Российские авторы институциональных теорий

В России экономические и социологические институциональные теории использовались с начала 20 века критиками классической и неоклассической экономических школ (маржинализм), последователями исторической экономической школы Пётром Бернгардовичем Струве (1870-1944), Сергеем Николаевичем Булгаковым (1871-1944), Михаилом Ивановичем Туган-Барановским (1865-1919), Александром Дмитриевичем Билимовичем (1876-1963), Сергеем Ивановичем Солнцевым (1882-1936) и другими. Для исторической экономической школы характерен исследовательский, эмпирический подход к социально-экономическим феноменам - учёт конкретного места и времени, внешних природных сил, доступности и богатства (количества и качества) природных ресурсов, социальных аспектов взаимодействующих экономических субъектов.

Струве критиковал классическую экономическую школу за отсутствие эмпиризма. Утверждал, что экономические процессы и социальные явления можно и нужно отслеживать статистическими методами, так как на каждого субъекта воздействуют экономические и неэкономических факторы, в том числе факторы окружающей социальной среды, в частности институты культуры, включающие привычные, традиционные практики природопользования. При наличии постоянной свободы выбора субъект выбирает то или иное действие в зависимости от разнообразных внешних и внутренних факторов, то есть руководствуется не только экономической, но и культурной целесообразностью*.

Булгаков демонстрировал холистический подход, сравнивал экономику с организмом, который больше, чем общая сумма хозяйствующих субъектов. Утверждал, что все хозяйствующие субъекты взаимосвязаны, при этом на них влияют материальные и нематериальные (духовные) факторы, в частности институты религии. Жизнь общества не детерминирована окружающей средой, она лишь ограничена ею. Есть свобода выбора, определяемая и направляемая духовной сферой более, чем экономической или культурно-социальной. Человечество и каждый индивид стремятся к духовности и преодолевают внешние и внутренние ограничения, выставленные самой природой (внутренними и внешне выраженными характеристиками) человека и человечества. Так происходят социальные и экономические изменения*.

Туган-Барановский использовал институциональный подход, развивал социальную теорию распределения, анализировал социальные обстоятельства экономических процессов, разделяя свойства на внутреннюю и внешнюю природу. Предлагал рассматривать взаимоотношения в российском контексте, где кроме буржуазии и пролетариата есть ещё влиятельные крупные землевладельцы, в том числе государство, а также многочисленные мелкие городские ремесленники и сельские производители продукции. Отмечал, что внешняя природа наиболее влияет на земельную ренту, высота которой зависит от локальных природных сил, доступности и богатства ресурсов, а не от сложившихся социальных сил и институтов*.

Билимович критиковал такие умозаключения, предлагал в социальной теории распределения сосредотачиваться на структуре социально-экономических взаимодействий и формировании стоимости благ и услуг. Для нас важным является то, что он, вслед за последователями исторической экономической школы, к производящим блага силам относил не только рабочих, но и землю и силы природы, а к производящим услуги рабочим, предпринимателям и капиталистам-банкирам добавлял также производящие услуги землю и силы природы*.

Солнцев указывал, на практическое затруднение, которое пытались решить теоретически множество авторов из различных экономических школ: как найти долю каждой из трёх производственных сил - природы, капитала и труда в произведённом натуральном продукте? Второе затруднение: как посчитать, сколько и какое причитается каждому из участников производственного процесса вознаграждение*?

Одни экономисты предпочли постараться решить эти вопросы так, что доля природы - даровая, природе капитал и заработная плата не нужны. Природа производит продукт сама, без вкладывания в неё капитала, и ей за её труды ничего не отдаётся. И такое отношение человека к природе при производстве неизменно при любой организации, институтах, строе. Другие доказывали невозможность подсчёта и неразрывность производственного процесса и полученного продукта, соответственно, распределением благ занимается любой промежуточный или конечный владелец продукта по своему разумению. Так землевладелец распоряжается благами, произведёнными природой. Следующий в производственной цепочке распоряжается своим промежуточным продуктом. И, наконец, конечный потребитель распоряжается своим купленным продуктом.

Остальные, в том числе и Солнцев, поставившие практические вопросы точного научного определения доли природы в производственном процессе, занялись в дальнейшем экспедиционными междисциплинарными исследованиями природных ресурсов в составе учреждённой по инициативе Владимира Ивановича Вернадского (1863-1945) Комиссии по изучению естественных производительных сил России*.

Российские институционалисты и авторы, использовавшие в своих работах термин «институт», уже перед началом советского периода практически все, особенно упоминавшие Маркса и использовавшие термины марксизма в своих работах, были «отсортированы» властвовавшими большевиками на марксистов и прочих, то есть идеологических противников. Поэтому, оставив таких лояльных «буржуазных» специалистов, как Солнцев, остальных выслали в 1922 году из России, как Булгакова. Часть российских авторов, в том числе рассмотренные выше Струве и Туган-Барановский покинули Россию ещё ранее с потерпевшим поражение в Гражданской войне (1917-1923) белогвардейским движением.

С 1922 года в России допускалась только марксистско-ленинская критика институционализма, был запрет на использования авторами «буржуазных» институциональных теорий для собственного теоретизирования. Этот период закончился в 1984 году выходом первого издания перевода базового теоретического труда Веблена. Однако даже в 4-м издании 2011 года в предисловии можно увидеть явный след «пролетарской» критики с позиций марксизма-ленинизма «буржуазных» институциональных теорий, которая уже выглядит как нео- или пост- марксизм, где признаются значительные исторические изменения в социальных структурах и институтах, и не абсолютизируется классовая борьба между трудящимися и капиталистами. В то же время вступительные статьи С.Г. Сорокиной являются значительным вкладом в развитие отечественной науки, в них даётся глубокий анализ институциональных теорий и личной истории Веблена, подчёркиваются его гениальность, научная смелость и самоотдача, актуальные до настоящего времени прозрения*.

Татьяна Ивановна Заславская (1927-2013)ещё перед началом периода реформ использовала институциональные теории, чтобы сделать прорыв в российских общественных науках, застывших в марксистско-ленинском теоретизировании. В 1983 году в «Новосибирском манифесте» она писала об использовании в СССР общественно-экономическими группами природной среды с помощью «гибридной» системы, состоящей из исторически сложившихся социальных институтов и госорганов управления экономикой. Она смело указала, что отсталые производственные отношения тормозят развитие новых производственных сил, в том числе тормозят переход экономики к качественному использования природной среды*.

Наиболее полно об истории институционализма в России и авторах, особенно в постсоветский период (1992 - по настоящее время) можно узнать у Светланы ГеоргиевныКирдиной, которая сама стала частью этой истории благодаря своим многочисленным трудам и значительному вкладу в развитие институциональных теорий*.

Можно согласиться с ней, что институциональные теории, подходы и методы для учёных должны быть не идеологичны, и достаточно универсальны для анализа социальных явлений и феноменов в разные времена, в разных пространствах, для разных исторических событий. Да, хорошо бы историкам институционализма и неоинституционализма иметь полный список институтов и достоверное описание их характеристик, а также экспертную систему мониторинга институтов (временного и пространственного картирования).

То есть должно присутствовать постоянное критическое отношение к «старым» институтам: А живы ли ещё «старые» институты? И должно присутствовать критическое отношение к современным авторам, описывающим и анализирующим «новые» институты, возникшие «на наших глазах», становлению которых зачастую способствовали сами же эти авторы*.

И можно согласиться с ней, что в США и Западной Европе теоретизирование авторов по поводу институтов возникло как рефлексия на социальные феномены и явления (примеры, случаи) из их «западного» общества. А в России, как говорится: «так-то оно так, да не совсем». Например, в ходе международных активистских проектов в сельской России, поддержанных международными благотворительными фондами, мне и коллегам при помощи социальных технологий типа «общественное участие в принятии решений», «межсекторальный диалог и партнёрство», «негосударственное, некоммерческое, общественное управление территорией» удавалось формировать институты гражданского общества по обещанным в заявке на грант западным образцам*.

Потом проект заканчивался, внешнее влияние на жизнь сельских сообществ прекращалось, и всё в их жизни возвращалось в привычную колею. Какая-то общественная активность по-прежнему была, это слегка влияло на принятие решений властью и бизнесом, но не с помощью межсекторального диалога. При этом некоторые локальные территории управлялись ещё как-то кем-то, кроме общественности, власти и бизнеса, потому что было полное впечатление, что этих трёх секторов общества в конкретной локальности в настоящем времени вообще нет. А те местные жители, которые там есть, никем и ничем не управляют, кроме своего хозяйства.

То есть социальное взаимодействие, структура социальных связей и отношений были явно не такими, как в США и Западной Европе, а также в пределах территорий российских городов, что заставляло делать вывод о неразвитости институтов гражданского общества в сельской России и России вообще, о необходимости их длительного внешнего стимулирования с целью демократизации общества, и длительной легитимации механизмов и форм*.

Этот исследовательский и активистский опыт заставил меня и коллег в дальнейшем искать новые теоретические подходы и методологии для описания и анализа современной социально-экологической реальности в терминах институциональных теорий. Однако это творчество скорее следует отнести даже не к использованию неоинституциональных теорий, которые будут рассмотрены в следующей главе, а к «третьей волне» новых теорий и подходов, о чём упоминает Олег Игоревич Ананьин, внёсший так же, как и множество неупомянутых здесь российских авторов вклад в развитие отечественного институционального подхода*.

Неоинституциональные теории

Введение

Третьим теоретическим источником экосоциологии являются неоинституциональные (новые институциональные) теории. Неоинституционализм сформировался во второй половине 20 века. Он так же, как и «старый» институционализм, представляет собой научный подход, идеологию, теоретическую рефлексию авторов из различных областей науки. Более того, авторы неоинституциональных теорий и исследователи неоинституционализма подчёркивали, что это научное направление не является приемником «старого» институционализма, а продолжением маржинализма с использованием современных методов и технологий исследования.

В неоинституциональных теориях «старый» институционализм критиковался за неточность определения, что такое институт, какие у каждого института общие для всех институтов характеристики, как институты возникают, развиваются, воспроизводятся, исчезают, какие отличия институтов от других социальных структур и феноменов. Поэтому неоинституционалисты-экономисты определились с базовыми принципами - институты есть, они эволюционируют, поведение людей экономически рационально. И сосредоточились на разработке методик изучения институтов, взяв за основу современные для того времени методики микроэкономического анализа.

Неоинституционалистами предполагалось, что потребитель как физическое лицо имеет ограниченный ресурс при приобретении товаров, поэтому делает рациональный выбор, что ему приобрести. Работники приобретают также и рабочие места с социальным пакетом, делая рациональный выбор. Фирмы при приобретении капитала, сил природы, сырья и рабочей силы, находятся в такой же ситуации рационального выбора.

Выбор обеспечивается свободами (правами) и конкуренцией. В одинаковых экономических и социальных условиях рыночный контекст воспроизводится, значит, ситуация почти всех устраивает. Таким образом, рынок становится стабильным, отношения регулируются договорами (контрактами). Если стабильность в конкретном случае или в целом исчезает по причине обмана или форс-мажора, то это означает дестабилизацию рыночных отношений и рынка. Тогда в отношения вмешивается государство, которое их регулирует законами и наказаниями, обеспечивает права, в том числе право собственности. В результате происходит стабилизация рынка.

Эти процессы институционалисты изучали с помощью статистических методов: корреляции (степень зависимости одной величины случаев выбора от другой) и регрессии (влияние факторов экономического, социального и экологического контекста на результат исследования). Использовали математическое моделирование, то есть составляли уравнения и неравенства для описания общих социальных явлений и частных случаев. Предельный анализ позволял изучать изменения одних величин при изменении других, а функциональный анализ - формулировать функциональные зависимости. Используемый равновесный анализ основан на предположении, что различные рыночные показатели и параметры стремятся к оптимальному равновесию.

Однако эмпирические данные, полученные с помощью новых методик, показывали, что экономическая рациональность ограничена не только наличием финансов и ресурсов. Уже не с помощью наблюдения и умозаключений, а с помощью социологических и математических методов было доказано, что ограничивающими экономический выбор социальными факторами оказались информированность и способность включать новую информацию в процесс выбора, аспекты восприятия и психические состояния, а также культурные, статусные, профессиональные, половые, возрастные, физиологические и другие ограничения.

На горизонте уже брезжила глобальная проблема ограничения природными ресурсами, выявляемая совершенствующимися методами подсчёта их количества и качества, темпов освоения и долгосрочных прогнозов. Таким образом всё время возрастал эмпирически полученный перечень транзакционных издержек и других характеристик, специфический набор которых был характерен для того или иного института. В результате неоинституциональные теории и подходы в течение более четырёх десятилетий выделились в новое научное направление, отличное как от классических экономических теорий, так и от «старых» институциональных теорий.