться дальше своим ходом для них было рискованно. Врач Джон Таск улетел с ними, чтобы оказывать им помощь в пути. Потом, ближе к полудню, когда Хелен Уилтон и Гай Коттер остались наблюдать за демонтажом и погрузкой имущества «Консультантов по приключениям», Лу Кейсишк, Стюарт Хатчисон, Фрэнк Фишбек, Каролина Маккензи и я вышли из базового лагеря и начали наш путь домой.

В четверг 16 мая вертолет переправил нас из Фериче в селение Сянгбоче, раскинувшееся над самым Намче-Базаром. Когда мы шли к грунтовой взлетной полосе, где должны были дождаться второго рейса в Катманду, к нам со Стюартом и Каролиной обратились трое японских мужчин с суровыми серыми лицами. Первый из них сообщил, что его зовут Мунио Нукита, он был высококвалифицированным гималайским альпинистом, дважды поднимавшимся на вершину Эвереста. Нукита вежливо объяснил нам, что является проводником и переводчиком двух других мужчин, один из которых — Кеничи Намба — муж Ясуко Намбы, а второй — ее брат. В течение сорока пяти минут они задавали нам множество разных вопросов, но я смог ответить далеко не на все.

К тому времени весть о гибели Ясуко Намбы облетела всю Японию. Уже 12 мая — меньше, чем через двадцать четыре часа после ее смерти на Южной седловине, — в самом центре базового лагеря приземлился вертолет, и из него выпрыгнули два японских журналиста в кислородных масках. Обратившись к первому, кого они там встретили — а это был американский альпинист Скотт Дарсни, — журналисты потребовали информацию о Ясуко. Теперь, спустя четыре дня, Нукита предупредил нас о том, что толпа таких же агрессивно настроенных журналистов и телерепортеров ожидает нас в Катманду.

Ближе к вечеру того же дня мы погрузились на борт огромного вертолета Ми-17 и поднялись в воздух сквозь брешь в облаках. Через час вертолет приземлился в международном аэропорту Трибхуван; спустившись на землю, мы сразу же попали в чащу микрофонов и телекамер. Мне, как журналисту, было весьма поучительно оказаться по другую сторону барьера. Множество репортеров, в основном японских, желали услышать от нас подробный рассказ о бедствии, изобилующий злодеями и героями. Но хаос и страдания, свидетелем которых мне довелось стать, нелегко было передать словами. Через двадцать минут допроса на солнцепеке мне на помощь пришел Дэвид Скенстед, консул из американского посольства. Он доставил меня в отель «Гаруда».

Затем последовали более тяжелые интервью с другими репортерами, а потом — прогон сквозь строй суровых представителей министерства по туризму. В пятницу вечером, в Катманду, блуждая по аллеям Тамела, я нашел спасение от глубочайшей депрессии. Подав тощему непальскому мальчишке пригоршню рупий, я получил взамен крошечный, завернутый в бумагу пакетик с изображением свирепого тигра. Вскрыв пакетик в своем гостиничном номере, я высыпал его содержимое на лист папиросной бумаги. Бледно-зеленая трава была покрыта клейкой смолой и пахла гнилыми фруктами. Я свернул самокрутку, выкурил ее до конца, свернул вторую, потолще, выкурил до половины, и тут комната начала вращаться.

Я лежал голый поперек кровати и слышал звуки ночи, доносящиеся сквозь открытое окно. Звонки рикш смешивались с гудками автомобилей, призывными криками мелких торговцев, женским смехом и музыкой из соседнего бара. Распластавшись на спине, слишком одурманенный, чтобы двигаться, я закрыл глаза, предоставив липкому предмуссонному зною бальзамом разливаться по моему телу; мне казалось, что я плавлюсь, лежа на матрасе. Череда причудливых цевочных колес и большеносых персонажей комиксов проплывала в неоновом свете перед моим внутренним взором.

Повернув голову, я уткнулся ухом в мокрое пятно; оказалось, что по моему лицу текли слезы и капали на простыню. Я чувствовал, как во мне кипели и клокотали обида и стыд, поднимаясь по позвоночнику откуда-то изнутри. Извергаясь изо рта и из носа потоками слез и соплей, за первыми рыданиями последовали еще более сильные, а потом еще, еще и еще.

19 мая я вернулся в Штаты и привез с собой две вещи из оснастки Дуга Хансена, чтобы вернуть их тем людям, которые его любили. В аэропорту Сиэтла меня встретили его дети Энджи и Джейм, его подруга Карен-Мари, а также его друзья и родственники. При виде их слез я почувствовал себя глупым, ни на что не способным идиотом.

Вдыхая густой морской воздух, напоенный ароматами приливов и отливов, я восхищался буйной весной в Сиэтле, ощущая очарование влажной зелени, как никогда раньше. Медленно и терпеливо мы с Линдой начали процесс восстановления наших отношений. Одиннадцать с лишним килограммов, потерянных мною в Непале, я набрал быстрее, чем можно было ожидать. Простые удовольствия домашней жизни — завтрак с женой, любование заходом солнца, возможность подняться посреди ночи и пошлепать босиком в теплую ванную комнату — порождали вспышки радости, граничащей с восторгом. Но эти мгновения светлой радости омрачала длинная полутень Эвереста, чей образ с течением времени слегка потускнел.

Изнывая от чувства вины, я откладывал звонок подруге Энди Харриса Фионе Макферсон и жене Роба Холла Джен Арнольд, пока они сами не позвонили мне из Новой Зеландии. Когда они позвонили, я был не в состоянии найти те слова, которые успокоили бы гнев и возмущение Фионы. Джен Арнольд во время разговора по большей части утешала меня.

Я всегда понимал, что восхождение на горные вершины — дело очень рискованное. Я признавал, что опасность является важной составляющей игры: без нее альпинизм мало чем отличался бы от сотен других пустяковых увлечений. Ведь это же так щекочет нервы — прикоснуться к тайне смерти, украдкой заглянуть за ее запретную границу. Я был твердо убежден, что альпинизм — замечательное занятие, и не вопреки, а как раз благодаря присущим ему опасностям.

Однако, пока я не побывал в Гималаях, я практически никогда не видел смерть так близко. Черт побери, ведь до отправки на Эверест я даже ни разу не был на похоронах! Смерть оставалась для меня преимущественно гипотетическим понятием, пищей для абстрактных размышлений. Так или иначе, утрата подобной наивности неизбежна, но, когда это наконец произошло, шок был усилен откровенным переизбытком смертей: в общей сложности весной 1996 года Эверест унес жизни двенадцати человек — такого количества смертей за один сезон не было с тех пор, как семьдесят пять лет назад на эту гору ступила нога первого альпиниста.

Шесть альпинистов из экспедиции Холла достигли вершины, но только двое из них — Майк Грум и я — смогли вернуться назад; четыре члена команды, с которыми я вместе смеялся, страдал от горной болезни и вел долгие задушевные беседы, лишились жизни. Мои действия, или недостаток таковых, несомненно, сыграли свою роль в гибели Энди Харриса. А в те минуты, когда Ясуко Намба умирала на Южной седловине, я находился всего в трехстах с небольшим метрах от нее; я прятался в палатке, безучастный к ее страданиям, и беспокоился только о том, как спастись самому. Пятно позора, оставшееся у меня на душе, было не из тех, что смываются за несколько месяцев переживаний и угрызений совести.

В конце концов я поведал о своей затянувшейся депрессии Клеву Шенингу, который жил недалеко от меня. Клев сказал, что ему тоже очень тяжело из-за потерь стольких жизней, но, в отличие от меня, у него не было «комплекса вины оставшегося в живых». «В ту ночь на седловине, — объяснил он, — я сделал все, что мог, чтобы спасти себя и людей, которые были рядом. К тому времени, когда мы вернулись к палаткам, я был абсолютно опустошен. Я обморозил роговицу в одном глазу и практически ослеп. Я страдал от переохлаждения, бредил и безудержно дрожал. Потеря Ясуко была для меня жутким горем, но я не взял на себя вину за ее смерть, потому что в душе я знал, что сделал все возможное, чтобы ее спасти. Тебе не стоит взваливать на себя такую ношу. Тогда была страшная буря. Что ты мог сделать в тех условиях, чтобы помочь ей?»

Наверное, ничего, согласился я. Но в отличие от Шенинга, у меня никогда не будет уверенности в этом. И то завидное спокойствие, с которым он рассуждал, остается для меня недостижимым.

Многие полагают, что при таких толпах неквалифицированных альпинистов, осаждавших в тот день Эверест, вероятность трагедии подобного масштаба была довольно велика. Но никто не мог представить, что экспедиция, возглавляемая Робом Холлом, окажется в центре этих событий. Холл всегда действовал жестко и с максимальной осторожностью, не делая никаких исключений. Как у всякого обязательного и методичного человека, у него имелась надежная и хорошо отлаженная система, которая, по идее, должна была уберечь от подобной катастрофы. Так что же произошло? Как можно все это объяснить — и не только родным и друзьям погибших, но и придирчивой публике?

Возможно, тут сыграло роль и самомнение Роба. Он стал таким докой в сопровождении альпинистов самого разного уровня, что, наверное, слегка зазнался. Холл не раз хвастливо заявлял, что мог бы довести до вершины чуть ли не любого мало-мальски подготовленного здорового человека, и, казалось бы, его успехи подтверждали это. Кроме того, он продемонстрировал замечательную способность преодолевать трудности.

Например, в 1995 году Холл и его проводники не только справились на горе с проблемами Хансена, но и спасли знаменитую французскую альпинистку Шанталь Модюи, у которой во время ее седьмого восхождения на Эверест без кислородной поддержки сильно упало давление. Модюи дошла до отметки 8750 метров, и весь путь вниз, с Южной вершины до Южной седловины, ее, по выражению Гая Коттера, пришлось тащить, «как мешок с картошкой». И когда после этой попытки взойти на вершину все вернулись живыми, Холл мог с полным правом считать, что для него практически не существовало непосильных задач на горе.

Однако до нынешнего года Холлу удивительно везло с погодой, и это могло повлиять на его бдительность. Дэвид Бришерс, совершивший более десятка гималайских экспедиций и трижды поднимавшийся на Эверест, подтверждает: «Из сезона в сезон в день восхождения Роба погода всегда стояла прекрасная. На большой высоте его ни разу не застал ураган». В действительности не было ничего необычного в том, что 10 мая начался штормовой ветер, это был вполне обычный ураган для Эвереста. Если бы он налетел двумя часами позже, то нельзя исключать, что все бы остались живы. Напротив, если бы этот ураган начался всего на час раньше, он мог бы легко погубить восемнадцать-двадцать альпинистов, и меня в том числе.

Время, несомненно, сыграло в этой трагедии такую же большую роль, как и погода, и пренебрежение фактором времени не могло пройти даром. Задержки возле провешенных перил можно было предвидеть, и не так сложно было их предотвратить. Игнорировать заранее назначенное время возвращения было непозволительно.

На задержку с возвращением в какой-то степени могло повлиять соперничество между Фишером и Холлом. Фишер до этого никогда не водил группы на Эверест. Как бизнесмен, он был вынужден стремиться к успеху. У него была чрезвычайно важная причина довести клиентов до вершины, особенно таких знаменитостей, как Сэнди Хилл Питтман.

Аналогичным образом, бизнесу Холла очень повредило бы, если бы он потерпел неудачу в 1996 году, после того, как в 1995 году ему не удалось поднять на вершину ни одного человека из группы. Вероятный успех Фишера на горе только обострял ситуацию. Скотт был обаятельным человеком, и Джейн Бромет усиленно этим спекулировала. Фишер изо всех сил старался урвать кусок пирога у Холла, и тот понимал это. При этих обстоятельствах перспектива повернуть своих клиентов назад, тогда как клиенты его соперника продолжали двигаться к вершине, была для Холла достаточно неприятной.

Учитывая, что Холл, Фишер и все остальные были вынуждены принимать решение, находясь в заторможенном состоянии кислородного голодания, об их действиях нельзя судить слишком строго. Размышляя, как могла случиться эта трагедия, необходимо помнить, что сохранить ясность мышления на высоте 8800 метров совершенно невозможно.

Легко быть мудрым задним числом. Шокированные количеством жертв, критики сразу же предложили принять ряд мер, позволяющих избежать подобных катастроф в будущем. Было предложено, например, ввести на Эвересте стандартное соотношение числа проводников и клиентов «один к одному». То есть каждый клиент поднимался бы в сопровождении персонального проводника и шел бы все время в связке с ним.

Возможно, простейшим способом уменьшения потерь в будущем стал бы запрет на использование баллонов с кислородом, за исключением случаев экстренной медицинской помощи. Небольшое число безрассудных смельчаков имело бы шанс погибнуть, поднимаясь на вершину без кислорода, но огромная масса низкоквалифицированных альпинистов была бы вынуждена из-за своих ограниченных физических возможностей поворачивать назад, чтобы избежать серьезных проблем на большой высоте. Результатом такого кислородного регулирования стало бы выгодное уменьшение захламленности и толчеи на горе, так как значительно меньше людей предпринимало бы попытки восхождения на Эверест, зная, что кислородная поддержка отсутствует.

Но работа проводника на Эвересте является слабо регулируемым бизнесом, которым управляют бюрократы, неспособные оценить ни квалификацию проводника, ни способности клиента. Кроме того, оба государства, контролирующие доступ к вершине, — Непал и Китай — ошеломляюще бедны. Отчаянно нуждаясь в твердой валюте, правительства этих стран заинтересованы в выдаче как можно большего количества дорогих разрешений на восхождение, поэтому маловероятно, чтобы эти правительства пожелали принимать меры, значительно ограничивающие их доходы.

Анализ случившегося на Эвересте — занятие весьма полезное, такой анализ мог бы в определенных случаях предотвратить гибель альпинистов при спуске с вершины. Хочется верить, что детальное обсуждение трагических событий 1996 года действительно поможет в дальнейшем сократить количество жертв.

Однако побуждение составить перечень многочисленных грубых промахов, с тем чтобы потом «учиться на ошибках», является по большей части упражнением в самообмане. Если вы сможете убедить себя в том, что Роб Холл погиб потому, что совершил ряд глупых ошибок, и что вы слишком умны, чтобы повторить те же ошибки, то тем легче будет вам предпринять попытку восхождения на Эверест, отбросив неоспоримые доказательства того, что так поступать неразумно.

В действительности, смертельный исход экспедиции 1996 года был во многих отношениях делом обычным, это случалось и прежде. И хотя в тот весенний альпинистский сезон на Эвересте погибло рекордное число людей, все же 12 погибших — это только 3 процента от общего числа альпинистов (398), которые поднимались в тот год выше базового лагеря. Фактически, это даже немного ниже среднего показателя (3,3 процента), учитывающего все годы покорения Эвереста. А можно посмотреть на это еще и с такой точки зрения: с 1921 года по май 1996 погибло 144 человека, а на вершину поднимались 630 раз — отношение один к четырем. Последней весной 12 альпинистов погибло и 84 достигли вершины — отношение один к семи. Если сравнить эти цифры, то окажется, что на самом деле 1996 год был менее опасным, чем среднестатистический год на Эвересте.

По правде говоря, восхождение на Эверест всегда было чрезвычайно опасным предприятием и, несомненно, будет таким всегда, независимо от того, будут ли в нем участвовать неофиты Гималаев, ведомые проводниками, или альпинисты мирового уровня. Стоит напомнить, что до того, как гора потребовала жизни Холла и Фишера, она уничтожила целый корпус альпинистской элиты, включая Питера Бордмена, Джо Таскера, Марти Хои, Джейка Бритенбаха, Мика Берка, Мишеля Парментье, Роджера Маршалла, Рея Дженета, а также Джорджа Ли Мэллори.

Находясь в 1996 году под присмотром проводников, я быстро понял, что лишь некоторые клиенты на горе (включая меня) верно оценивали степень риска, с которым мы столкнулись: выше 7600 метров жизнь человека висит на тонком волоске. Поэтому необходимо всегда помнить, что когда что-то непредвиденное происходит на большой высоте в Зоне смерти, а рано или поздно такое случается, то даже самые сильные проводники на свете не всегда могут спасти жизнь клиента. Да и события 1996 года показали, что сильнейшие в мире проводники порой бессильны спасти даже собственную жизнь. Четверо моих товарищей по команде погибли не потому, что система Роба Холла была ошибочной, — на самом деле ни у кого не было лучшей системы, просто Эверест имеет свою систему — уничтожать с невиданным размахом.

Занимаясь подробным разбором происшедшего, легко упустить из виду тот факт, что альпинизм не был и никогда не будет безопасным, предсказуемым, укладывающимся в рамки строгих правил занятием. В альпинизме рискованные действия идеализируются: это спорт, самыми знаменитыми представителями которого всегда становились те, кто попадал в очень сложные переделки и умудрялся выходить из них победителем. Альпинисты как класс не отличаются избытком благоразумия. И необходимо понимать, что на Эвересте альпинисты попадают в особую ситуацию: как показывает история, когда предоставляется шанс достичь наивысшей точки планеты, люди удивительно быстро прекращают здраво мыслить. Спустя тридцать три года после своего восхождения на гору по Западному гребню Том Хорнбейн предостерегает: «В конечном счете то, что случилось на Эвересте в этом сезоне, несомненно случится снова».

Не надо далеко ходить, чтобы убедиться, что урок, который Эверест преподал нам 10 мая, не пошел впрок — достаточно только взглянуть, как развивались события на горе в последующие две-три недели.

17 мая, через два дня после того, как команда Холла покинула базовый лагерь, двое альпинистов — австриец Рейнхард Власич и его товарищ по команде из Венгрии, без кислородной поддержки поднимаясь на гору со стороны Тибета, достигли высотного лагеря, расположенного на Северо-восточном гребне, на высоте 8300 метров. Там они разместились в палатке, покинутой неудавшейся ладакхской экспедицией. На следующее утро Власич пожаловался, что чувствует себя плохо, и тут же потерял сознание. Врач из Норвегии, который оказался поблизости, определил, что австриец пострадал одновременно от отека легких и мозга. Несмотря на то, что доктор использовал при лечении кислород и необходимые медикаменты, к полуночи Власич скончался.

Тем временем на непальской стороне Эвереста экспедиция IMAX, возглавляемая Дэвидом Бришерсом, перегруппировалась, учитывая вновь сложившиеся обстоятельства. С тех пор как в проект фильма об Эвересте было инвестировано пять с половиной миллионов долларов, у членов команды появилось огромное желание остаться на горе и предпринять попытку восхождения. С Бришерсом, Эдом Вистурсом и Робертом Шауэром они, вне всякого сомнения, были сильнейшей и наиболее компетентной командой на горе. И несмотря на то, что эта команда отдала половину своих кислородных баллонов спасателям и терпящим бедствие альпинистам, они смогли раздобыть достаточное количество кислорода у экспедиций, покидающих гору, и тем самым восполнили большую часть того, что потеряли.

10 мая, когда стряслась беда, Пола Бартон Вистурс, жена Эда и одновременно менеджер команды IMAX в базовом лагере, дежурила у радио. Она была в дружеских отношениях и с Холлом, и с Фишером, и случившееся потрясло ее. Пола считала, что после такой ужасающей трагедии для команды IMAX было бы естественно свернуть палатки и уехать домой. Потом она перехватила радиоразговор между Бришерсом и еще одним альпинистом. В этом разговоре лидер команды IMAX спокойно заявил, что его команда намерена немного передохнуть в базовом лагере и двинуться на штурм вершины.

«После всего, что случилось, я не могла поверить, что они на самом деле решили идти на вершину, — признается Пола. — Когда я услышала по радио этот разговор, я даже растерялась». Она была так расстроена, что ушла на пять дней из базового лагеря вниз, в Тхъянгбоче, чтобы прийти в себя.

В среду, 22 мая, команда IMAX достигла Южной седловины и ночью того же дня двинулась к вершине. Погода стояла прекрасная. Эд Вистурс, у которого была главная роль в фильме, достиг вершины в четверг утром, в 11:00, не пользуясь кислородной поддержкой[60].

Через двадцать минут на вершину поднялся Бришерс, за ним последовали Арасельи Сегарра, Роберт Шауэр и шерп Джемлинг Норгей, сын первопроходца Эвереста Тенцинга Норгея; Джемлинг был девятым из семейства Норгеев, поднявшимся на вершину Эвереста. Говорят, что в тот день вершины достигли шестнадцать альпинистов, и среди них швед Геран Кропп, приехавший из Стокгольма в Непал на своем велосипеде, а также шерп Энг Рита, для которого это был десятый подъем на вершину Эвереста.