Российские авторы постиндустриальных теорий

Теории постиндустриального общества развивались в мире в то время, когда в России ещё был советский период. Поскольку в этот период российская философско-социальная мысль могла развиваться публично только в рамках социалистического реализма, поэтому и становление новой социальной реальности рассматривалось аналогично. Проводилась критика западных теорий постиндустриализма с марксистско-ленинских позиций, соответственно рассматривались и перспективы развития социалистического общества.

Адаптация в России постиндустриальных теорий происходила так же, как и теорий институционализма и неоинституционализма. Первой была переведена в 1973 году книга Белла «Начало постиндустриального общества». Затем был десятилетний перерыв, и в 1984 году была опубликована вторая работа «Социальные рамки информационного общества»*.

Затем в постсоветский период началась теоретическая рефлексия российских авторов относительно российского контекста с использованием постиндустриальных теорий и ввод этой темы в учебные курсы в 1990-х годах. В 2000-х годах все основные книги и статьи самых популярных авторов постиндустриальных теорий - Белла и Тофлера были переведены и изданы*.

Эдвард Артурович Араб-Оглы (1925-2001), хорошо зная иностранные языки, мог читать книги зарубежных теоретиков постиндустриализма и критиковать. Кроме публицистической идеологизированной критики в научно-популярных журналах, были опубликованы его книги «В лабиринте пророчеств» (1973), «Демографические и экологические прогнозы. Критика современных буржуазных концепций» (1978), «Обозримое будущее. Социальные последствия НТР: год 2000» (1986). Использовал в анализе футурологических концепций зарубежных учёных художественные произведения авторов утопий, антиутопий и научной фантастики. Как и советские фантасты, описывал на основе аналитического научного материала привлекательный образ будущего коммунистического общества и человека*.

В конце 1990-х годов годы в России появились работы, рассматривающие постиндустриальные теории уже с позиций попыток найти новую идеологическую парадигму для России. В современной российской дискуссии о постиндустриальном обществе участвовали такие авторы как Юрий Владимирович Яковец, Александр Владимирович Бузгалин и другие.

Яковец применял исторический подход и метод длинных волн социального развития, исходя из эмпирического открытия, что каждая последующая ступень исторического прогресса по времени приблизительно в 1,5 раза короче предыдущей. Предлагал модель с рассчитанной продолжительностью фаз постиндустриальной цивилизации до 2300 года. Видел и продолжает видеть будущую Россию центром новой постиндустриальной реальности и примером для других стран*.

Бузгалин также отводит России значительную роль в развитии человечества. Сразу в начале постсоветского периода старался провести синтез всего полезного, что можно было извлечь из идей коммунистического и постиндустриального обществ*. Такие усилия критиковались другими авторами, потому что постиндустриализм как идеология зачастую выстраивался в противовес социализму и коммунизму. Тем не менее, Бузгалин с единомышленниками продолжил свою линию и, будучи профессором МГУ, обучил множество специалистов и написал большое количество работ (в основном, в соавторстве с Андреем Ивановичем Колгановым). В своей работе «Реиндустриализация как ностальгия?» они предлагают России стратегию опережающего развития, которая является образцом научного синтеза идей теорий развития, в том числе отечественных, и экономически обоснованных, социально ориентированных и экологически приемлемых политических программных предложений*.

Владимир Леонидович Иноземцев анализирует становление нового постэкономического общества, синтезируя из марксистской теории и современных теорий постиндустриализма новое структурное видение состояния социума, основываясь на основных принципах надёжной, проверенной марксистской методологии исследования исторического процесса и терминологической системе постиндустриальных теорий. В конце 1990-х - начале 2000-х годов первым из российских теоретиков постиндустриализма сделал важный шаг - выложил в Интернете в свободном доступе свои статьи и книгу «Новая постиндустриальная волна на Западе», в которой представил переводы статей многих известных зарубежных авторов, анализирующих современное состояние общества, в том числе его задачи и проблемы взаимоотношения с природой*.

1997 году организовал Центр исследований постиндустриального общества, который до настоящего время активно работает, продолжаются переводы и издания зарубежных коллег, публикация тематических статей, интервью и выступлений. Идёт постоянный обзор теоретических и практических научных наработок по миру, выявление новых тенденций и форм развития. Для экосоциологов важна постоянная рефлексия Иноземцева и его коллег по поводу российской ресурсной и экологической политики, экологических проблем, тенденций и перспектив развития. Поэтому тем экосоциологам, кто ещё не овладел английским языком, можно рекомендовать подписаться на почтовую рассылку центра, чтобы быть информированным.

Другие российские авторы также рефлексировали на новую тенденцию - повышение всеобщей информированности. Дмитрий Владиславович Иванов с конца 1990-х годов пишет о тенденции всеобщей компьютеризации. Компьютер становится не только инструментом для работы профессионалов любого направления, но и средством развлечения, повседневного общения и обучения. По мере усложнения компьютеров и роста количества выполняемых им функций происходит передача человеческих функций при принятии социально и экологически значимых решений, в том числе и жизненно важных. Этот факт всегда будет привлекать повышенное внимание со стороны социологов, которые будут создавать модели трансформации общества с учётом этой ключевой тенденции.

Иванов пишет, что на рубеже 20-го и 21-го веков становится видно несоответствие моделей, ожидаемых теоретиками информационного общества, реальности. Вытеснение информационным обществом индустриального общества не произошло. Университеты как центры по производству знания, остались так же в зависимости от государства и бизнеса, как и раньше. Уровень знаний, как фактор социальной дифференциации, остался играть решающую роль только в сфере науки и образования, но не в сфере политики и производства. Также не произошло и симбиоза социальных структур, институтов, организаций и информационных технологий. Людьми часто по-прежнему руководят не рациональные, а иррациональные мотивы. И слишком часто по-прежнему рациональные мотивы, например, получение прибыли и национальной безопасности приводят к ухудшению экологической обстановки и снижению уровня жизни населения. Иванов делает вывод, что мы видим развитие индустриального общества не в технотронное, а всё же в постиндустриальное*.

Наталья Сергеевна Сизова специализируется на экологической проблематике, которую анализирует с помощью постиндустриальных теорий, а также ссылается на некоторых авторов теорий, которые уже рассматривались в этой книге выше и будут рассматриваться ниже как источники экосоциологии. Поэтому экосоциолог Сизова даёт прекрасный пример междисциплинарного подхода. Более того, она ставит ещё и прагматическую задачу - не только описать и проанализировать, но и найти возможные пути решения экологических проблем.

Предлагает оригинальный и вполне перспективный путь решения экологических проблем - рассмотрения их «не только с точки зрения социальных издержек и затрат, но и с точки зрения прибыли и преимуществ». Обращает внимание на то, что процесс решения экологических проблем приводит к качественному улучшению жизни, стимулирует некоторые сегменты производства и рынка, дополнительно решает ряд социальных проблем. «На этот аспект авторы теорий постиндустриального общества не обратили должного внимания, в большей степени рассматривая появление экологических проблем как неизбежное следствие экономического развития и технического прогресса».*

Можно присоединиться к её мнению, что постиндустриальные теории дают экосоциологам богатейший материал, как для изучения рефлексии большого количества интереснейших авторов о возникновении и развитии во второй половине 20-го - начале 21-го века новой социальной реальности, так и для включения самих экосоциологов в дискуссию. Экосоциологи могли бы сделать больший акцент на глобальных и локальных экологических проблемах и примерах их решения старыми и новыми институтами, структурами, этно и субкультурными группами, организациями и индивидами, высказать своё видение возникновения экологически ответственных потребителей и развитие экологически чувствительных (зелёных) рынков, описать и проанализировать политические, экономические и экологические дискурсы и практики в постиндустриальном и информационном обществе. Тем самым дать новый импульс к развитию экосоциологии.

Модернистские теории

Введение

Пятым теоретическим источником экосоциологии являются модернистские теории. «Модерн» (modern) переводится как современный, новейший. В искусстве, архитектуре, прикладном творчестве, художественной литературе, кинематографе, повседневном стиле жизни конца 19-го – первой половине 20-го веков это стиль модерн, который возник в условиях кризиса культуры, религии и политики как протест против их позитивизма и прагматизма, противопоставление реализму. Модерн развивал идеи символизма и эстетизма, формирования вокруг человека новой среды – нового общества и эстетически насыщенного пространства, где использовались новые формы и технологии, нетрадиционные современные конструкции и материалы.

В религии модернизм выражался расхождением с догматами церкви. Представители модернизма заявляли, что Библия не боговдохновенная книга, Христос не сын бога, а основатель религиозного движения. Также они подчеркивали, что следует различать христианские догмы и конкретные исторические формы их проявления, зависящие от развития общества. Появилась резкая публичная критика негуманных и преступных деяний представителей католической церкви. Некоторые авторы предлагали церкви отказаться от суеверий и догматов, например, о непогрешимости папы римского. В ответ папа римский отлучил их от церкви и предложил отказаться от ересей. Однако процесс модернизации религий был обусловлен историческим развитием цивилизации, и модернистские идеи и формы получили развитие в старых и новых религиях во второй половине 20-го века.

Модерн проявлялся в новых практиках и дискурсах, институциональных формах, науках и технологиях, промышленной продукции и урбанизации, образе жизни, индивидуализме, атеизме. Привычные устои общества были расшатаны. Это влекло за собой рост девиантного поведения и душевных болезней – депрессий и социопатий, психозов и сумасшествий.

Вначале модернисты были бунтарями-одиночками в общественной среде, маргиналами в творческой и культурной среде. Они вызывали неприязнь и опасения у традиционного общества и ближайшего окружения. Но потом это отношение с каждым годом менялось, и практика модернистского авангарда вошла в повседневность. Этому способствовали созданная в бизнесе успешная реклама различных модернистских школ и направлений, спекуляция на созданных ими произведениях. Весь бунт модернистов против традиционного общества был с большой прибылью интегрирован бизнесом в существующую социально-экономическую систему.

В настоящее время модернистские теории это совокупность концепций развития, рассматривающих модернизацию как сложный, целостный, глобальный процесс, протекающий во всех ключевых сферах жизнедеятельности общества. Этот процесс характеризуется индустриализацией, ростом специализации и дифференциации труда, усилением бюрократизма, рыночной экономикой, монетаризацией, формированием современных политических институтов (всеобщая избирательная система, многопартийность, парламентаризм, плюрализм), свободной стратификационной системой, высокой мобильностью, ослаблением традиционных ценностей семьи, религии и морали, ростом индивидуализма и эгалитаризма.

Существуют различные определения модернизации и её процессов. Часто определение модернизации общества дают с позиций техницизма и технологического детерминизма. Например, общество будет модернизированным в большей или меньшей степени в зависимости от количественного соотношения наземных и ископаемых используемых источников энергии или в зависимости от величины потребления энергии на человека.

Также рассматривают модернизацию с позиций функционализма, обращая внимание на процессы структурно-функциональной дифференциации и образование соответствующих форм интеграции, включая лучшую адаптивность, эффективную организацию и новые институты, в том числе новые характеристики в старых институтах и гибридные институциональные формы. Правильнее видеть модернизацию как целостный глобальный процесс в таких важнейших сферах общества, как культура, религия, политика, экономика, экология.

Наряду с этими определениями существуют различные интерпретации практик модернизации в отдельных странах, рассматриваются её стадии и взаимосвязи с институтами, социальными структурами и общественной системой в целом. Также рассматриваются и анализируются случаи локальной модернизации объектов, технологий управления и производства, форм потребления. Нас больше интересуют те определения и их авторы, которые как социологи анализируют взаимодействие общества и природы, поэтому сразу перейдём к ним.

 

Авторы модернистских теорий

Наиболее важные из интересующих нас модернистских теорий это теория общества радикализированного модерна, теория общества риска и рефлексивной модернизации, теория экологической модернизации. Две первые теории возникли немногим ранее теории экологической модернизации и являются как одним из её теоретических оснований, так и динамично развивающимися параллельными теориями, рассматривающими механизмы и перспективы развития общества. О третьей немного говорилось в конце первой главы «Энвайронментальные теории». Во всех трёх теориях экологический фактор показан, как играющий в настоящее время определяющую роль в общественном развитии, а взаимодействие природы и общества рассматривается как продуцирующее постоянные взаимные риски.

Энтони Гидденс (Anthony Giddens) рассмотрел трансформацию современного общества и, определив его отличительные черты, дал своё название – общество радикализированного модерна. Он полемизировал с теми, кто считал, что возможно постмодернисткое общество. Префикс «пост» не применим к характерной особенности современного общества – делать всё возможное, чтобы всегда оставаться современным, быстро интегрируя в себя всё новое и новейшее.

Характеризуя современную эпоху радикализированного модерна, рассматривал капитализм и индустриализм как два различных институциональных измерения. Капитализм это система производственных отношений, а индустриализм характеризовался использованием источников материи и энергии в производстве благ с центральной ролью машинных технологий в производственном процессе. Считал, что за эпохой радикализированного модерна второй половины 20-го века может последовать в 21-м веке эпоха высокого модерна. Но это будет нечто отличное от того, как представляли авторы постиндустриализма в 1960-е – 1980-е годы.

 

 

Схема: Эпохи общественного развития

 

Гидденс выделил три основные черты, определяющие характер общества радикализированного модерна:

1) Во много раз возросшая скорость изменения социальных процессов, особенно скорость изменения технологий.

2) Втягивание социально и информационно различных районов мира во взаимодействие друг с другом, что в конечном итоге выразилось в процессе глобализации.

3) Изменение внутренней природы современных социальных институтов.

Теория экологической модернизации укрепила понимание рассмотренных выше черт, как основных для современного общества и проанализировала их значение на основе экологической проблематики. Более того, согласно теории экологической модернизации, изменение технологии и техники вызывает уже не только ускорение социальных процессов, но и экологических. Глобализация способствует распространению экологической модернизации. Внутренняя природа современных институтов изменяется, в том числе, в сторону их экологизации. Рассмотренная подробно у Гидденса рефлексия, присущая радикализированному модерну, является основой для понимания процесса экологической модернизации как результата взаимодействия различных акторов.

Гидденс выделил три источника динамизма общества радикализированного модерна, которые обеспечат движение к обществу высокого модерна:

1) В обществе премодерна (традиционном) время и место были жёстко связаны. Социальная жизнь осуществлялась как жизнь локального сообщества. В современный период пространство и время разрываются. Пространство становится относительным понятием, не связанным с местом или регионом, а связанным с социальным влиянием или социальными отношениями. Например, появились символические знаковые системы – корпоративные логотипы, виртуальные валюты, специфическая атрибутика глобальных субкультур.

2) Возникает высвобождение социальной деятельности из локализированных контекстов, стирание разницы между глобальным и локальным. То есть локально действующий субъект может производить глобальные по своим последствиям действия и, наоборот, глобальные факторы действуют на все без исключения локальности.

3) Происходит рефлексивное усвоение знания, и установление доминанты экспертных систем. Например, системы технического исполнения или профессиональной экспертизы теперь организуют социальное, материальное и информационное окружение человека. Популярность этих систем основывается на доверии, которым в эпоху радикализированного модерна, в отличие от досовременного общества, облекаются не индивиды (авторитеты), а абстрактные возможности безличных экспертных систем. Производство знания о социальной жизни становится интегральной частью системы воспроизводства общества.

 

Схема: Источники динамизма модерна

 

Большое внимание в своих работах Гидденс уделял анализу таких категорий как «доверие – риск», «безопасность – опасность». Он считал их условиями, определяющими природу современных институтов, которая глубоко связана с механизмами доверия к абстрактным системам, особенно к экспертным. Категория риска является обратной стороной доверия.

В условиях радикализированного модерна экспертное знание обеспечивает расчёт пользы и риска, а также создаёт обстоятельства постоянного рефлексивного воспроизводства самого этого знания. Доверие к экспертным системам у обычного человека поддерживается знаниями, в которых сам такой человек не разбирается. Развитие науки и техники не только повышает уровень социального и природного риска, но и ограничивает возможности его прогнозирования и однозначной оценки.

С одной стороны, есть постоянное вторжение научного знания в социальные и природные процессы, которые это знание описывает. Это превращает действительность в набор противоречий, а социальное бытие личности – в ситуацию постоянного выбора. Варианты будущего интерпретируются в рефлексивных терминах настоящего и становятся всё менее предсказуемыми в своих последствиях. С другой стороны, само экспертное знание приобрело специализированный и фрагментарный характер. Таким образом, глобальные по своему влиянию безличные экспертные системы становятся доступны во всей своей полноте всё меньшему количеству экспертов, которые не могут координировать и сопоставлять свои оценки и рекомендации.

Рассмотрев грядущее общество высокого модерна, к которому движется современное общество радикализированного модерна, Гидденс дал ему следующие социальные характеристики: наличие скоординированной глобальным порядком недефицитной экономики, создание системы планетарной экологической службы и социализированной экономической организации, политическое участие множества непрофессионалов в управлении обществом через участие в общественных движениях, демилитаризация мира и гуманизация технологий*.

Вместе с тем, это общество останется обществом высокого риска, так как глобальная взаимозависимость в социальных и природных системах усилится. Риски радикализированного модерна и высокого модерна обладают рядом особенностей. С одной стороны научно-технический прогресс, то есть повсеместное распространение абстрактных систем снижают долю традиционных рисков – эпидемий и стихийных бедствий. С другой стороны, становление высокого модерна сопровождается растущей институционализацией экономических и социальных рисков, глобальных по своим масштабам.

Многочисленные прикладные социологические исследования восприятия населением экологических рисков и оценки технологических рисков менеджерами стали основой и сформировали концепцию общества риска. Осознание экологических рисков это социальное явление, которое включает, как и все социальные явления, механизмы и процессы, приводит к определённому поведению и результатам.

Техногенный и антропогенный факторы тесно связаны друг с другом, поэтому прикладные исследования оценки риска всегда были и остаются актуальными. Эта взаимосвязь выражалась одновременно как в их противостоянии, так и во взаимном дополнении.

Пришло окончательное осознание, что человечество столкнулось с реальной экологической опасностью. Это повлекло за собой необходимость оценки степени этой опасности, явно зависящей от степени развития и продвинутости индустрии. Для управления различными технологическими системами стало обязательным определение вероятности техногенных аварий и катастроф.

В то же время, в развитых западных странах под давлением экологического движения были приняты проэкологические законодательства. Промышленное лобби теперь нуждалось в весомых аргументах в политической борьбе для отставания своих интересов экономического роста.

В результате появились национальные и международные системы количественной оценки риска, которые были призваны стать как реальным инструментом управления, так и идеологическим орудием борьбы промышленных компаний с экологическим движением. Последнее явно преобладало, поэтому появились оценки специалистов и теоретические труды, доказывающие, что опасность ветровой и солнечной энергетики не ниже, чем атомной. Затем начали разрабатываться методы оценки степени опасности совершенно новых технологических систем, и как всегда давались как положительные экспертные заключения, так и возникали альтернативные оценки, иногда предрекающие вырождение и гибель всего человечества, например, дебаты о генетически модифицированных продуктах питания.

Протесты энвайронменталистов и населения против опасных военных, промышленных и научно-исследовательских объектов были объявлены иррациональными страхами неспециалистов. В свою очередь количественная оценка риска вызвала резко отрицательную реакцию со стороны экологического сообщества и недоверие населения. Возникло два новых явления. Первое это зелёный терроризм, организованный радикальными экологическими организациями и в настоящее время приносящий больше убытков, чем обычный национально-религиозно-политический терроризм. Второе это организованный и стихийный экологический саботаж, и не только антиэкологического законодательства, но и неэкологичной продукции компаний-производителей и торгово-промышленных корпораций с известными в мире брэндами. Социологи, антропологи и психологи доказали, что неприятие общественностью оценок экологических рисков, сделанных зависимыми от власти и бизнеса специалистами, и растущее беспокойство по поводу экологических и технологических рисков не есть нечто иррациональное, а скорее представляет рациональность более высокого порядка.

Чарлз Перроу (Charles B. Perrow) занимался социологией организаций и исследованием сложных технологических систем, сделал важную разработку в развитии оценки экологических рисков. Этой работе предшествовала авария на ядерном объекте*, которая была следствием непредвиденных обстоятельств, неправильного взаимодействия и многократных ошибок в управлении сложной технической системой. Это позволило увязать технологические и социальные аспекты оценки риска.

Перроу произвел детальный анализ также ряда других аварий, ввел понятие системной аварии (system accident) и сделал три ключевых вывода:

1) Системная авария в сложных технологических системах неизбежна и непредсказуема, её вероятность невозможно просчитать, так как она всегда существует в силу нелинейного сочетания элементов;

2) Системная авария одинаково свойственна как старым, хорошо отрегулированным отраслям промышленности (например, горнорудной и нефтехимии), так и новым, пока еще плохо контролируемым (ядерная энергетика);

3) количественная оценка риска просто игнорирует сложные взаимодействия между компонентами системы, в том числе и человеческий фактор, которые и являются причиной многочисленных и неизбежных системных сбоев*.

Дальнейшее развитие исследований риска в социальных теориях привело к появлению теории общества риска. Понятие системной аварии или системного инцидента были выведены за рамки технологических систем и приложены к современному обществу.

Ульрих Бек (Ulrich Beck, 1944-2015) определил современное общество как общество риска, который является всеобщим, непредсказуемым и непросчитываемым. Общество и его институты вынуждены постоянно оценивать свои действия с позиций приемлемости риска. Именно этот процесс определяется как рефлексивная модернизация. Она имеет двойственный характер. С одной стороны, направлена на минимизацию риска через соответствие новейшим экологическим нормам и правилам, а с другой, эти постоянные усилия соответствовать современности имеют непредсказуемый результат, что увеличивает риски.

Незамеченным побочным эффектом обобществления природы стало обобществление разрушенной природы. Нанесения природе ущерба, нарушение естественных условий жизни оборачивается глобальными медицинскими, социальными и экономическими угрозами для современного конкретного человека, который предъявляет совершенно новые требования к социальным и политическим институтам мирового сообщества. Именно это превращение цивилизационных угроз природе в угрозы социальной, экономической и политической системе является вызовом настоящему и будущему, который оправдывает понятие «общество риска»*.

Понятие риска в индустриальном обществе исходит из природы, интегрированной в цивилизацию. При этом следует постоянно иметь в виду, что природа изменяется от нанесения ей ущерба отдельными общественными системами. Общество со всеми его системами: экономической, политической, семейной, культурной нельзя воспринимать автономным от природы. Экологические проблемы становятся не проблемами окружающей среды, а в своем генезисе и последствиях это целиком общественные проблемы.

Индустриально преображённая природа цивилизованного мира должна восприниматься не как окружающая среда, а как внутренняя планетарная среда, относительно которой человеческие возможности дистанцирования и разграничения являются не состоятельными. На исходе 20-го века становится ясно, что природа – это общество, а общество это и природа тоже. Кто воспринимает сегодня природу вне общества, тот пользуется категориями другого столетия, которые на нашу действительность уже не распространяются.

В связи с этим Бек выдвигает весьма интересное положение о том, что изменяется роль естественных наук, которые становятся предметом политики. Изучение природы приобретает политический характер, способствует укреплению или ослаблению здоровья, экономических интересов, имущественных прав, компетенций и властных полномочий. В конечном итоге, с ростом количества рисков в обществе теряется представление о масштабах опасности*.

Взгляд Бека в будущее достаточно пессимистичен. Если спроецировать его взгляды на теорию экологической модернизации, то можно сказать, что он не считает экологическую модернизацию техники и технологий возможным решением проблем рисков, наоборот, каждое развитие техники и технологии несёт с собой новые риски. Единственное, что может дать экологическая модернизация, происходящая в виде технической модернизации, это преимущество доступности богатых людей или стран к локальным средствам уменьшения определённых рисков.

Большое внимание Бек уделял анализу глобализации рисков и последствиям этого процесса. Он отмечал, что модернизационным рискам свойственна имманентная тенденция к глобализации, которая создаёт в обществе экологический фатализм. Доказывал, что риски приносят обществу уравнительный в социальном плане эффект – все люди, попавшие в зону воздействия риска, подвергаются его воздействию, независимо от классовой или социальной принадлежности.

Вместе с тем, внутри зоны риска социальное неравенство сохраняется, и там классовые ситуации и ситуации риска накладываются друг на друга. Зачастую люди из более богатых и информированных социальных слоёв могут снизить негативный эффект от рисков путем дополнительных вложений. Кроме того, им легче покинуть конкретную зону риска или избежать попадания в неё. То же можно сказать и про богатые и бедные страны. Так возникло новое международное неравенство.

Распространяясь, риски несут в себе «эффект бумеранга», то есть они возвращаются и воздействуют не только на те страны, которые непосредственно произвели риски, но и на развитые страны вследствие трансграничных эффектов экологического загрязнения. Таким образом, ни совершенствование техники и технологии, ни изменение социальных институтов в развитых обществах не могут предотвратить воздействия рисков, которые могут быть продуцированы в других странах.

Бек считал, что конфликты, связанные с модернизационными рисками, возникают по причинам системного характера, которые совпадают с движущей силой прогресса и прибыли. Он утверждал, что риски имманентно присущи современной цивилизации. Это положение можно рассматривать как контраргумент к оптимизму теории экологической модернизации, которая видит в экологической модернизации возможность решения социально-экономических и экологических проблем.

Далее между авторами, пишущими о модернизме, в том числе Беком и Гидденсом произошла плодотворная полемика. Век считал, что постиндустриальные теории, в том числе теория Гидденса об обществе радикализированного модерна слишком оптимистичны в том, что в будущем общество будет лучше, надёжнее и безопаснее, чем в 1990-е годы. Так происходит недооценка опасностей современных рисков. Несмотря на то, что Гидденс ставил вопрос об онтологической безопасности в условиях созданного индустриализмом потенциала самоуничтожения, Бек настаивал, что общество изменяет свою форму и движется в направлении рефлексивной модернизации, а не в направлении описанных Гидденсом характеристик грядущего общества высокого модерна.

Гидденс, обобщая процессы развития модернизации, всё же применил выводы Бека к обществу высокого модерна. Рефлексивная модернизация теперь понимается как постоянное переосмысление, переоценка и соответствующая трансформация всех институтов общества высокого модерна. Он отметил, что во всех культурах открытия постоянно изменяют социальные практики, а затем структуры и институты.

Пересмотр норм и правил с наступлением эры высокого модерна настолько радикализируется, что станет тотальным, будет применяться ко всем аспектам человеческой жизни, включая технологическое вмешательство в материальный и душевный мир человека. Презумпция всеохватывающей рефлексивности включает и рефлексию о природе самой рефлексии. Разумность заключается не в том, чтобы принимать новое ради него самого, а в том, чтобы реагировать на новое, не закрывать от него восприятие и анализ.

Атрибутом общества высокого модерна становится постоянный рефлексивный мониторинг рисков, выражающийся в расчётах вероятности выживания в конструируемых тех или иных обстоятельствах. Так как знание становится крайне динамичным, экспертные системы становятся крайне нестабильными, поэтому их реализация сама по себе становится элементом риска. Кроме того, происходит постоянное обновление ситуаций риска с глобальными экологическими и социальными последствиями, которые с трудом поддаются прогнозированию.

Гидденс, Бек и Скотт Лэш (Scott Lash)* подчеркивали, что природа перестаёт быть естественной рамкой для социальных систем, то есть больше не может рассматриваться как «окружающая среда», превращаясь в «сотворенную среду» обитания и жизнедеятельности человека. Современная эпоха приходит к «концу природы» в смысле, что она утрачивает свойство внешности по отношению к человеку и социуму, и всё больше превращается в систему, структурированную человеком и подчинённую в своем развитии требованиям социальной организации и социального знания. Таким образом, предыдущее разделение на естественную и социальную среды теряет смысл.

С индустриально форсированным разрушением экологических и природных основ жизни освобождается не знающая аналогов в истории неизученная общественная и политическая динамика, которая последовательно развиваясь, побуждает к переосмыслению отношений между природой и обществом. Природа и общество больше не противопоставляются, это значит, что природа уже не может быть понята без общества, а общество без природы*.

Мануэль Кастельс (Manuel Castells) предложил теорию сетевого общества. В сети имеются взаимосвязанные узлы. На физическом плане это глобальные города. В том случае, если люди, как акторы, находятся в узлах сети, они значительно больше вовлечены в глобализационные процессы, чем люди за пределами этих узлов. Социальные сети при этом состоят не только из людей, а включают также информацию, энергию и вещи.

Поскольку все потоки представляют собой гибриды субъектов и объектов, то людям трудно оценить значение, смысл и социальную роль процессов в пространстве потоков и узлов, потому что сами люди не всегда являются определяющей силой этих мест, а некоторые нематериальные составляющие потока определяют поведение и движение людей. Глобальные сети и потоки трансформируют природу социальной жизни людей, которая уже не может представляться в пределах границы одной страны*.

Такая структура общества возникла только в конце 20-го – начале 21-го века. Это повлекло за собой не только урбанизацию, глобализацию, информатизацию и индивидуализацию. В глобальных городах возникло кросс-культурное пространство, когда человек дома находится в национально-культурной среде, потом идя на работу – в среде городской культуры, на работе - в среде корпоративной культуры, в вечернем городе – в культуре индустрии развлечений и так далее.

Это повлекло также опустынивание сельских территорий и исчезновение сельских сообществ, где теперь могли бесконтрольно хозяйничать ресурсодобывающие компании, опустошая источники природных ресурсов. Индустрия производства пищевых продуктов и продуктов повседневного потребления переместилась почти полностью в черту городских территорий, натуральные продукты заменяются на подделки, человечество в своём подавляющем большинстве всё больше отделяется от дикой природы.