Родство. Что называли римляне агнацией.

Платон говорит, что родство — это есть общность тех же самых домашних богов. Два брата, говорит еще Плутарх, это два человека, на которых лежит долг приносить те же самые жертвы, чтить тех же отеческих богов и быть по смерти погребенными в одной общей могиле. Когда Демосфен хочет доказать, что два человека родственники между собой, то он указывает на тот факт, что они оба исповедуют один и тот же культ и приносят жертвы одной и той же могиле. В самом деле, родство устанавливала домашняя религия. Два человека могли считать себя родственниками, если у них были одни и те же боги, один и тот же очаг, если они приносили общие могильные жертвы.

Ранее мы говорили, что право приносить жертвы очагу передавалось только от мужчины к мужчине, и что культ мертвых относился только к предкам по мужской линии. Из этого религиозного правила следовало, что родства по женской линии, через женщин, не существовало. По мнению древних, женщина не передавала ни жизни, ни культа. Сын получал все от отца. К тому же нельзя было принадлежать к двум семьям или молиться двум очагам, и у сына не было поэтому ни другой религии, ни другой семьи кроме отцовской. Каким образом мог бы он иметь еще семью с материнской стороны? Его мать сама, в тот день, когда были совершены священные обряды брака, всецело отреклась от собственной семьи: с этого времени она стала приносить могильные жертвы предкам своего мужа, как бы ставши их дочерью, и не приносила более жертв своим кровным предкам, потому что она более не признавалась их потомком. У нее не оставалось более ни религиозных, ни правовых связей с семьей, в которой она родилась. С тем большим основанием у ее сына не было ничего общего с этой семьей.

Принципом родства не был материальный акт [с. 56] рождения, им был — культ. Это с полной ясностью видно в Индии. Там глава семьи дважды в месяц приносит могильные жертвы; он приносит один пирог в жертву манам своего отца, другой — манам своего деда, третий — прадеда, но все только со стороны отца, никогда не приносит он жертв своим предкам со стороны матери. Восходя все дальше, но всегда по мужской линии, он совершает приношения предкам четвертой, пятой и шестой степени. Но этим последним приношения совершаются более легкие: простое возлияние воды и несколько зерен рису. Таковы могильные жертвы, и совершением этих обрядов обусловливается родство. Если два человека, приносящие порознь могильные жертвы, могут в восходящем ряду предков найти одного общего для них обоих, то эти два человека — родственники. Они называют друг друга саманодата, если общий предок из тех, кому совершаются возлияния водой, и сапинда, если он из тех, кому приносится в жертву пирог. Считая по нашему, родство сапинда простирается до седьмой степени, а родство саманодата до четырнадцатой. И в том и другом случае родство узнается по тому признаку, что два или несколько человек приносят жертву одному и тому же предку; и этот порядок, очевидно, исключает родство по женской линии.

То же самое было и на западе. Много спорили о том, что такое понимали римские юристы под именем агнации. Вопрос разрешается легко, как только мы сопоставим агнацию с домашней религией. Подобно тому как религия могла передаваться только от мужчины к мужчине, точно также, по свидетельству древних юристов, два человека могли быть агнатами между собой только в том случае, если, восходя всегда по мужской линии, можно было найти общего предка. Закон агнации был, следовательно, тот же, что и закон культа; мы видим явное соотношение между обоими. Агнация была не что иное, как родство в том виде, как его установила в начале религия. Чтобы представить эту истину более очевидно, приведем здесь родословную таблицу римской семьи:

[с. 57]

[с. 58] В этой таблице пятое поколение, жившее в 140 году до Рож. Хр., представлено четырьмя лицами. Состояли ли они все в родстве между собой? Так это было бы по нашим современным понятиям, но по понятиям римлян они не все были родственниками между собой. Рассмотрим, в самом деле, у всех ли у них был один и тот же домашний культ, т. е. все ли они приносили жертвы одним и тем же предкам. Предположим, что третий Сципион Азиатский, единственный представитель своей семьи, приносит в определенный, установленный день могильные жертвы; восходя по мужской линии, он находит своим третьим предком Публия Сципиона. Точно также и Сципион Эмилиан, принося жертвы предкам, встречает в ряду их того же Публия Сципиона. Следовательно, Сципион Азиатский и Сципион Эмилиан — родственники между собой; индусы назвали бы таких родственников сапипда.

С другой стороны, Сципион Серапион имеет своим четвертым предком Луция Корнелия Сципиона, который приходится предком в четвертой степени также и Сципиону Эмилиану, следовательно, и они — родственники между собой. Таких родственников индусы назвали бы саманодата. На языке же юридическом и религиозном Рима эти три Сципиона — агнаты: два первых находятся в шестой степени родства между собой, а третий — в восьмой степени с ними обоими.

Но относительно Тиверия Гракха дело обстоит иначе. Этот человек, который, по нашим современным понятиям, являлся бы самым близким родственником Сципиона Эмилиана, совершенно не считается его родственником даже в самой отдаленной степени. Действительно, для Тиверия Гракха безразлично, что он сын Корнелии, дочери Сципиона; ни он, ни сама Корнелия не принадлежат к этой семье по своей религии. У него нет других предков кроме Семпрониев; им приносит он могильные жертвы, и в восходящем ряду предков он не встретит никого иного кроме Семпрониев. Следовательно, Сципион Эмилиан и Тиверий Гракх — [с. 59] не агнаты. Уз крови недостаточно для того, чтобы установить родство, для этого нужны еще узы культа.

Из сказанного понятно, почему в глазах римского закона два единокровных брата — агнаты между собой, а два единоутробных — нет. Нельзя сказать также, чтобы происхождение по мужской линии являлось непреложным принципом, на котором зиждилось бы родство. Не по рождению, а по общности культа узнавали настоящих агнатов. Действительно, сын, выделенный из семьи и отрешенный вследствие этого от домашнего культа, — не был более агнатом своего отца; посторонний же человек, усыновленный, т. е. принятый в культ, становился агнатом усыновителя, а также и всей его семьи. Настолько, в сущности, установительницей родства являлась религия.

Без сомнения, настало время для Индии и Греции, как и для Рима, когда родство но культу не считалось более единственно признаваемым. По мере того, как ослабевала эта древняя религия, голос крови начинал говорить громче, и родство по рождению было признано законом. Это родство, совершенно независящее от домашней религии, римляне назвали cognatio, когнация. Читая произведения юристов, начиная с Цицерона и до Юстиниана, мы видим, как эти две системы родства соперничают друг с другом и оспаривают одна у другой господство в праве. Но во времена Двенадцати Таблиц единственным родством, которое было известно, была агнация, и она одна давала право на наследование. Ниже мы увидим, что то же самое было и в Греции.

Глава VI

Право собственности.

Право собственности является тем древним институтом, о котором мы не должны судить на основании современных представлений. Древние основывали право собственности на [с. 60] началах, чуждых современным понятиям, и результатом этого является тот факт, что законы, которыми ограждалась собственность, весьма чувствительно разнятся от наших.

Известно, что существуют племена, которые так и не дошли до установления у себя частной собственности; другие достигли этого лишь после долгих и тяжких усилий. В самом деле, в только что нарождающемся обществе является задачей далеко не легкой определить, имеет ли право отдельное лицо присвоить себе часть земли и установить между собою и этим участком такую тесную связь, чтобы он мог сказать: эта земля моя, эта земля есть как часть меня. Татары понимают право собственности, когда дело идет о стадах, и не постигают его более, когда дело касается земли. У древних германцев, по свидетельству некоторых писателей, земля не принадлежала никому. Каждый год племя назначало каждому из своих членов участок для обработки, а на следующий год участки менялись. Германцы были собственниками жатвы, но не земли. Так обстоит дело еще и теперь у части семитических племен и у некоторых славянских народов.

Что касается народов Греции и Италии, то у них, наоборот, принцип частной собственности знали и проводили уже с самых древнейших времен. Не осталось ни одного исторического воспоминания о той эпохе, когда земля являлась общей собственностью; и ничего похожего на ежегодное деление полей, известное нам у германцев, мы здесь не находим. Но зато мы здесь встречаем одно весьма замечательное явление. В то время как племена, не дающие своим членам права личной собственности на землю, давали им это право по крайней мере на плоды их трудов, т. е. на жатву, у греков было наоборот; в некоторых городах граждане были обязаны складывать вместе все собранное с полей или большую часть собранного, и запасы эти должны были потреблять сообща. Отдельное лицо не было полным, абсолютным хозяином собранного им хлеба, но в то же время, по странному противоречию, оно имело право полной [с. 61] собственности на землю. Земля принадлежала ему более, чем жатва. У греков, как кажется, право собственности развивалось путем совершенно противоположным тому, который представляется естественным. Оно не было приложено сначала к жатве, а потом уже к почве; порядок тут был обратный.

Три учреждения находим мы основанными и прочно установленными уже в самые древнейшие времена среди греческих и италийских обществ: домашняя религия, семья и право собственности; эти три учреждения уже при самом своем возникновении стояли в явной взаимной связи и, казалось, были неотделимы друг от друга.

Идея о праве частной собственности заключалась уже в самой религии. У каждой семьи был свой очаг и свои предки. Этим богам могла поклоняться только данная семья, ей только они покровительствовали, они были ее собственностью.

И вот между этими-то богами и землей люди древних времен усматривали таинственное соотношение. Возьмем прежде всего очаг: этот алтарь являлся символом оседлой жизни; самое его название указывает на то. Он должен быть поставлен на земле и, раз поставленный, он не мог более менять своего места. Бог семьи желает иметь постоянное жилище. Физически — трудно было перенести камень, на котором светило божество, с точки зрения религиозной это было еще труднее; человеку дозволялось сдвинуть его только в том случае, если его принуждала к тому крайняя необходимость: если его изгонял враг или земля, на которой он жил, не могла его пропитать. Устанавливался очаг с той мыслью и надеждой, что он будет вечно стоять на том же самом месте. Божество водворялось здесь не на один день и даже не на время целой человеческой жизни, но на все время, пока будет существовать семья и пока останется в живых хоть кто-нибудь из ее членов, чтобы поддерживать его пламя жертвами. Таким образом, очаг становился обладателем земли, он обращает эту часть земли в свою, она становится его собственностью.

[с. 62] И семья, которая по долгу и по законам религии группировалась всегда кругом своего алтаря, прикрепляется прочно к земле, как и самый алтарь. Идея о постоянном месте пребывания возникает совершенно естественно, сама собой. Семья связана с очагом, очаг с землей; отсюда вытекает тесная связь между известной частью земли и семьей. Здесь должно быть ее постоянное жилище, и у нее не должно быть даже мысли о том, чтобы покинуть его, разве, что к этому ее принудит непреоборимая сила. Семья, как и очаг, всегда будет занимать это место, оно ей принадлежит, оно — ее собственность, собственность не одного отдельного человека, но целой семьи, различные члены которой, один за другим, должны здесь родиться и умереть.

Проследим идеи древних. Два очага представляли собою два различных божества, которые никогда не могут ни соединиться, ни смешаться; это настолько верно, что даже брак между двумя семьями не устанавливает связи между их богами. Очаг должен быть изолированным, т. е. совершенно отделенным от всего, что не он. Посторонний не должен приближаться к нему в то время, когда совершаются священные обряды культа, не должен даже глядеть на него; потому и боги эти назывались богами сокровенными, μύχιοι, или богами внутренними, Penates. Для точного исполнения этого религиозного правила нужно было, чтобы кругом очага на известном расстоянии существовала ограда, безразлично будет ли то простая изгородь, деревянный забор или каменная стена. Какова бы она ни была, она указывала границу, отделяющую область одного очага от области другого. Эта ограда почиталась священной. Переступить через нее было нечестием. Сам бог блюдет ее и охраняет, оттого и богу этому присвоен эпитет ἑρκεῖος (оградный). Эта ограда, проведенная и охраняемая религией, является вернейшим символом, самым неоспоримым знаком права собственности.

Перенесемся в первобытные времена арийской расы. Священная ограда, которую греки называли ἕρκος и латины herctum, заключала в себе довольно обширное пространство, [с. 63] где находился дом семьи, ее стада, небольшое поле, которое она обрабатывала. Посредине возвышался очаг-покровитель. Перейдем к следующим позднейшим векам: народы, распространяясь, дошли до Греции и Италии и стали строить себе там города; дома стали ближе друг к другу, но тем не менее они не смежны; священная ограда еще существует, но в минимальных размерах; она является теперь в виде небольшой стены, канавы, борозды или просто полосы земли в несколько футов шириной. Во всяком случае соседние дома не должны соприкасаться между собою, смежность считалась невозможной, одна и та же стена не могла быть общей для двух домов, так как в таком случае исчезла бы священная ограда домашних богов. В Риме закон определял два с половиною фута свободного пространства, которое должно было разделять два дома; это пространство посвящалось «оградному божеству».

Следствием этих религиозных постановлений явилось то, что у древних не могла никогда установиться общинная жизнь. Фаланстеры были совершенно неизвестны древнему миру; даже сам Пифагор не смог установить учреждений, против которых шла домашняя религия людей. Ни в какую эпоху исторической жизни древних мы не находим у них ничего похожего на то общинное владение в деревнях, которое было вообще распространено во Франции в двенадцатом веке. Так как каждая семья имела своих богов и свой культ, то она должна была иметь и свой особый участок земли, свое изолированное владение, свою собственность.

Греки говорили, что очаг научил людей строить дома. Действительно, у человека, прикрепленного религией к одному месту, которое он считал своим долгом никогда не покидать, должна была очень скоро явиться мысль возвести на этом месте прочное строение. Палатка удобна для араба, для татарина — кибитка, но для семьи, у которой есть домашний очаг, требуется постоянное жилище. За хижиной, построенной из глины или дерева, скоро последовали дома из камня. Строилось в расчете не на одну человеческую жизнь, [с. 64] строилось для семьи, поколения которой должны были сменить друг друга в том же самом жилище.

Дом помещался всегда внутри священной ограды. У греков четырехугольное пространство, находившееся внутри ограды, делилось на две части: первая часть была — двор, дом занимал вторую часть. Очаг помещался посреди огороженного места и находился, таким образом, в глубине двора и близ входа в дом. В Риме расположение было иное, но принцип оставался тот же. Очаг помещался в середине огороженного места, но строения воздвигались кругом него с четырех сторон, заключая его, таким образом, внутри маленького двора.

Мысль, внушившая эту систему постройки, видна совершенно ясно: стены возвышались кругом очага, чтобы отделить его от внешнего мира, защитить, и вполне можно сказать, как говорили греки, что религия научила строить дома. Госпожой и собственницей этого дома была семья, домашнее божество обеспечивало ей ее права. Дом освящался постоянным пребыванием богов, он был храмом, хранящим их. «Что есть более священного, — говорил Цицерон, — чем жилище каждого человека? Там находится алтарь, там горит священный огонь, там святыни и религия». Проникнуть в дом с дурным намереньем было святотатством. Домашний кров был неприкосновенен. По римскому поверию домашний бог отгонял вора и отстранял врага.

Перейдем к другим предметам культа, к могилам, и мы увидим, что с ними соединялись те же самые идеи. Могила имела великое значение в религии древних, потому что, с одной стороны, был обязателен культ предков, а с другой — главные обряды этого культа должны были совершаться на том самом месте, где покоились предки. И у каждой семьи было общее место погребения, семейная могила, куда один за другим сходили по очереди на покой ее члены. Для семейной могилы, как и для очага, был один и тот же закон: не разрешалось соединять членов двух различных семей в одной могиле, как нельзя было соединять [с. 65] два различные очага в одном доме. Считалось одинаковым нечестием похоронить умершего вне его семейной могилы или же опустить в эту могилу труп постороннего человека. Домашняя религия и при жизни и после смерти отделяла каждую семью от всех прочих и строго устраняла всякое подобие общности. Подобно тому, как дома не должны быть смежными между собой, точно также и могилы не должны соприкасаться, и у каждой из них, как и у дома, было нечто вроде отделяющей ее ограды.

Насколько ясно выражается во всем этом характер частной собственности! Мертвые — это боги, которые принадлежат как собственность семье, и она одна имеет право им молиться. Эти мертвецы взяли в свое владение землю, они живут под маленькой насыпью, и никто, если только он не член их же семьи, не может и помышлять о том, чтобы сообщаться с ними. Притом никто также не имеет права лишить их земли, которую они занимают: могилу у древних нельзя было никогда ни разрушить, ни перенести; это воспрещалось самыми строгими законами. И вот уже часть земли становится во имя религии предметом постоянной собственности каждой семьи. Семья присвоила себе эту землю, погребая на ней своих мертвецов; она навсегда основала здесь свое пребывание. Живой отпрыск этой семьи может сказать вполне законно: эта земля — моя. Она настолько принадлежала ему, что была от него неотделима, он не имел права отказаться от нее. Земля, на которой покоятся мертвые, неотъемлема и неотчуждаема. Римский закон требует, чтобы в том случае, когда семья продает поле, на котором находится могила, она все-таки оставалась собственницей этой могилы и имела бы право на вечные времена проходить через это поле, чтобы совершать обряды своего культа.

По древнему обычаю мертвые не погребались ни на кладбище, ни вблизи дорог, а на поле каждой семьи. Этот древний обычай засвидетельствован законом Солона и несколькими отрывками из Плутарха. Из одной защитительной речи Демосфена видно, что еще в его время всякая [с. 66] семья хоронила своих мертвецов на своем поле; и при покупке владений в Аттике там находили могилы прежних владельцев. То же самое обыкновение засвидетельствовано относительно Италии законами Двенадцати таблиц трудами двух юристов и, наконец, следующей фразой Сикула Флакка: «В древности существовало два способа помещать могилу: одни помещали ее на краю поля, другие посредине». Понятно, что в силу этого обычая идея собственности легко распространилась от маленького холма, под которым покоились мертвые, на все поле, которое окружало этот холм. В книге Катона Старшего можно прочесть молитву италийского земледельца, в которой он просит манов блюсти его поле, охранять его от воров и послать хорошую жатву. Таким образом, души умерших простирали свое покровительство и вместе с тем право собственности до пределов владения; благодаря им семья стала единственною госпожою поля. Погребение установило неразрывную связь семьи с землею — т. е. собственность.

В большинстве первобытных обществ религия основывает право собственности. В Библии Господь говорит Аврааму: «Аз есмь Бог, изведый тя от страны Халдейския, яко дати тебе землю сию наследовати», а затем Моисею: «Я введу вас в землю, на нюже прострох руку мою, дати Аврааму, Исааку и Иакову; и дам ю вам в наследие». Таким образом, Господь, первоначальный обладатель по праву творения, передает человеку право собственности на часть земли. Нечто аналогичное было и у древних греко-италийских народов. Только не религия устанавливает это право может быть потому, что в те времена ее еще не существовало. Боги, даровавшие каждой семье право на землю, были богами домашними, это — очаг и маны. Первобытная религия, царившая в душах людей, установила у них также и право собственности.

Ясно, что частная собственность была тем учреждением, без которого не могла обойтись домашняя религия. Эта религия требовала изолированности жилища и изолированности [с. 67] могилы; следовательно, общинная жизнь была невозможна. Та же религия повелевала, чтобы очаг был навсегда прикреплен к земле, чтобы могила не могла быть ни разрушена, ни перемещена. Устраните недвижимую собственность, и очаг будет переноситься с места на место, семьи перемешаются между собой, мертвые будут заброшены и лишены культа. Непоколебимый очаг и постоянное место погребения — вот те начала, в силу которых семья стала собственницей земли. Земля была как бы пропитана и проникнута религией очага и предков. Таким путем древний человек был освобожден от разрешения слишком трудных задач. Без спора, без труда, без тени колебания он сразу подошел в силу одних только своих религиозных верований к понятию о праве собственности, о том праве, которое является источником всякой цивилизации, потому что в силу его заботится человек об улучшении земли и сам становится лучше.

Не законы ограждали на первых порах право собственности, его ограждала религия. Всякое владение находилось вблизи домашнего божества, которое и охраняло его. Каждое поле, как и каждый дом (как мы видели это выше), должно было окружаться оградой, отделявшей его от владений соседних семей. Оградой этой была не каменная стена, а просто полоса земли в несколько футов шириною, которую нельзя было возделывать, до которой никогда не должен был касаться плуг. Это пространство было священным: римский закон объявляет его неотчуждаемым; оно принадлежало религии. В известные определенные дни месяца и года отец семьи обходил кругом свое поле, следуя по этой полосе; он гнал перед собой назначенных в жертву животных, пел гимны и затем приносил жертвы. Этим обрядом он надеялся привлечь благоволение своих богов на свое поле и свой дом. Обходя поле с обрядами своего домашнего культа, он подчеркивал свое право собственности на это поле. Дорога, по которой шли жертвенные животные и где пелись гимны, была ненарушимой границей его владений.

[с. 68] На этой черте, в некотором расстоянии друг от друга, человек помещал несколько больших камней или несколько древесных стволов, которые назывались Термами. О том, что такое представляли из себя эти межевые знаки и какие понятия были связаны с ними у древних, можно судить по тем обычаям, какие соблюдались благочестивыми людьми при их водружении на земле. «Вот как, — говорит Сикул Флакк, — делали наши предки: они начинали с того, что выкапывали небольшую яму, ставили Терма на краю ее и украшали его гирляндами из трав и цветов. Затем приносили жертву; крови закланной жертвы они давали стекать в яму; туда же бросали они горящие уголья (зажженные, по всей вероятности, на священном огне очага), зерна хлеба, пироги, плоды, немного вина и меду. Когда все это сгорало в яме, то на теплую еще золу ставили камень или деревянный обрубок». Ясно видно, что целью всех этих обрядов было создать из Терма нечто вроде священного представителя домашнего культа. Чтобы сохранить за ним священный характер, над ним ежегодно возобновлялись религиозные церемонии с возлияниями и чтением молитв. Водруженный на земле Терм — это как бы домашнее божество, вкоренившееся в землю для того, чтобы показать, что земля эта на вечные времена составляет собственность семьи. Позже, с помощью поэзии, Терм обратился в отдельного личного бога.

Обычай Термов или священных межевых знаков вокруг полей был, кажется, всеобщим у индоевропейской расы. Он существовал у индусов во времена глубочайшей древности, и священные обряды установления границ имели у них очень много общего с теми, которые Сикул Флакк описывает в Италии. Раньше, чем в Риме, мы находим Термы у сабинян и также у этрусков; эллины тоже имели священные пограничные знаки, которые назывались ὅροι, θεοὶ ὅριοι.

Раз Терм был поставлен с соблюдением всех религиозных обрядов, то не было той силы в мире, которая [с. 69] могла бы его переместить. Он должен был на вечные времена оставаться на том же месте. Этот религиозный принцип выразился в Риме в следующей легенде: Юпитер, желавший очистить место для своего храма на Капитолийском холме, не мог удалить оттуда бога Терма, лишить его его владений. Это древнее повествование показывает, насколько собственность считалась священной, потому что несдвигаемый с места Терм есть не что иное, как ненарушимое право собственности.

Терм в самом деле стерег границы полей и охранял их. Сосед не смел подходить к ним слишком близко, «потому что тогда, — как говорит Овидий, — бог, чувствуя толчок от плужника и заступа, кричал: „Остановись, это мое поле, а вон там — твое”». Чтобы завладеть полем какой-либо семьи, нужно было опрокинуть или переместить межевой знак, а знаком этим был бог. Это было страшное святотатство, и сурово было за него наказание; древний римский закон гласил: «Если кто коснулся Терма плужником своего плуга, то пусть и человек, и быки будут обречены подземным богам». Это означало, что и человек и быки должны быть принесены в жертву искупления. Закон этрусков, говоря от имени религии, выражается так: «Кто прикоснется к межевому знаку или переместит его, будет осужден богами; его дом погибнет, и его род угаснет: его земля не произведет более плодов; град, ржа, засуха истребят его жатвы; члены виновного будут покрыты язвами и впадут в истощение».

У нас нет подлинного текста афинских законов по тому же предмету: у нас сохранилось от них лишь три слова, означающие: «Не переступай межи». Но Платон дополняет, по-видимому, мысль законодателя, когда говорит: «Нашим первым законом должно быть следующее: пусть никто не коснется межи, отделяющей его поле от поля соседа, потому что она должна быть ненарушима. Пусть никто не осмеливается пошатнуть камень, отделяющий дружбу от [с. 70] неприязни, камень, который обязались клятвенно сохранять на его месте».

Из всех этих верований, из всех обрядов и законов ясно вытекает, что именно домашняя религия научила человека присвоить себе землю в собственность и обеспечила ему право на владение ею.

Не трудно понять, что возникшее и установленное таким образом право собственности было гораздо более полным и абсолютным в своих проявлениях, чем могло бы быть в наших современных обществах, где право собственности основывается на совершенно иных началах. Собственность была настолько неотделима от домашней религии, что семья одинаково не могла отказаться как от одной, так и от другой. Дом и поле были как бы воплощены в семье, и она не могла ни лишиться их, ни отказаться от владения ими. Платон в своем трактате о законах, запрещая владельцу продавать свое поле, не делал никаких попыток внести что-либо новое; он лишь приводил на память старый закон. Все заставляет нас предполагать, что в древние времена собственность была неотчуждаема. Хорошо известно, что в Спарте формально запрещалось продавать землю. То же запрещение существовало и в законах Лакров и Левкады. Фидон Коринфский, законодатель девятого века, предписывал, чтобы число семей и принадлежащих им в собственность участков оставалось неизменным. Закон же этот мог быть исполним только в таком случае, если семьи не имели права продавать своих земельных участков, ни даже делить их между своими членами. Закон Солона, явившийся позднее закона Фидона Коринфского на семь или восемь поколений, не запрещает более продавать свою собственность, но продавший подвергался тяжкому наказанию: он лишался прав гражданина. Наконец, Аристотель говорит вообще, что во многих городах древние законы запрещали продажу земли.

Мы не должны удивляться подобным законам. Постройте право собственности на праве труда, и человек будет [с. 71] властен отказаться от нее; постройте ее на основе религии, и он не сможет более этого сделать; связь более сильная, чем его воля, будет соединять его в последнем случае с землей. К тому же поле, где находится могила, где живут священные предки и где семья должна совершать вечно обряды своего культа, не является собственностью одного только человека, это собственность целой семьи. Право собственности на землю устанавливает не отдельное, живущее в данное время лицо, а домашний бог. Отдельное лицо имеет ее как бы на хранении; она принадлежит тем, кто уже умер, и тем, кто еще должен родиться; она составляет одно целое с семьей и не может быть от нее отделена. Отделить одно от другого — это значит нарушить культ и оскорбить религию. У индусов, у которых право собственности было основано тоже на культе, собственность была неотчуждаема.

Римские законы нам известны лишь со времени Двенадцати Таблиц; ясно, что в эту эпоху продажа земли уже разрешалась. Но есть основание думать, что в первые времена после основания Рима и до основания Рима в Италии земля была точно так же неотчуждаема, как и в Греции. Хотя не осталось никаких свидетельств об этом древнем законе, но можно все-таки различить те смягчающие постановления, которые внесены были в него мало-помалу. Закон Двенадцати Таблиц, оставляя за могилой характер неотчуждаемости, освободил от этого правила поле. Позже было разрешено делить собственность при наличности нескольких братьев, но под тем лишь условием, чтобы были совершены новые религиозные церемонии; одна только религия могла разделить то, что она уже признала навсегда неделимым. Наконец, было разрешено продавать и владения, но для этого требовалось исполнение известных религиозных правил. Такая продажа могла совершиться лишь в присутствии libripens’а (весовщика) с соблюдением всех символических обрядов манципации («рукобитие»). Нечто подобное мы видим и в Греции: продажа дома или участка [с. 72] земли сопровождалась принесением жертвы богам. Всякий переход недвижимой собственности из одних рук в другие требовал, как кажется, религиозного освящения такого акта.

Если человек не имел права или мог лишь с большим трудом отказаться от владения землею, то тем с большим основанием его нельзя было лишить этой земли помимо его воли. Экспроприация в видах общественной пользы была неизвестна древним. Конфискация допускалась только в случае приговора об изгнании, т. е. когда человек, лишенный звания гражданина, не мог более осуществлять свои права на землю в пределах изгнавшего его государства. Лишение собственности за долги точно также никогда не встречается в праве древних государств. Закон Двенадцати Таблиц безусловно не щадит должника, но он все же не допускает конфискации его собственности в пользу кредитора. Человек отвечал за свои долги лично, но не его земля, потому что земля неотделима от семьи. Легче взять человека в рабство, чем отнять у него право собственности, принадлежащее более семье, чем ему лично. Должник отдавался в руки заимодавца; земля тоже некоторым образом следовала за ним в рабство. Господин, употреблявший в свою пользу физические силы человека, ставшего его рабом, пользовался в то же время и продуктами его земли, но он все же не делался собственником этой земли. Так высоко и неприкосновенно было право собственности.

Глава VII

Право наследования.

1. Характер и принцип права собственности у древних.

Так как право собственности было установлено ради совершения обрядов наследственного культа, то оно не могло прекратиться со смертью одного отдельного человека. [с. 73] Человек умирает, но культ остается, очаг не должен угаснуть, и могила не должна быть заброшена. Домашняя религия продолжает существовать непрерывно, и вместе с ней должно существовать и право собственности.

Две вещи тесно связаны между собой в верованиях и в законах древних: культ семьи и собственность этой семьи. Поэтому постановление, что нельзя приобрести собственности без культа, ни культа без собственности, является в греческом и римском законодательстве правилом, не имеющим исключения. «Религия предписывает, — говорит Цицерон, — чтобы имущество и культ каждой семьи были нераздельны и чтобы забота о жертвоприношениях выпадала на долю того, кому достается наследство». А вот в каких выражениях отстаивает в Афинах некий истец доставшееся ему наследство: «Размыслите хорошенько, судьи, и скажите, кто из нас — я или мой противник — должен наследовать имущество Филоктемона и совершать жертвы на его могиле». Можно ли выразить более ясно, что забота о культе неотделима от собственности? То же самое и в Индии: «Человек, который наследует, кто бы он ни был, обязан совершать приношения на могиле».

Из этого принципа вытекают все законы о праве наследования у древних. Первый из этих законов тот, что, подобно тому, как домашняя религия передается по наследству от мужчины к мужчине (мы познакомились с этим выше), точно также передается и собственность. Сын есть по природе и по долгу продолжатель культа, он же является и наследником имущества. В этом заключается основное правило наследования; оно не есть результат простого договора между людьми, оно вытекает из их верований, из их религии, из всего того, что наиболее властно над их душой. Не личная воля отца делала сына наследником. Отцу нет надобности делать завещание, он наследует в силу своего полного права — “ipso jure heres existit” (по самому праву является наследником) — говорит юрист. Он есть необходимый наследник, heres necessarius. Ему [с. 74] не предоставляется ни принимать наследство, ни отказываться от него. Продолжение права собственности, как и продолжение культа, является для него настолько же обязанностью, насколько и правом. Хочет он того или нет, — наследство выпадает на его долю, каково бы оно ни было, даже со всеми лежащими на нем обязательствами и долгами. Отречение от наследства или принятие его с ответственностью, не превышающей его стоимости, не допускалось для сына по греческому праву и было внесено лишь довольно поздно в право римское.

На юридическом языке Рима сын назывался heres suus, как если бы хотели сказать heres sui ipsius. И действительно, он наследует только от самого себя. Между отцом и им нет ни дара, ни завещания, ни передачи собственности; есть просто продолжение: morte parentis continuatur dominium. Еще при жизни отца сын является совладетелем поля и дома, vivo quoque patre dominus existimatur.

Чтобы составить себе верное понятие о наследовании у древних, нужно отказаться от мысли, будто у них имущество переходило из рук в руки. Владение было неподвижно, как очаг и могила, с которыми оно было связано. Переходил к владению человек; он, по мере того, как семья развивалась в своих поколениях, являлся в свой урочный час продолжать культ и заботиться об имуществе.

2. Наследует сын, а не дочь.

В этом пункте древние законы кажутся на первый взгляд странными и несправедливыми. Невольно удивляешься, видя, что по римскому праву дочь не наследует отцу, если она замужем, а по греческому она не наследует ему ни в каком случае. Что же касается до участия в наследстве родственников в боковых линиях, то тут закон кажется сначала еще более противоестественным и несправедливым. Но дело в том, что все эти законы [с. 75] вытекают не из логики или разума, не из чувства справедливости, но из религиозных верований, господствовавших среди людей.