Общая теория интерактивных ритуалов

КАРКАС ТЕОРИИ

ГЛАВА 1. КОАЛИЦИИ В РАЗУМЕ

 

Интеллектуалы — это люди, которые производят деконтекстуализированные идеи. Предполагается, что эти идеи верны или значительны вне каких-либо местных условий, какой-либо локальности и вне зависимости от того, применит ли их кто-либо на практике. Математическая формула претендует на то, чтобы быть верной в себе и сама по себе, вне зависимости от того, используется она или нет и доверяет ли ей кто-либо или нет. Литературная или историческая работа претендует на такой же статус, поскольку она понимается как искусство или ученость: часть царства, более высокого, более достоверного, менее ограниченного конкретными возможностями человеческих действий, чем обычные виды мыслей и вещей. Особенность философии состоит в периодическом сдвиге собственных оснований, всегда, однако, направленном к утверждению или, по меньшей мере, к поиску точки опоры, имеющей большую общность и значимость. Это остается верным и когда содержание философии состоит в утверждении, что все преходяще, исторически и ситуативно задано, имеет лишь локальную ценность; дело в том, что само релятивистское суждение утверждается как достоверное. Такова старая головоломка скептической традиции, обсуждавшаяся весьма детально в эллинистической философии. Скептики, пытаясь избежать того, чтобы делать какие-либо утверждения, неявно придерживаются некоторого метаразличения утверждений по уровням их силы. Это превосходно иллюстрирует социологическую точку зрения, поскольку только интеллектуальное сообщест-во обладает тем типом отчуждения от обычных забот в котором суждения такого рода являются осмысленными.

Продукты интеллектуальной деятельности, по крайней мере как это чувствуют их создатели и потребители, принадлежат царству, в особой степени возвышенному.

Они являются частью «la vie serieuse»* Дюркгейма.

Мы можем узнать в них священные, или сакральные, объекты (sacred objects) в самом сильном значении слова; они обитают в том же царстве, также претендуют на предельную реальность, как и религия. «Истина» является царствующим сакральным объектом для ученого сообщества, как «искусство» — для

 

* Серьезная, настоящая жизнь (фр.).

литературно-художественных сообществ; эти объекты являются для них одно временно высшими познавательными и нравственными категориями, средоточием высшей ценности, исходя из которой судят обо всем остальном. Как показал Блур на примере математики, интеллектуальная истина имеет все характеристики, установленные Дюркгеймом для сакральных объектов религии: истина трансцендентна по отношению к индивидам, объективна, имеет принудительный характер и требует уважения [Bloor, 1976].

Что придает определенным идеям и текстам этот сакральный статус? Можно предложить теорию очень широкого охвата, указывающую нам условия, при которых символы порождаются и воспринимаются как морально и познавательно обязывающие. Такова теория ритуалов взаимодействия, или интерактивных ритуалов (interactive rituals). Она связывает символы с социальной принадлежностью, а затем и то и другое — с чувствами общности (эмоциями солидарности) и структурой социальных групп. Такая теория, как я попытаюсь показать, объясняет колебания уровня солидарности и убежденности, обнаруживаемые в любых социальных структурах, а также объясняет динамику индивидуальных судеб.

Особой формой данной эмоциональной энергии является то, что мы называем творчеством, или творческой способностью (creativity).

Наша первая теоретическая проблема состоит в том, чтобы показать, почему продукты интеллектуальной деятельности обладают сакральностью особого рода, отличаются от обыденных сакральных объектов, которыми также пронизана повседневная жизнь и которые скрепляют личные дружеские отношения, отношения собственности и структуры власти. Я также должен показать, почему сакральные объекты интеллектуалов, находящиеся под сенью ведущей категории «истины», отличаются от сакральных объектов религии, характерных для морального сообщества верующих. После этого мы рассмотрим, как интеллектуалы производят и распространяют символы в своих собственных высокостратифицированных сообществах.

 

Социология мышления

 

Социальная структура имеется везде, вплоть до самого нижнего микроуровня. В принципе, кто, что и кому скажет, детерминировано социальными процессами. И это означает, что существует не только социология разговора или беседы, но и социология мышления. Вербальное мышление представляет собой интериоризованный * разговор. Мышление интеллектуалов, творческое или рутинное, в особенности поддается этому виду анализа. Объясняется это тем, что в отличие от большинства обычных мыслей оно оставляет следы: как тут же, в процессе письма, так и более масштабно — в структуре интеллектуальных сетей.

Язык сам по себе является продуктом некоего всеобъемлющего естественного ритуала. Рудиментарный акт говорения включает ингредиенты, перечисленные в начале этой главы: собрание группы, обоюдный фокус внимания, общее чувство; слова — в качестве результата — являются коллективными репрезентациями, нагруженными моральной значимостью. Дюркгейм подчеркивал, что мы распознаем сакральные объекты, чувствуя, что они находятся вовне и имеют принудительный характер, а также испытывая автоматически возникающее возмущение в ответ на насилие по отношению к ним. Именно так мы себя и ведем, когда кто-то неверно употребляет слово, неправильно произносит его или нарушает грамматику, принятую в данной группе.

Слова, как и любой иной компонент культурного капитала, имеют свою историю как результат прохождения через ИР-цепочки. Слова порождаются (или предлагаются новым индивидам) в некоторых ситуациях взаимодействия и нагружаются эмоциональной значимостью, соответствующей степени солидарности в этом конкретном столкновении. Будучи присвоены человеком как часть его «репертуара», они становятся средствами переговоров в последующих ситуациях.

То, как воспринято слово, произнесенное человеком, легко или с затруднением, является способом проверки, будет ли кто-либо еще участвовать с ним в дальнейших ритуалах солидарности; слова являются «аттракторами» («притягивателями») или «отталкивателями», которые направляют человека к конкретным столкновениям или прочь от них.

То же самое касается и других аспектов языка, помимо словаря и произношения.

Координация речевых действий между беседующими, их углубляющаяся ритмическая вовлеченность в конкретное течение беседы формирует непрерывный смысл вербальных жестов от одного столкновения к другому. Микроситуационная координация происходит на нескольких уровнях: во взаимном ожидании и замысле грамматической структуры, в речевых актах, в которых эта структура социально воплощается, в эмоциональных движениях личных отношений, в познавательном измерении того, о чем говорится, в гофманианском «перестрое

 

 

* Перешедший из внешней речи во внутреннюю.

Предсказуемость разговоров • 101

 

нии», или рефрейминге*. Все это составляет социальное действие, придающее разговору смысл. Язык — это не замкнутая социальная вселенная; он может быть использован для указания на вещи или для координации практических действий. Делает он это или нет, но язык работает только потому, что содействует выработке дюркгеймианской солидарности. Это позволяет социологически интерпретировать философское различение смысла и референции [Dummett, 1978, p. 441-454]. Референция слов — это их указание на что-либо вне данной части беседы; смысл слов (а также предложений и разговора в целом) является их символической связью с социальной солидарностью, а значит, с прошлыми историями и текущим использованием в цепочках интерактивных ритуалов. Конкретные речевые акты не всегда могут иметь референцию; но речи (дискурса) вообще не может быть, если в ней нет интерактивно-ритуального смысла.

 

Предсказуемость разговоров

 

Именно потому, что язык имеет социальный смысл (а в некоторых случаях также и внешнюю референцию), разговоры в принципе предсказуемы. Я утверждаю это даже вопреки подчеркиванию Хомским бесконечных разнообразий предложений, которые могут быть сказаны и распознаны; и конечно же, есть множество практических трудностей для занятия позиции, позволяющей предсказывать то, что люди собираются сказать. Тем не менее, если бы мы знали некоторые общие характеристики культурного капитала любых двух индивидов, их эмоциональные энергии, а также позиции на рынке возможных взаимодействий, мы могли бы предсказать многое из того, что они скажут друг другу. В ситуациях, когда мы осведомлены о многих из таких элементов (например, встречи за коктейлем с коллегами по профессии, а особенно с теми из новых знакомых, которые пока не имеют ничего общего с остальными, кроме основного занятия), мы часто находим, что разговоры предсказуемо стереотипны. И это действительно так, несмотря на наше обычное ограничение знанием только собственных ритуальных ингредиентов, в то время как полная предсказуемость потребовала бы от нас такого знания относительно обеих сторон.

В целом разговор детерминирован следующим образом. Позиции индивидов на социальных рынках (их прошлый успех и текущие возможности в торге за членство в столкновениях различных социальных рангов) детерминируют, насколько сильно они привлечены к каждому конкретному столкновению, возникающему между ними, либо отвращены от этих столкновений, либо безразличны

 

* [Goffman, 1959]. См. раздел «Перестроения в ходе исполнения» в русском переводе книги: Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М., 2000. С. 231-250.

 

102 • Глава 1. КОАЛИЦИИ В РАЗУМЕ

 

по отношению к ним. Некоторые сочетания людей в итоге обоюдной мотивации продолжают то взаимодействие, которое происходило между ними в прошлый раз; некоторые люди жаждут взаимодействия с другими, особенно с людьми высокого ранга; другие пресыщены взаимодействиями и безразличны к персонам более низкого ранга. (Я не пытаюсь описать исчерпывающим образом все имеющиеся здесь структурные возможности.)

Степень сетевой привлекательности, ощущаемой индивидами, будет детерминировать выбор ими лингвистических актов. Человек выбирает слова, фразы, стиль речи, которые подходят для того типа группового членства, относительно которого он пытается вести переговоры или своего рода «социальный торг». Собеседник делает то же самое. В ходе этих переговоров каждый участник, исходя из символов, «выставляемых» остальными, узнает нечто большее о внутренней «паутине» групповых членств, которые представляются в беседе. По ходу разговора «акции членства» колеблются вверх и вниз, и это меняет сиюминутную мотивацию участников, которые могут продолжить разговор, сменить уровень эмоциональной вовлеченности или же закончить беседу.

Разговор детерминирован, поскольку индивиды выбирают те языковые акты, которые соответствуют их «рыночным» мотивациям. Каждое высказывание является тактическим ходом, предлагающим контекст группового членства, к которому оно взывает, а также уровень интимности для личных отношений.

Слушатель подхватывает то, что было предложено, чувствует какую-то степень привлечения или отторжения с учетом предшествующих ресурсов и текущей «рыночной» ситуации и выбирает ответ, который является контрпредложением в этом социальном торге. Высказывания соединены в цепочку посредством скрытого смысла групповой принадлежности и интимности; зная позицию индивида в социальных сетях и, таким образом, его мотивации, мы можем предсказать, что этот человек скажет в ответ на каждое предыдущее высказывание.

Я вовсе не имею в виду, что люди обычно вовлечены в сознательный расчет, думая о смыслах групповой принадлежности и выбирая из своего репертуара нечто подходящее тому уровню членства или интимности, которого они хотели бы достичь. Когда люди разговаривают, они сознают, главным образом, то, о чем они беседуют (т. е. референцию беседы), и только бессознательно ощущают социальные мотивации, детерминирующие, что и как они говорят (т. е ее смысл).

Лишь когда люди попадают в ситуацию, где они испытывают затруднение и в ее продолжении, и в том, чтобы из нее выпутаться, они начинают осознавать себя и преднамеренно рассчитывают, что именно сказать и какой будет социальный эффект от этого. Некоторые люди, конечно же, могут поступать так довольно часто (стеснительные подростки в сексуальных переговорах, социальные карьеристы, политики); особые сетевые позиции делают уровень их самосознания более высоким, чем обычно.

Предсказуемость мышления

 

Мышление есть, главным образом, интериоризированный разговор. То, о чем мы думаем, является отражением того, о чем мы разговариваем с другими людьми, и того, о чем мы общаемся с ними через статью или доклад. Совмещая эту предпосылку с теорией эмоциональной энергии, порожденной взаимодействием, мы можем сказать, что мыслимое человеком детерминировано интенсивностью его недавнего опыта ИР-ов, а также теми взаимодействиями, которые он ожидает в ближайшем будущем.

Мышление движимо эмоциональным грузом символов, заряженных динамикой рынков социального членства. Эмоциональная энергия индивида в любой данный момент отбирает символы, дающие ему оптимальное чувство групповой принадлежности. Мышление человека является разыгрываемой в его сознании пьесой социального членства. Это маневрирование ради наилучшей символической отдачи, которую может получить человек, используя потоки энергии, происходящие из недавних социальных взаимодействий и ожиданий будущих столкновений. Символы заряжены с различной интенсивностью, которая зависит от степени эмоциональной солидарности, реально существовавшей в ритуальной ситуации. По этой причине сразу же после интенсивного ритуального участия сознание человека остается по-прежнему полным побуждающих мыслей, символов, оставленных только что прошедшей ситуацией, которые как бы зависают в его сознании, причем запечатлеваются с необычайной силой. Потрясающий матч оставляет толпу зрителей возбужденной и готовой часами говорить об этой игре, а при отсутствии реальных разговоров заставляет людей мысленно к ней возвращаться. То же самое верно и для сильной политической речи, эмоциональной религиозной службы или, на более интимном уровне, личной беседы, которая существенно меняет динамику эмоциональной энергии человека.

Сходное влияние оказывают ожидаемые взаимодействия. Когда человек знает, что ему предстоят определенные виды столкновений, тогда мысли, пригодные для социальных отношений, о которых он хочет вести переговоры, или социальный торг, иными словами, те содержания, которые будут вызваны его рыночной мотивацией в данной ситуации, начинают прибывать в его сознание мощным потоком. Гипотеза такова: чем сильнее для индивида эмоциональная значимость ожидаемого столкновения, тем более наполнены его мысли воображаемой репетицией ожидаемого разговора. Человек обычно не осознает подобную репетицию как таковую; соответствующее содержание является просто тем, о чем он думает.

Чтобы понять силу этой социальной причинности, давайте представим конструирование такого искусственного интеллекта (ИИ), который мыслил бы как человек. Вместо заполнения его программами для информационного процессора мы начнем работу извне вовнутрь. Ключевой способностью теперь будет осуществление интерактивных ритуалов. Наш социологический ИИ (назовем его ИР-ИИ) должен быть обеспечен элементарной способностью фокусировать внимание и разделять общие эмоциональные настроения, затем сохранять результаты каждого сильно фокусированного взаимодействия в качестве маркеров социального членства. Такой ИИ должен представлять собой нечто большее, чем компьютер с монитором и клавиатурой; у него должно быть некоторого рода тело, способное распознавать и продуцировать эмоции. Наиболее естественный способ сделать это — снабдить его электронным ухом и голосовым прибором, способным настраиваться на ритмические узоры, или паттерны, человеческой речи, и имитировать их. Тогда вначале наш ИР-ИИ будет осуществлять ИР-ы на наиболее элементарном уровне, синхронизируя голосовые ритмы с его собеседником Фокусом внимания в ИРе будет просто сама вокальная координация, содержание тех паттернов, ритмический резонанс с которыми был достигнут наилучшим образом, было бы сохранено в качестве символов этого момента социальной солидарности. Такой ИР-ИИ можно представить как «ребенка», ритмически аукающего при взаимодействии со своими родителями-людьми[13]14.

Цель такого младенческого ИР-ИИ состоит в выстраивании разговорного репертуара, следующего ритуальной координации очередности высказываний в беседе. Способность говорить и вербальный репертуар ИР-ИИ будут не запрограммированы, но выстроены через его историю ИР-ов. Наш ИР-ИИ будет сохранять речевые паттерны в памяти, ранжируя каждый соответственно его ЭЭ нагруженности, т. е некоторому числу, варьирующему вместе с интенсивностью ритмической координации во взаимодействии. Это и был бы его «культурный капитал». В точности так же, как у людей в их ИР-ах, ЭЭ-нагруженность символов является наибольшей в тот момент, когда происходит ИР, затем она постепенно угасает в последующие дни и недели, если не используется вновь в другом успешном ИР-е Элементы памяти, которые не сопровождаются непрерывными социальными эмоциями, блекнут и исчезают.

Последуем в нашем мыслительном эксперименте к той точке, в которой наш ИР-ИИ способен к полноценному разговору Прыжок к мышлению заключается просто в том, чтобы оставить этот ИР-ИИ в уединении, без человеческих контактов, и заставить его осуществлять беседы с самим собой. Он запрограммирован на поиск в памяти партнеров, с которыми недавно разговаривал, и «вытягивает» тех, у кого наивысшая ЭЭ, измеряемая уровнем успешной ритмической координации в этих беседах. В своем репертуаре он ищет культурный капитал для таких тем, которые приносили бы наилучшую ЭЭ-отдачу, и использует их для построения высказываний в своей внутренней беседе.

Такой ИР-ИИ был бы полностью открытым. Любой из разговоров, которые он ведет с другими людьми, и любая из внутренних бесед, которыми он занят в качестве собственного мышления, может заполнить любую вариацию из громадного разнообразия человеческой речи. То, о чем он говорит, и то, о чем он думает, будет зависеть от того, с кем он взаимодействует. Чтобы стать философом, он должен беседовать с философами; чтобы стать социологом, он должен беседовать с социологами. Каким образом он мог бы стать первоклассным творческим интеллектуалом? Тем же способом, что и человек: он должен был бы вступить в сетевой контакт с ключевыми кружками предыдущего поколения творческих интеллектуалов, будучи введенным в центральные линии аргументации в спорах между соперничающими группами. Он должен ухватить смысл точек кристаллизации в этой сети, играя на законе малых чисел и учитывая смещение фокуса пространства внимания. Он делал бы это не с помощью какой-либо формы особо изощренного расчета сетевых позиций, но будучи частью этой сети, настраиваясь на изменчивые уровни ЭЭ в единицах КК, которые составляют поток этой энергии в разговорах. Наш социологический искусственный интеллект творит, конструируя новую беседу, сочетающую культурный капитал нескольких групп так, чтобы максимизировать уровень ЭЭ каждой, объединяя отдельные разговорные ритуалы в один мощно сфокусированный ритуал, управляющий вниманием сети.

Он творит, создавая новую коалицию в разуме.

 

КАРКАС ТЕОРИИ

ГЛАВА 1. КОАЛИЦИИ В РАЗУМЕ

 

Интеллектуалы — это люди, которые производят деконтекстуализированные идеи. Предполагается, что эти идеи верны или значительны вне каких-либо местных условий, какой-либо локальности и вне зависимости от того, применит ли их кто-либо на практике. Математическая формула претендует на то, чтобы быть верной в себе и сама по себе, вне зависимости от того, используется она или нет и доверяет ли ей кто-либо или нет. Литературная или историческая работа претендует на такой же статус, поскольку она понимается как искусство или ученость: часть царства, более высокого, более достоверного, менее ограниченного конкретными возможностями человеческих действий, чем обычные виды мыслей и вещей. Особенность философии состоит в периодическом сдвиге собственных оснований, всегда, однако, направленном к утверждению или, по меньшей мере, к поиску точки опоры, имеющей большую общность и значимость. Это остается верным и когда содержание философии состоит в утверждении, что все преходяще, исторически и ситуативно задано, имеет лишь локальную ценность; дело в том, что само релятивистское суждение утверждается как достоверное. Такова старая головоломка скептической традиции, обсуждавшаяся весьма детально в эллинистической философии. Скептики, пытаясь избежать того, чтобы делать какие-либо утверждения, неявно придерживаются некоторого метаразличения утверждений по уровням их силы. Это превосходно иллюстрирует социологическую точку зрения, поскольку только интеллектуальное сообщест-во обладает тем типом отчуждения от обычных забот в котором суждения такого рода являются осмысленными.

Продукты интеллектуальной деятельности, по крайней мере как это чувствуют их создатели и потребители, принадлежат царству, в особой степени возвышенному.

Они являются частью «la vie serieuse»* Дюркгейма.

Мы можем узнать в них священные, или сакральные, объекты (sacred objects) в самом сильном значении слова; они обитают в том же царстве, также претендуют на предельную реальность, как и религия. «Истина» является царствующим сакральным объектом для ученого сообщества, как «искусство» — для

 

* Серьезная, настоящая жизнь (фр.).

литературно-художественных сообществ; эти объекты являются для них одно временно высшими познавательными и нравственными категориями, средоточием высшей ценности, исходя из которой судят обо всем остальном. Как показал Блур на примере математики, интеллектуальная истина имеет все характеристики, установленные Дюркгеймом для сакральных объектов религии: истина трансцендентна по отношению к индивидам, объективна, имеет принудительный характер и требует уважения [Bloor, 1976].

Что придает определенным идеям и текстам этот сакральный статус? Можно предложить теорию очень широкого охвата, указывающую нам условия, при которых символы порождаются и воспринимаются как морально и познавательно обязывающие. Такова теория ритуалов взаимодействия, или интерактивных ритуалов (interactive rituals). Она связывает символы с социальной принадлежностью, а затем и то и другое — с чувствами общности (эмоциями солидарности) и структурой социальных групп. Такая теория, как я попытаюсь показать, объясняет колебания уровня солидарности и убежденности, обнаруживаемые в любых социальных структурах, а также объясняет динамику индивидуальных судеб.

Особой формой данной эмоциональной энергии является то, что мы называем творчеством, или творческой способностью (creativity).

Наша первая теоретическая проблема состоит в том, чтобы показать, почему продукты интеллектуальной деятельности обладают сакральностью особого рода, отличаются от обыденных сакральных объектов, которыми также пронизана повседневная жизнь и которые скрепляют личные дружеские отношения, отношения собственности и структуры власти. Я также должен показать, почему сакральные объекты интеллектуалов, находящиеся под сенью ведущей категории «истины», отличаются от сакральных объектов религии, характерных для морального сообщества верующих. После этого мы рассмотрим, как интеллектуалы производят и распространяют символы в своих собственных высокостратифицированных сообществах.

 

Общая теория интерактивных ритуалов

 

Начнем с того, что присуще любому действию,— с конкретной ситуации. Все события происходят здесь-и-сейчас как единичные и особенные. Общую перспективу микросоциологии, в которой анализируются структуры и динамика ситуаций, слишком легко истолковать как сфокусированность на действующем индивиде. Однако ситуация представляет собой взаимодействие обладающих сознанием человеческих тел в течение нескольких часов, минут или даже микросекунд; действующий индивид одновременно и меньше, чем вся ситуация, и больше нее, поскольку является единицей во времени, проходящей сквозь ситуации.

Отстраненный действующий индивид, заставляющий события происходить,— это настолько же искусственная конструкция, как и отстраненный внесоциальный наблюдатель, который выражает собой идеализированную командную высоту классической эпистемологии. «Я», личность, является в большей степени макро-, чем ситуация (строго говоря, личность представляет собой мезо-); данный уровень аналитически произведен, поскольку «я», или действующий индивид, сконструирован динамикой социальных ситуаций.

Локальная ситуация является отправной, а не конечной точкой анализа.

Микроситуация не есть нечто индивидуальное, но проникает сквозь индивидуальное, и ее последствия распространяются вовне через социальные сети к макро- сколь угодно большого масштаба. Вся человеческая история состоит из ситуаций.

Никто никогда не был вне какой-либо локальной ситуации; и все наши взгляды на мир, вся наша деятельность по сбору данных берут начало здесь. Философские проблемы реальности мира, универсалий, других сознаний, смысла неявным образом начинаются с этой ситуативности. Я не буду заниматься здесь этими эпистемологическими проблемами, разве что замечу: если кто-то отказывается признать существование чего-либо за пределами локального, то он приходит к некоторой версии скептицизма или релятивизма; если кто-то идеализирует происходящее в ситуациях как вытекающее из правил и использует эти предполагаемые правила как инструмент для конструирования всего остального мира, то он приходит к какому-либо типу идеализма.

В социологии акцент на первичности локального был сделан символическим интеракционизмом и радикально усилен этнометодологией; в качестве исследовательской техники и эксплицитной эпистемологии эта позиция была воспринята той ветвью социологии науки, которая изучает локальное производство научного знания в лабораториях. Отрицание того, что существует что-либо помимо локального, верно в одном смысле, но вводит в заблуждение в другом. Верно, что не существует ничего такого, что не было бы полностью локальным; если оно не существует локально, где оно может быть найдено? Но никакая локальная ситуация не является одиночной; ситуации окружают друг друга во времени и пространстве.

Макроуровень общества должен быть понят не как слой, расположенный вертикально над микро- (как если бы он находился в другом месте), но как развертывание спирали микроситуаций. Микроситуации встроены в макропаттерны, являющиеся именно теми способами, которые связывают ситуации друг с другом; причинность,— если угодно деятельность (agency) — проистекает извне вовнутрь так же, как и изнутри вовне. То, что случается здесь и теперь, зависит от того, что случилось там и тогда. Мы можем понимать макроструктуры, не реифицируя (не овеществляя) их, как если бы они были сами по себе существующими объектами, но рассматривая макро- как динамику сетей, объединение цепочек локальных столкновений, которые я называю цепочками интерактивных ритуалов (interaction ritual chains).

Социология идей (как область исследования, занимающаяся в основном социологией научного знания) сталкивается с серьезными ограничениями при интерпретации знания как сугубо локальной конструкции. Значительные идеи, являющиеся предметом интеллектуальной истории, это как раз те, что переносятся транслокально. Изучение локальных мест производства знания упускает то, с чем хорошо справлялась другая ветвь социологии науки: группы мыслителей, цепочки сетевых контактов, соперничество между одной частью разрабатывающего аргументацию сообщества и другой. Группы и цепочки обращены и вовнутрь и вовне: вовнутрь, поскольку, говоря об интеллектуальной группе, мы подразумеваем именно то, что ее члены достаточно часто собираются лицом к лицу, выстраивая интенсивные обмены ритуального взаимодействия, выковывая идеи-эмблемы, разрабатывая идентичности (основы самосознания), генерируя потоки эмоциональной энергии, которые устойчивы по отношению к другим «идеям-эмблемам, идентичностям, энергиям», а иногда господствуют над ними; вовне, поскольку цепочки являются способом отсылки к отдаленным связям, пронизывающим ситуации. Как же происходит установление этих связей? Воздействия ситуаций и вовнутрь и вовне — это стороны одного и того же процесса.

Сильно сфокусированные ситуации пронизывают индивидуальное, формируя символы и эмоции, являющиеся соответственно средством и энергией индивидуального мышления, а также капиталом, позволяющим выстраивать дальнейшие ситуации в непрерывной цепи.

«Интерактивный ритуал» является термином Гофмана [Goffman, 1967], с его помощью Гофман привлекает внимание к тому факту, что формальные религиозные ритуалы, проанализированные Дюркгеймом [Durkheim, 1912/1961], принадлежат к тому же типу событий, который характерен для каждодневной жизни, причем повсеместно. Религиозные ритуалы являются архетипами взаимодействий, связывающих участников в моральное сообщество и создающих символы, действующие как линзы, сквозь которые члены сообщества видят свой мир, а также как коды, с помощью которых они общаются. Имеется масса антропологических исследований, показывающих значимость ритуалов в племенных обществах и могущество соответствующих категориальных схем в контроле над тем, что люди считают само собой разумеющимся, о чем они не могут даже задуматься. В сложных обществах, таких как наше, эти категориальные схемы приобретают большее разнообразие, соответствующее отношениям между группами в стратифицированном социальном порядке [Douglas, 1973]; Бернстайн показывает, что эти схемы встроены в язык социальных классов [Bernstein, 1971-1975]. Дюркгеймианский механизм производства социальной солидарности более явно исследовался в гофмановской этнографии повседневной жизни [Goffman, 1959, 1971]. Для Гофмана каждое мимолетное столкновение является малым социальным порядком, разделяемой участниками реальностью, созданной ритуалами солидарности, которые отмечают ее границы — начало и завершение — посредством формальных жестов приветствия и прощания, а также малых знаков уважения, при помощи которых идеализируются личности участников и сами случаи встречи.

Давайте разовьем эту перспективу. Ритуальность социальных столкновений является переменной; все, что происходит, может быть расположено на континууме от полюса наиболее интенсивного производства социальной солидарности и сакрального символизма вниз, к обыденным и мимолетным ритуалам повседневной жизни, и даже еще ниже, к столкновениям, которые не производят вообще никакой солидарности и никакого смысла. Понимание источника этой изменчивости дает нам ключ к структурированию локальных столкновений; взаимодействия на различных уровнях данного континуума как раз и определяют, с какой силой порождаются социальные символы и эмоции, которые переносятся в последующие ситуации. Общая теория интерактивных ритуалов (которые я обозначаю ИР) является ключом одновременно к социологии индивидуального мышления и эмоций, а также к разнообразным соединениям одной локальной ситуации с другой.

Любой интерактивный ритуал имеет следующие необходимые составные части, или ингредиенты:

1) группа, как минимум, из двух человек, находящихся рядом;

2) участники сосредоточивают (фокусируют) внимание на одном и том же объекте или действии, и каждый осознает, что другой удерживает этот фокус внимания;

3) они разделяют общее настроение или эмоцию.

На первый взгляд кажется, что здесь упущено ядро обычного определения «ритуала» — стереотипные действия, такие как произнесение словесных формул, пение, совершение предписанных жестов и облачение в традиционные одеяния.

Все это внешние аспекты формального ритуала, которые вызывают социальный эффект только потому, что обеспечивают взаимный фокус внимания. Такой же фокус неявно возникает в феноменах, которые мы могли бы назвать естественными ритуалами (natural rituals). В той степени, в какой поддерживаются эти ингредиенты, они создают следующие социальные эффекты:

4) усиливаются и накапливаются взаимный фокус внимания и общее настроение.

Телодвижения, речевые акты и голосовые микрочастоты согласуются в едином ритме, общем для всех участников. По мере того как микрокоординация усиливается, участники временно объединяются в общей для них реальности и ощущают границу, или мембрану, между этой ситуацией и кем-либо вне ее;

5) в результате участники ощущают себя членами группы, имеющими взаимные моральные обязательства. Их отношение символизируется всем тем, что

служило фокусом внимания во время ритуального взаимодействия. Впоследствии, когда люди используют данные символы в разговоре или мышлении, это безмолвно напоминает им о групповой принадлежности. Символы заряжаются социальным смыслом благодаря опыту интерактивных ритуалов; символы разряжаются и теряют свою принуждающую значимость, если такие столкновения не возобновляются в течение какого-то времени. Таким образом, происходит каждодневная флуктуация актуальности символов. Символы напоминают участникам о том, что нужно вновь собрать группу — принять участие в еще одной церковной службе, еще одной племенной церемонии, еще одном праздновании дня рождения, еще одном разговоре с другом, еще одной научной конференции.

Выживание старых символов и создание новых зависит от степени периодичности, с которой собирается группа1. Символы, достаточно заряженные чувством принадлежности к группе, задают индивиду определенный образ действия даже в отсутствие группы. Достаточно хорошо заряженные символы становятся эмблемами, которые защищаются от осквернителей и чужаков; они являются метками, обозначающими границы правильного, а также боевыми знаменами, олицетворяющими превосходство групп;

6) индивиды, которые участвуют в интерактивных ритуалах, наполняются эмоциональной энергией пропорционально интенсивности взаимодействия.

Дюркгейм называл эту энергию «моральной силой», приливом энтузиазма, позволяющим индивидам в муках ритуального участия совершать героические акты страсти или самопожертвования. Я бы подчеркнул другой результат возникающей в группе эмоциональной энергии: она заряжает индивидов подобно электрическим батареям, давая им соответствующий уровень энтузиазма по отношению к ритуально созданным символическим целям, когда эти индивиды находятся вне группы. Многое из того, что мы полагаем личной индивидуальностью, определяется степенью обладания энергией интенсивных ИР-ов; в высшей точке данной шкалы такие личности являются харизматическими; при несколько меньшей интенсивности они предстают сильными лидерами или теми, кого называют «душа общества»; умеренные заряды эмоциональной энергии делают индивидов пассивными; а те, чье участие в ИР-ах скудно и безуспешно, становятся замкнутыми и подавленными. Эмоциональная энергия (сокращенно ЭЭ) перетекает из ситуаций, когда индивиды участвуют в ИР-ах, в ситуации, когда они находятся в одиночестве, и сохраняется здесь. Столкновения влекут за собой эмоциональные последствия; именно таким путем люди могут продолжать вести свою внутреннюю жизнь и выстраивать индивидуальные траектории, формируясь при этом в узлах социального взаимодействия. Через какое-то время ЭЭ угасает; для ее возобновления индивиды вновь возвращаются к ритуальному участию, чтобы «подзарядить» себя.