Тридцать километров к северу от Москвы

 

 

15 февраля

 

Дороги за Москвой были покрыты коркой льда, и, несмотря на то что на колеса грузовика были надеты специальные цепи, они ехали со скоростью не больше двадцати пяти километров в час. Метель кружила вокруг и набрасывалась на них с такой силой, словно была лично заинтересована в том, чтобы Лев не добрался до места назначения. Дворники, прикрепленные к крыше кабины, с трудом очищали от снега лишь крохотные полукружья лобового стекла, обеспечивая минимальный обзор. Видимость не превышала двадцати метров, но грузовик упорно продвигался вперед. Поездка за город в подобных условиях выглядела отчаянным порывом.

Подавшись вперед и разложив на коленях карты, Лев сидел рядом с Василием и их водителем. Все трое были одеты так, словно находились в чистом поле: в шинели, перчатки и меховые шапки. Стальная кабина с металлическими крышей и полом обогревалась лишь горячим воздухом, поступающим от двигателя. Но она, по крайней мере, обеспечивала хотя бы видимость защиты от непогоды. А вот в кузове девять солдат в полном вооружении ехали без всяких удобств. Ветер и снег насквозь продували брезентовый верх грузовиков ЗиС‑151. Поскольку температура могла запросто упасть до минус тридцати градусов, в кузове в обязательном порядке устанавливалась дровяная печь, прикрепленная к полу. Впрочем, это хитроумное изобретение способно было обогреть лишь тех, кто сидел в непосредственной близости от него, вынуждая солдат кутаться в шинели и регулярно меняться местами. Льву и самому не раз приходилось ездить в кузове: каждые десять минут двое возле печки неохотно уступали свои места следующим солдатам, перебираясь к заднему борту, в то время как все остальные тоже перемещались на шаг ближе к теплу.

Впервые за все время своей карьеры Лев чувствовал, как среди его подчиненных зреет недовольство. И причиной его служили отнюдь не тяготы службы или недосыпание. Нет, дело было совсем в другом. Скорее всего, причина заключалась в том, что этой поездки можно было избежать. Возможно, они просто не верили, что ниточка под названием «Кимово» приведет их куда‑нибудь. Раньше он неоднократно обращался к своим солдатам за поддержкой и всегда получал ее. А сегодня он ощущал исходящее от них сопротивление и даже враждебность. До сих пор он привык получать их только от Василия. Лев постарался отогнать мысли об этом. В данный момент авторитет у подчиненных заботил его меньше всего.

Если его гипотеза была верной и подозреваемый действительно находился в Кимово, Лев считал, что он двинется в путь с рассветом, в сопровождении своего друга или без него, неважно. Лев шел на риск, рассчитывая, что они успеют добраться до деревни вовремя. Он не стал поднимать по тревоге отделение местной милиции в Загорске, ближайшем районном центре, поскольку считал их безнадежными любителями, недисциплинированными и плохо обученными. Подобную операцию нельзя было доверить даже местному отделению МГБ. Уже зная о том, что он объявлен в розыск, Бродский вряд ли сдастся живым. Он будет сражаться до конца. А его требовалось взять живым. Его признание имело огромное значение. Более того, своим побегом он нанес Льву личное оскорбление, и тот намеревался свести с подозреваемым счеты, арестовав его собственноручно. Речь шла не только об уязвленной гордости. И не только о том, что от успеха этой операции зависела его дальнейшая карьера. Последствия могли быть намного более серьезными. Несвоевременное раскрытие столь квалифицированного шпиона могло привести к тому, что Лев сам окажется обвиненным в саботаже. А если он не сумеет еще и схватить его… Ему даже не хотелось думать о том, что будет дальше. Под вопросом окажется его верность идеалам государства.

Проверяй тех, кому доверяешь.

Из этого правила не было исключений, даже в отношении тех, кто его придумал и практиковал.

Если Бродского не окажется в Кимово, если Лев ошибается, то Василий будет первым в очереди тех, кто даст подробные показания о том, как его начальник пренебрег многообещающим киевским следом. Почуяв его уязвимость, и остальные сотрудники управления, подобно волкам, загоняющим раненую жертву, поспешат обвинить его в некомпетентности, а Василий наверняка станет его официальным преемником. В иерархии госбезопасности карьера могла рухнуть за одну ночь. Так что местонахождение предателя было жизненно важным для обоих.

Лев искоса взглянул на своего заместителя, мужчину в равной мере привлекательного и отталкивающего – как если бы его плакатная внешность скрывала прогнившую натуру: лицо героя и сердце труса. На красивом фасаде словно проступали мельчайшие трещинки, видимые в уголках губ, а едва заметная ухмылка, если вы знали, как трактовать ее, свидетельствовала о черных мыслях, скрывавшихся под приятным обликом. Почувствовав, вероятно, что стал объектом пристального внимания, Василий повернулся к нему и улыбнулся тонкой двусмысленной улыбкой. Он был явно чем‑то доволен. И Лев моментально понял, что где‑то допустил ошибку.

Он сверился с картой. Деревня с населением менее тысячи человек, Кимово представляло собой лишь крошечную точку на бескрайних просторах Советского Союза. Лев заранее предупредил водителя, чтобы тот не полагался на дорожные знаки. Даже при скорости в пятнадцать километров в час такая деревня промелькнет мимо настолько быстро, что не успеешь переключить передачу. Тем не менее, водя пальцем по извилистой линии дороги, Лев не мог избавиться от ощущения, что они проскочили нужный поворот. Они все еще ехали на север, тогда как должны были двигаться на запад. Поскольку в такую метель сориентироваться на местности было практически невозможно, Лев произвел несложные мысленные подсчеты и понял, что они проехали несколько лишних километров в северном направлении. Водитель прозевал поворот.

– Поворачивай обратно!

Лев отметил про себя, что подобный приказ не удивил ни водителя, ни Василия. Шофер пробормотал:

– Но мы не видели съезда с дороги.

– Мы пропустили его. Останови грузовик.

Водитель начал медленно сбрасывать скорость, короткими рывками нажимая на педаль тормоза, чтобы машину не занесло на скользкой трассе. Наконец грузовик остановился. Лев выпрыгнул наружу и стал знаками показывать водителю, как в снежной круговерти развернуть машину, учитывая, что ЗиС‑151 занимал почти все дорожное полотно. Им почти удалось задуманное и грузовик уже почти развернулся в обратную сторону, когда водитель, похоже, не обратив внимания на сигналы Льва, слишком быстро и резко подал машину назад. Лев побежал вперед и забарабанил кулаком в дверцу кабины. Но было уже слишком поздно. Правое заднее колесо съехало с дороги и теперь бессильно вращалось в снежном крошеве. Гнев Льва сдерживали зародившиеся у него подозрения в адрес водителя, который продемонстрировал прямо‑таки чудовищную некомпетентность. А ведь это Василий выбирал и грузовик, и водителя. Лев рванул на себя дверцу кабины и заорал, перекрикивая рев ветра:

– Вылезай!

Водитель повиновался. К этому времени и оперативники выпрыгнули из кузова на дорогу, озираясь по сторонам. Они смотрели на Льва с явным неодобрением. Чем, интересно, было вызвано их недовольство – задержкой, самой поездкой или его руководством? Он не мог понять. Лев приказал одному из своих людей сесть за руль, в то время как остальные, включая Василия, принялись выталкивать грузовик из снега. Колесо закрутилось, швыряя грязное снежное месиво на шинели и лица. Наконец цепи вгрызлись в полотно дороги и грузовик с ревом пополз вперед. Лев отправил опозорившегося водителя в кузов. Подобной ошибки было более чем достаточно, чтобы подать на него письменный рапорт. Василий наверняка обещал водителю неприкосновенность, но тот мог рассчитывать на нее только в том случае, если Лев потерпит неудачу. Он мельком подумал: а сколько же еще членов его отряда заинтересованы в его провале? Чувствуя себя совершенно одиноким в окружении собственных подчиненных, он сел за руль. Он сам поведет грузовик. Он сам найдет дорогу. Он привезет их туда, куда они направляются. Нельзя доверять никому. Василий устроился на сиденье рядом с ним, благоразумно предпочитая не раскрывать рта. Лев включил передачу.

К тому времени как они свернули на нужную дрогу, ведущую в Кимово, и покатили на запад, метель стихла. Впереди тускло замаячил шарик неяркого зимнего солнца. Лев ощущал крайнее утомление. Борьба с тяжелым грузовиком и снежными заносами лишила его остатков сил. Руки и плечи у него отчаянно ныли, веки наливались свинцовой тяжестью. Они ехали по центральной части страны, ее полям и лесам. Свернув в неглубокую долину, он вдруг увидел деревню: скопление деревянных изб то рядом с дорогой, то чуть в стороне от нее. Все они выглядели одинаково – прямоугольные срубы с треугольными крышами, как было, наверное, и сто, и двести лет назад. То была старинная Русь: общины возникали вокруг глубоких колодцев с журавлями. Здесь до сих пор жили древние предания, согласно которым хозяева должны были задобрить дворовых, духов подворья, чтобы сохранить домашний скот в целости и сохранности. Здесь родители пугали детей лешими, говоря им, что, если они будут плохо себя вести, те превратят их в деревья. Родители сами в детстве слушали эти сказки и так и не выросли из них; они месяцами вручную шили одежду только для того, чтобы преподнести ее в дар лесным нимфам, русалкам, которые жили на деревьях и могли, если им того хотелось, защекотать неосторожного путника до смерти. Лев вырос в городе, и подобные деревенские суеверия ничего для него не значили, но он никак не мог взять в толк, почему идеологическая революция так и не сумела победить этот примитивный крестьянский фольклор.

Лев остановил грузовик у первой же избы. Из кармана шинели он достал стеклянный пузырек, наполненный грязно‑белыми кристаллами неправильной формы, чистым амфетамином – наркотиком, пользовавшимся большой популярностью у нацистов. Он познакомился с ним в ходе боев на Восточном фронте, когда армия его страны теснила захватчиков, обрастая пленными и вместе с ними – некоторыми из их привычек. Он принимал участие в таких операциях, когда об отдыхе не могло быть и речи. И сейчас ему опять предстояла одна из них. Разница заключалась в том, что теперь амфетамин ему прописывал врач из поликлиники МГБ, и он регулярно принимал его, если ему предстояла очередная бессонная ночь. Иногда наркотик бывал просто незаменим, но через сутки после приема наступал полный упадок сил, справиться с которым помогала или новая доза, или глубокий двенадцатичасовой сон. Кроме того, начали проявляться и побочные эффекты: Лев похудел, кожа на лице посерела и натянулась. У него ухудшилась память: мелкие подробности и имена быстро забывались, прошлые аресты и дела сливались в сплошную пелену, и теперь ему приходилось делать заметки, чтобы не упустить ничего важного. Не представлялось возможным установить, стал ли он параноиком в результате приема наркотика, поскольку паранойя превратилась в могучее подспорье, в добродетель, которую следовало лелеять и взращивать. Если амфетамин усиливал ее, значит, тем лучше для амфетамина.

Он высыпал несколько кристалликов на ладонь, немного подумал и добавил к ним еще несколько, тщетно пытаясь вспомнить нужную дозировку. Пусть лучше будет больше, чем меньше. Удовлетворенный, он запил их глотком из фляжки, которую носил на поясе. Водка обожгла горло, но не сумела отбить резкий химический привкус, и его чуть было не стошнило. Он подождал, пока пройдут неприятные ощущения, медленно обводя взглядом окрестности. Повсюду лежал нетронутый слой свежего снега. Лев был доволен. За пределами Кимово спрятаться было негде. Человека можно было увидеть за несколько километров, и его следы четко отпечатались бы на снегу.

Он понятия не имел, какое из хозяйств принадлежит Михаилу Зиновьеву. Поскольку военный грузовик, припаркованный на обочине дороги, уничтожил элемент неожиданности, Лев выпрыгнул из кабины, достал из кобуры пистолет и направился к ближайшей избе. Хотя амфетамин еще не успел подействовать, он уже стряхнул с себя сонливость и восприятие обострилось – мозг готовился к неизбежному наркотическому допингу. Он подошел к крыльцу, не выпуская оружия из рук.

Не успел он постучать в дверь, как на пороге появилась пожилая женщина с пергаментной кожей. На ней было простое синее платье с белыми рукавами, а голову покрывала пуховая шаль. Ей было наплевать на Льва, его пистолет и его военный грузовик. Она ничего не боялась и даже не дала себе труда скрыть презрение, явственно читавшееся у нее на лице.

– Я ищу Михаила Святославовича Зиновьева. Это его дом? Где он сам?

Глядя на него так, словно он говорил на иностранном языке, старуха склонила голову к плечу и ничего не ответила. Вот уже второй раз за последние два дня ему противостояла пожилая женщина, выражая неприкрытое презрение. Было в этих женщинах что‑то такое, что делало их неприкасаемыми; его власть и влияние ничего для них не значили. К счастью, тупиковую ситуацию разрешил сын старухи, мужчина крепкого телосложения, который поспешно выскочил на крыльцо и заявил, заикаясь от волнения:

– Извините ее. Она уже старенькая. Чем могу помочь?

И вновь сыновья приносили извинения за своих матерей.

– Михаил Зиновьев. Где он? Где его подворье?

Сообразив, что Лев не собирается арестовывать никого из них и что он со своей семьей могут пока вздохнуть спокойно, сын явно испытал огромное облегчение. Он с радостью показал на дом своего соседа.

Лев вернулся к грузовику, возле которого уже стояли его люди. Он разделил свой отряд на три группы. Они должны были подойти к дому с разных направлений: одна – спереди, другая – сзади, а третьей предстояло оцепить сарай. Все солдаты были вооружены девятимиллиметровыми автоматическими пистолетами Стечкина, разработанными специально для МГБ. Кроме того, на каждую группу приходилось по одному автомату АК‑47. Если понадобится, они были готовы дать генеральное сражение.

– Мы должны взять предателя живым. Нам нужно его признание. Если у вас возникнет хотя бы тень сомнения, не стреляйте.

Для группы, которую возглавил Василий, Лев повторил свой приказ с особым нажимом. Убийство Анатолия Бродского будет расценено как тяжкая провинность. В первую очередь они должны были думать о том, как сохранить предателю жизнь, а уже потом – о собственной безопасности. В ответ Василий повесил себе на грудь выделенный его группе АК‑47.

– На всякий случай.

Чтобы ограничить возможности Василия провалить операцию, Лев отправил его на зачистку самого малозначащего объекта.

– Твоя группа обыскивает сарай.

Василий молча двинулся прочь. Лев схватил его за руку.

– Мы берем его живым.

На полпути к дому его отряд разделился на три группы, которые двинулись каждая в своем направлении. Соседи опасливо выглядывали из‑за занавесок, после чего быстро отходили от окон. Не дойдя до двери шагов тридцать, Лев остановился, позволяя остальным группам занять позиции. Бойцы Василия окружили сарай, а вторая группа обошла дом сзади. Снаружи не было заметно никаких признаков жизни. Из трубы вился легкий дымок. Окна были занавешены старыми тряпками, так что увидеть, что происходит в избе, не представлялось возможным. Вокруг царила мертвая тишина, если не считать сухих щелчков, с какими оперативники снимали с предохранителей свои АК‑47. Вдруг из небольшой прямоугольной постройки, очевидно уборной, стоявшей позади дома, вышла девочка. Она что‑то напевала себе под нос, и веселая мелодия разнеслась по двору. Три офицера рядом со Львом резко развернулись в ее сторону, поднимая пистолеты. Девочка в ужасе замерла на месте. Лев поднял вверх обе руки.

– Не стрелять!

Он затаил дыхание, страшась услышать треск автоматной очереди. Никто не шевелился. А девочка вдруг сорвалась с места и бросилась к дому, зовя на помощь мать.

Лев почувствовал, что амфетамин начал действовать: усталость как рукой сняло. Он рванулся вперед, и его люди устремились за ним – так затягивается петля на шее приговоренного к смерти. Девчушка распахнула переднюю дверь и исчезла внутри. Лев отстал от нее всего на несколько секунд. Он врезался в дверь плечом и, держа перед собой пистолет, ворвался в избу. Он оказался в маленькой теплой кухоньке, в которой вкусно пахло завтраком. У небольшого очага стояли две девочки, старшей на вид было лет десять, младшей – не больше четырех. Мать, коренастая, сурового вида женщина, из тех, что способны ловить пули зубами и выплевывать их, стояла перед ними, загораживая детей собой. Из задней комнаты показался мужчина лет сорока. Лев развернулся к нему.

– Михаил Святославович?

– Да?

– Меня зовут Лев Степанович Демидов. Я офицер МГБ. Анатолий Тарасович Бродский – шпион. Он разыскивается для проведения допроса. Скажите мне, где он.

– Анатолий?

– Ваш друг. Где он? И не вздумайте лгать.

– Анатолий живет в Москве. Он там работает ветеринаром. Я не видел его уже много лет.

– Если вы скажете мне, где он, я забуду, что он приходил сюда. И вы со своей семьей будете в безопасности.

Жена Михаила бросила на мужа выразительный взгляд: предложение явно показалось ей соблазнительным. Лев испытал огромное, невероятное облегчение. Он оказался прав. Предатель был здесь. Не дожидаясь ответа, Лев знаком показал своим людям, чтобы они начинали обыск.

 

* * *

 

Василий вошел в сарай, взяв автомат наизготовку и держа палец на спусковом крючке. Он подошел к куче соломы, единственному месту, где можно было спрятаться. Она была достаточно высокой, в рост взрослого мужчины. Он выпустил по ней несколько коротких очередей, никуда особенно не целясь. Клочья соломы полетели в разные стороны. Из ствола автомата показался дымок. Коровы в загоне зафыркали и попятились, громко стуча копытами. Но из соломы не ударили струйки крови. Здесь никого не было, и они лишь зря потеряли время. Он вышел наружу, закинул автомат на плечо и закурил сигарету.

На звуки выстрелов из дома выбежал встревоженный Лев. Василий окликнул его:

– Здесь никого нет.

Распираемый наркотической энергией, Лев поспешил к сараю, стиснув зубы.

Василий, взбешенный тем, что на него не обратили внимания, выбросил окурок, глядя, как тот растопил снег и провалился до самой земли.

– Если только он не прикинулся коровой, его здесь нет. Может, тебе стоит пристрелить их? Так, на всякий случай.

Василий оглянулся на своих людей, призывая их посмеяться, и те не заставили себя долго ждать. Но он не обманывал себя: никому из них на самом деле не было смешно. Более того, их смех означал, что равновесие сил нарушилось. Их преданность Льву слабела на глазах. Может, всему виной была изматывающая поездка. Может, дело было в том, что Лев позволил Бродскому оставаться на свободе, когда его следовало арестовать. Но Василию казалось, что их поведение каким‑то образом связано с Федором и смертью его маленького сына. Многие из его людей были друзьями Федора. И если они испытывали неприязнь ко Льву, то значит, ею можно было управлять. Манипулировать их сознанием.

Лев присел на корточки, внимательно рассматривая следы на снегу. Это были свежие отпечатки сапог. Некоторые из них принадлежали его офицерам, но под ними обнаружилась цепочка следов, ведущих от сарая: они исчезали в полях. Лев выпрямился и вошел в сарай. Василий окликнул его:

– Я там уже все обыскал!

Не обращая на него внимания, Лев потрогал выбитый замок; отметив, что на земле расстелены мешки из‑под зерна, он вернулся во двор, глядя на поля.

– Я хочу, чтобы со мной пошли три человека. Те, кто умеет быстро ходить. Василий, ты останешься здесь. Продолжай обыскивать дом.

Он сбросил с плеч тяжелую зимнюю шинель. Без всякой задней мысли, не имея намерения оскорбить, он протянул ее своему заместителю. Теперь, когда он мог передвигаться налегке и даже бежать в случае необходимости, он быстро двинулся по следам в поле.

Трое агентов, получивших приказ следовать за ним, не стали снимать шинели. Их непосредственный начальник приказывал им бежать по снегу налегке, не потрудившись даже осмотреть тело погибшего сына их коллеги. Гибель ребенка он счел досадным происшествием, и только. И сейчас оперативники вовсе не намеревались подхватить воспаление легких, слепо выполняя приказ человека, которому, возможно, осталось командовать ими совсем недолго. Все же Лев был их старшим офицером, хотя бы в данный момент, и, обменявшись выразительными взглядами с Василием, все трое медленной трусцой направились вслед, имитируя повиновение, даже не стремясь догнать своего предводителя, который опередил их уже на несколько сотен метров.

Лев ускорил шаг. Амфетамин гнал его вперед: для него не существовало более ничего, кроме следов на снегу и ритма собственного дыхания. Он просто не мог остановиться или замедлить шаг, не мог потерпеть неудачу или замерзнуть. Пусть даже по его расчетам подозреваемый опережал их примерно на час – его это ничуть не волновало. Предатель не подозревал о том, что его преследуют, так что почти наверняка он шел не торопясь.

Впереди показалась вершина пологого холма, и Лев надеялся, что оттуда он увидит свою жертву. Добравшись до гребня, он остановился, оглядывая окрестности. Во все стороны, на сколько хватало глаз, тянулись поля. Вдалеке виднелась опушка густого леса, но прямо впереди, примерно в километре от холма, он заметил фигурку мужчины, медленно пробирающегося по снегу. Это был не случайный крестьянин или рабочий. Это был он, предатель. Лев не сомневался в этом. Он двигался на север, в сторону леса. Если он сумеет первым добраться до опушки, то сможет затеряться в лесу. А у Льва не было собак, чтобы выследить его. Он оглянулся через плечо – трое агентов сильно отставали от него. Лопнула какая‑то ниточка, соединявшая его с ними. Он больше не мог полагаться на них. Ему предстояло самому настичь и схватить предателя.

И тут, словно ощутив погоню каким‑то шестым чувством, Анатолий остановился и оглянулся. К нему по склону пологого холма бежал человек. Не было никаких сомнений в том, что он – офицер госбезопасности. Анатолий был совершенно уверен в том, что уничтожил все улики, связывающие его с этой глухой деревней. Поэтому несколько мгновений он просто стоял не шевелясь, загипнотизированный видом своего преследователя. Его нашли. Он почувствовал, как в животе у него образовался ледяной комок. Кровь прилила к лицу, и, внезапно сообразив, что появление этого человека означает для него смерть, он повернулся и побежал к лесу. Первые несколько шагов получились неуверенными, он даже поскользнулся и едва не упал лицом в сугроб. Анатолий быстро понял, что пальто только мешает ему. Он сбросил его с плеч, отшвырнул в сторону и побежал что было сил.

Анатолий больше не совершал ошибок и не оборачивался. Он смотрел только вперед, на далекий лес. Если он будет бежать и дальше с такой же скоростью, то доберется до первых деревьев раньше, чем преследователь догонит его. Лес давал ему возможность спрятаться и исчезнуть. А если дело дойдет до драки, у него там будет больше шансов на победу, если он подберет сучья или камни, чем у безоружного в отрытом поле.

Лев набирал скорость, устремляясь вперед, словно на беговой дорожке. Какая‑то часть сознания напоминала ему о том, что он движется по совершенно незнакомой и оттого опасной местности, так что скорость грозила бедой. Но амфетамин заставлял его верить, что для него не осталось ничего невозможного и что он может покрыть разделяющее их расстояние одним прыжком.

Внезапно Лев поскользнулся и кубарем полетел куда‑то вбок, прямо в глубокий снег. Ослепленный, он перевернулся на спину, прислушиваясь к себе, не сломал ли чего‑нибудь, и глядя в бледно‑голубое небо. Он не чувствовал боли. Затем он встал на ноги и принялся отряхивать снег с лица и рук, отстраненно отметив многочисленные царапины и ссадины. Он посмотрел вперед, выискивая фигуру Бродского и ожидая увидеть, как тот скрывается среди деревьев. Но, к его удивлению, подозреваемый остановился. Он не двигался с места. Сбитый с толку, Лев бросился к нему. Он ничего не понимал – в тот самый момент, когда спасение стало реальностью, этот человек опустил руки. Он смотрел куда‑то себе под ноги. Теперь их разделяло не больше ста метров. Лев вытащил пистолет, переходя на шаг. Он прицелился, прекрасно сознавая, что не попадет в цель с такого расстояния. Сердце гулко стучало у него в груди – два удара на каждый шаг. Новый всплеск амфетамина – он почувствовал, как во рту у него пересохло. Пальцы дрожали от избытка энергии, по спине струйками тек горячий пот. Их разделяло каких‑нибудь пятьдесят шагов. Бродский повернулся. Он был без оружия. В руках у него ничего не было; такое впечатление, будто он вдруг решил сдаться и прекратить сопротивление. Лев продолжал двигаться вперед, подходя к нему все ближе и ближе. Наконец он рассмотрел, почему остановился Бродский. Между ним и лесом протянулась скованная льдом речка, шириной метров двадцать. С вершины холма ее не было видно, она скрывалась под слоем снега, запорошившим замерзшую поверхность. Лев окликнул его:

– Все кончено!

Анатолий, похоже, взвесил его слова, а потом повернулся обратно к лесу и ступил на лед. Он шагал неуверенно, скользя по гладкой поверхности. Ледяная простыня трещала под ногами, едва выдерживая его вес. Но он не останавливался. Шаг за шагом, и лед начал трескаться – черные ломаные линии образовались на его поверхности, змеясь и разбегаясь из‑под ботинок. Чем быстрее он шел, тем быстрее они появлялись, множась во все стороны. Сквозь трещины начала выплескиваться черная вода. Но Анатолий упрямо продвигался вперед: он был уже на середине реки, и до другого берега ему оставалось метров десять, не больше. Он опустил голову, глядя на темную ледяную воду у себя под ногами.

Лев подошел к краю обрыва, сунул пистолет в кобуру и протянул руку.

– Лед вас не выдержит. Вам все равно не добраться до леса.

Бродский остановился и обернулся.

– А я и не пытаюсь добраться до леса.

Он поднял правую ногу и с силой топнул ею, пробив лед. Черная вода хлынула наружу, пробоина расширилась, и он провалился в нее.

Оцепенев от ужаса и холода, он пошел ко дну, запрокинув лицо к небу и глядя на солнце. Затем, чувствуя, как его потянуло вверх, он оттолкнулся ногами от пробоины и позволил воде увлечь себя вниз по течению. Он не собирался выныривать. Он хотел раствориться в черной воде. В легких сначала защипало, потом они вспыхнули жидким огнем, и он понял, что его тело пока не хочет умирать. Анатолий сделал еще несколько гребков вниз по течению, стараясь как можно дальше уплыть от света, от возможности спастись и выжить. Наконец естественная плавучесть организма подняла его на поверхность, но вместо воздуха его лицо уткнулось в прозрачную пленку льда. Течение неторопливо влекло его дальше.

 

* * *

 

Предатель не собирался выныривать. Вне всякого сомнения, он старался как можно дальше уплыть от пробоины во льду, чтобы утонуть и защитить своих сообщников. Лев поспешил за ним вдоль берега, прикидывая, в каком месте подо льдом тот может сейчас находиться. Отстегнув тяжелую портупею с пистолетом, он бросил ее на землю и ступил на замерзшую поверхность реки. Сапоги его тут же заскользили по льду. Почти сразу же лед начал опасно потрескивать. Лев не останавливался, стараясь ступать как можно легче, но лед уже трещал и прогибался под его весом. Дойдя до середины реки, он присел на корточки и принялся судорожно расчищать снег. Но подозреваемого нигде не было видно – повсюду расстилалось лишь темное зеркало воды. Лев двинулся вниз по течению, но все новые и новые трещины сопровождали каждый его шаг, окружая со всех сторон. Поверх льда выступила вода, подбираясь к его сапогам, и трещины начали соединяться. Он поднял голову, набрал полную грудь воздуха, готовясь к неизбежному, и в это самое мгновение раздался громкий треск.

Лед треснул и разошелся в стороны.

Хотя Лев пока еще не чувствовал холода, разогретый действием амфетамина, он понимал, что должен действовать быстро. При такой температуре в его распоряжении оставалось всего несколько секунд. Лев закрутился на месте. Сверху, в двух местах, где лед проломился, падали столбы света, но в остальном вода была темной и мрачной. Толстый слой снега на льду не пропускал сюда солнечные лучи. Он оттолкнулся ногами от дна и устремился вниз по течению. Ничего не видя вокруг, он плыл все дальше и дальше, слепо загребая руками то вправо, то влево. Легкие горели, требуя воздуха. Но в ответ он лишь увеличил скорость и сильнее заработал ногами, заставляя себя двигаться быстрее сквозь толщу воды. Вскоре у него не останется выбора: ему придется или повернуть назад, или умереть. Сообразив, что второго шанса у него не будет и что возвращение с пустыми руками равносильно смертной казни, он сделал еще один мощный гребок.

Рука его наткнулась на что‑то мягкое: это была брючина. Лев понял, что это Бродский, которого течение прижало снизу ко льду. Он не шевелился. Но вдруг, словно прикосновение Льва пробудило его к жизни, он начал брыкаться и размахивать руками. Лев поднырнул под него и обхватил за шею. Легкие у него уже раздирала жгучая боль. Ему нужно было немедленно всплыть на поверхность и глотнуть воздуха. Одной рукой держа подозреваемого за шею, другой он попытался разбить лед над головой, но его кулак лишь бессильно скользил по гладкой поверхности.

Бродский перестал сопротивляться. Решившись умереть и подавляя инстинктивное стремление выжить, он широко раскрыл рот, набирая полные легкие ледяной воды в предвкушении смерти.

Лев ничего не видел перед собой, кроме столбов солнечного света выше по течению. Он изо всех работал ногами, увлекая их обоих к пробоине во льду. Его пленник более не подавал признаков жизни – он потерял сознание. У Льва уже кружилась голова, он задыхался. Сделав еще один мощный гребок, он почувствовал солнечные лучи на лице и рванулся вверх. Двое мужчин вынырнули на поверхность.

Лев хватал воздух широко раскрытым ртом и никак не мог надышаться. А вот Бродский уже не дышал. Лев потащил его к берегу, проламывая лед и раздвигая осколки в стороны. Ноги его коснулись дна. Он заставил себя вскарабкаться на берег, волоча за собой пленника. Оба посинели от холода. Льва била мелкая дрожь. Подозреваемый же, напротив, оставался совершенно неподвижен. Лев взвалил его себе на колено, перегнул и открыл ему рот, нажимая на спину. Затем он перевернул Бродского и принялся вдувать ему воздух в легкие через рот.

– Ну, давай же! Очнись!

Бродский отчаянно закашлялся и пришел в себя. Он согнулся пополам, и его вырвало ледяной водой, заполнившей желудок. У Льва не было времени даже на то, чтобы перевести дух и с облегчением вздохнуть. У них оставалось всего несколько минут, прежде чем оба умрут от переохлаждения. Он встал на ноги и заметил неподалеку трех своих оперативников.

Они видели, как Лев скрылся под водой, и поняли, что их командир был прав с самого начала. В мгновение ока баланс сил переменился и стрелка весов опять качнулась от Василия ко Льву. Теперь их недовольство тем, как он обошелся с Федором, ничего не значило. Единственная причина, по которой они не боялись выражать свои эмоции, заключалась в том, что они полагали, будто нынешняя операция провалится и Лев будет отстранен от руководства бригадой. Но этого не случилось, и теперь его положение выглядело еще прочнее, чем раньше. Они бросились к нему со всех ног, поскольку от этого отныне зависели их жизни.

Обессиленный, Лев повалился на снег рядом с пленным. Глаза Бродского закрывались – он вновь проваливался в забытье. Лев отвесил ему пощечину. Ни в коем случае нельзя было позволить ему заснуть. Лев ударил его снова. Подозреваемый открыл было глаза, но тут же вновь смежил веки. Лев ударил его еще раз, и еще, и еще. Время истекало. Он выпрямился и окликнул своих людей.

– Быстрее!

Голос у него сорвался. Наконец‑то холод начал пробирать его до костей – броня химической неуязвимости дала трещину. Действие наркотиков заканчивалось. На него навалилась неимоверная усталость. К нему подбежали оперативники.

– Снимайте шинели. Разведите костер.

Все трое сняли шинели. Одну они накинули на плечи Льву, а двумя оставшимися укутали Бродского. Но этого было мало. Им нужен был костер. Трое агентов стали искать дрова. Неподалеку виднелся какой‑то штакетник, и двое оперативников побежали к нему, а третий принялся рвать на ленты свою грубую хлопчатобумажную рубашку. Лев же занимался пленным. Он то и дело лупил его по щекам, не давая заснуть. Но Льва и самого клонило в сон. Он отчаянно нуждался в отдыхе. Глаза у него закрывались.

– Быстрее!

Он хотел крикнуть, но голос его прозвучал едва слышным шепотом.

Вернулись двое оперативников, нагруженные оторванными от штакетника рейками. Они быстро расчистили от снега участок земли и свалили на него планки. Под них они подсунули оторванные от рубашки полоски ткани. Сверху шалашиком выстроили тонкие рейки. Один из офицеров достал зажигалку и побрызгал бензином на тряпки. Щелкнул кремень, полоски ткани занялись, и из‑под пирамиды потянуло дымком. Но рейки отсырели и отказывались гореть. Дым спиралью закручивался вверх. Костер все никак не разгорался, и Лев не чувствовал исходящего от него тепла. Он вырвал подкладку своего кителя и сунул ее в огонь. Если костер погаснет, они оба погибнут.

На троих у них оставалась только одна зажигалка. Оперативник аккуратно разобрал ее и вылил остатки бензина на тлеющую древесину. Робкие язычки пламени рванулись вверх, жадно пожирая скомканную пачку из‑под сигарет. Все три оперативника опустились на колени, бережно раздувая огонь. Дрова наконец вспыхнули и разгорелись.

Анатолий открыл глаза, глядя на пляшущие перед ним языки пламени. Дерево потрескивало в пламени костра. Несмотря на желание умереть, тело его жадно впитывало идущее от костра тепло. Когда огонь запылал в полную силу, а угли засветились янтарным блеском, он с удивлением понял, что, похоже, останется жить.

Лев сидел, не сводя глаз с пламени. От его одежды валил пар. Два оперативника, стремясь вернуть себе его расположение, вновь отправились за дровами. Третий стоял на страже. Когда стало ясно, что костер разгорелся и больше не потухнет, Лев приказал одному из своих подчиненных вернуться в избу и заняться приготовлениями к их возвращению в Москву. Обращаясь к пленнику, Лев спросил:

– Вы сможете идти?

– Мы с сыном часто ходили на рыбалку. По ночам мы разжигали костер и сидели вокруг, вот как сейчас. Ему не особенно нравилось удить рыбу, зато, как мне кажется, он очень любил сидеть у костра. Если бы он не умер, теперь ему было бы примерно столько же лет, сколько вам.

Лев ничего не ответил. Пленник продолжал:

– Если вы не возражаете, я бы задержался здесь еще чуть‑чуть.

Лев подбросил дров в костер. Они могли подождать еще немного.

 

* * *

 

На обратном пути к дому все молчали. Им понадобилось почти два часа, чтобы пройти то расстояние, которое Лев утром покрыл за полчаса. Каждый шаг давался ему все тяжелее по мере того, как действие амфетамина заканчивалось. И сейчас его поддерживало лишь осознание собственного успеха. Он возвращался в Москву победителем, вернув себе доверие начальства и подчиненных. Он был на грани провала, но сумел устоять и вновь подняться на вершину.

Подходя к избе, Анатолий вяло раздумывал над тем, как им удалось найти его. Но потом он сообразил, что, должно быть, сам однажды проговорился Зине о своей дружбе с Михаилом. А она предала его. Но он не питал к ней ненависти. Она всего лишь пыталась выжить. И никто не мог упрекнуть ее за это. Как бы там ни было, теперь это не имело решительно никакого значения. Зато он должен был приложить все усилия, чтобы убедить своих конвоиров в невиновности Михаила. Он повернулся к офицеру, который спас ему жизнь и арестовал.