Эпоха великих реформ реакция, разгром печати, образцы цензурного гнета; новейшее освободительное движение и завоевания в области печати 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Эпоха великих реформ реакция, разгром печати, образцы цензурного гнета; новейшее освободительное движение и завоевания в области печати



Временные правила 6 апреля 1865 г. почти были скопированы с законов о печати Франции мрачной эпохи «белого террора» при Людовике XVIII и полицейского безумия Наполеона III. И прав был автор статьи, помещенной в «Библиотеке для Чтения», кото­рый писал: «Над проектом комиссии (князя Оболенского) уже трудится новая комиссия. Вероятно, новая комиссия с того имен­но и начнет, что припишет все неудачи старой именно ее слиш­ком глубокому знакомству с чужестранными законодательствами о печати. Но если она и сама обладает этой эрудицией в такой же степени, то есть еще надежда, что она поймет и по достоинству оценит величайший недостаток всех этих законодательств». Валуевская комиссия не хотела понять указанных опасностей и двину­лась по проложенному пути еще дальше. Проект, слегка изменен­ный, стал законом. «Современник», оценивая значение последнего и констатируя его близкую связь с французским законодатель­ством, между прочим, замечал пророчески: «И у нас, сколько можно предполагать, администрация будет преследовать преступ­ления печати гораздо чаще своими административными мерами, чем судом, а потому ей особенно нужно остерегаться тех подвод­ных камней, на которые наткнулась французская по своей нео­сторожности и крайнему произволу».

Администрация, зараженная чрезмерной подозрительностью, не замедлила проявить себя в целом ряде поспешных пристроек к новому зданию закона 6 апреля. Так, законом 17 октября 1866 г. редакциям и сотрудникам газет и журналов, подвергнутых, вслед­ствие троекратного предостережения, временной приостановке, воспрещено в продолжение такой приостановки издавать хотя и не повременное, но от имени тех же редакций, издание. В следую­щем году 13 июня печатание постановлений земских, дворянских и городских общественных и сословных собраний, произносимых там суждений и речей и вообще отчетов о перечисленных заседаниях поставлено в зависимость от разрешения местного губернского на­чальства. А. Е. Тимашев, сменивший Валуева весной 1868 г., в том же году 14 июня провел в Комитете министров положение, предоставившее министру внутренних дел право запрещать по его усмотре­нию розничную продажу газет. Представление об этом прошло в качестве временной меры, а также ввиду наступления вакации в Государственном Совете. И в этом случае не обошлось без ссылок на подобные же полномочия во Франции и Пруссии. Временное прави­ло так и осталось временным, хотя меньшинством Государственно­го Совета было указано, что «для утверждения в обществе понятия о святости закона всякое дополнение или изменение к нему должно быть делаемо не иначе, как в законодательном порядке».

По Высочайшему повелению 2 ноября 1869 г. была учреждена особая комиссия, на которую было возложено «вооружить как ад­министративную, так и судебную власть надлежащей силой для отвращения вредного влияния, могущего произойти от необузданности и неумеренности печатного слова». Председателем Ко­миссии был назначен главноуправляющий Вторым отделением собственной Е. И. В. Канцелярии князь С. Н. Урусов. Последнее засе­дание ее состоялось 6 ноября 1871 г. Выработанный ею проект имел в виду значительные смягчения законов о печати. Между прочим, было предположено ограничить срок действия предостережений 15 месяцами. Однако проект не получил дальнейшего хода в зако­нодательном порядке. Этому, по-видимому, воспрепятствовали начавшиеся политические процессы, которые охранителями были поставлены в связь с «вредной» литературой. Пользуясь благопри­ятной конъюнктурой, министр внутренних дел А. Е. Тимашев по­спешил войти в Государственный Совет с представлением о но­вых ограничениях печати. Это представление получило силу закона 7 июня 1872 г. и в настоящее время составляет статьи 149—153 Ус­тава о цензуре и печати (издания 1890 г.). Таким образом, мини­стру внутренних дел было предоставлено право задерживать бесцензурные издания впредь до окончательного запрещения выпус­ка их в свет Комитетом министров. Независимо от задержания подобных изданий, могло быть возбуждено судебное преследова­ние виновных, если в задержанном сочинении или номере повременного издания будет усмотрено преступление. Кроме того, про­межуток времени между представлением издания в цензуру и вы­пуском его в свет увеличен для книги до 7 дней, для повременных изданий — до 4 дней.

Не прошло и года, как министр внутренних дел опять вошел с представлением в Комитет министров, которым было испроше­но Высочайшее соизволение на внесение министерского законо­проекта в Государственный Совет. В 1873 г. 16 июня состоялся действующий до сих пор закон (статьи 140 и 156 Устава о цензуре и печати), на основании которого министр внутренних дел полу­чил право воспрещать повременным изданиям печатать и обсуж­дать какой-нибудь вопрос государственной важности; в случае нарушения требования министра, издание может быть приостанов­лено на три месяца. Министерский проект имел в виду весьма широкое право на воспрещение оглашения в печати «какого-либо дела или вопроса», но Государственный Совет сузил испрашива­емые полномочия, ограничив их «каким-либо вопросом государ­ственной важности». Предоставляя министру внутренних дел столь исключительные полномочия, Государственный Совет, как зна­чилось в мотивах к его мнению, «принял во внимание, что в су­ществующих законоположениях о печати не предвидены случаи, когда, по высшим правительственным соображениям, представ­ляется необходимым, чтобы периодическая печать в течение неко­торого времени не касалась какого-либо вопроса внешней или внут­ренней политики, гласное обсуждение которого могло бы быть сопря­жено со вредом для государства. Между тем опыт, и весьма еще недавнего времени, доказал, что подобные случаи встречаются, и за неимением закона, в силу коего обсуждение государственного вопроса могло бы быть возбранено, оказалось необходимым ис­прашивать каждый раз особые по этому предмету Высочайшие повеления. Ввиду очевидного неудобства облекать именем Его Императорского Величества распоряжения, не предуказанные в законе, Государственный Совет признал нужным пополнить вышеозначенный пробел законодательства, определив в особом постановлении порядок извещения редакторов периодических из­даний о неоглашении того или другого вопроса государственной важности. Изданием этого постановления, созидающего законную основу для распоряжений, неизбежно вызываемых иногда высши­ми интересами государства, нисколько не стесняются те пределы, в которых доныне предоставлялось печати обсуждать политичес­кие и общественные вопросы. Новое постановление, по своему разу­му и цели его, может иметь применение лишь в обстоятельствах чрезвычайно редких. Нет сомнения, что органы печати, правильно понимающие призвание свое служить пользам отечества и сами собой, без всякого понуждения, подчинялись бы в сих обстоя­тельствах приглашению правительства. По сему особое о сем пра­вило и взыскание за неисполнение оного может относиться лишь к тем, совершенно исключительным, однако, как показывает опыт, возможным случаям, когда одно чувство долга и нравствен­ной ответственности не удержит от опасной по своим послед­ствиям нескромности».

Сумел ли министр внутренних дел отнестись к предоставленным ему полномочиям с осторожностью, на необходимость которой было указано Государственным Советом? Постараемся ответить на постав­ленный вопрос некоторыми данными из истории применения ста­тьи 140 Устава о цензуре и печати. В 1873 г. было воспрещено бесцензурным изданиям касаться поездки графа П. А. Шувалова в Лондон; 28 декабря того же года было воспрещено сгруппировать под общей рубрикой известия о неурожае и с ним связанных явле­ниях. Это воспрещение было подтверждено 9 января следующего года. 30 апреля 1874 г. состоялось запрещение перепечатывать из официального указателя заглавия книг, недозволенных иностран­ной цензурой; 15 июня того же года воспрещено касаться греко-униатских дел в Холмской Епархии; 21 октября воспрещено печа­тание статьи против Академии Художеств, в связи с отказом ху­дожника Верещагина от звания профессора; 25 октября воспрещено что-либо печатать о деятельности профессора И. Ф. Циона и о вол­нениях в Медико-Хирургической Академии. В 1875 г. состоялись воспрещения по следующим случаям: 31 января по поводу само­убийства Порфирия Ламанского; 5 апреля по делу Майкова и Кре­стовской и о столкновении поручика Крестовского с присяжным поверенным Соколовским; 15 июля о самоубийстве действитель­ного статского советника Лампе; 22 октября о слухах по поводу заминки в делах Торгового Дома Терещенко; 18 ноября о беспо­рядках в Технологическом Институте и уволенных студентах Варинском и Кауфмане; 28 декабря о смерти Петра III, описанной в разрешенной к напечатанию в XXV томе «Истории России» Соло­вьева. В 1876 г. запрещено было упоминать в печати: 20 февраля — об упразднении лифляндского, эстляндского и курляндского генерал-губернаторств; 21 апреля — о судебном разбирательстве по делу по­ручика Крестовского; 8 июня — о судебном ведомстве в привислинском крае в связи со статьей в № 67 «С.-Петербургских Ведомос­тей»; 7, 8 и 11 октября и 6 ноября — о каких-либо всеподданнейших адресах и коллективных заявлениях. В 1877 г. к числу вопросов государственной важности были отнесены: 25 января — коллектив­ное заявление профессоров Казанского университета против про­фессора Московского университета Любимова и 16 февраля — по­лемика по делу профессора Любимова. В 1881 г. в ту же категорию вопросов были отнесены: 3 апреля — сообщение о самоубийстве члена Государственного Совета Л. Макова; 21 апреля — известие о выходе в отставку графа Лорис-Меликова, Д. Милютина и А. Абазы. С 1882 по 1889 г. распоряжения по делам печати были направле­ны к тому, чтобы замолчать и принизить великие реформы Алек­сандра II — крестьянскую, земскую, судебную, городскую и др. В 1889 г. было воспрещено печатать: 27 апреля — статьи о городс­ких выборах: 8 сентября — о тарифном вопросе; 23 сентября — о злоупотреблениях в Кредитном Обществе. В 1890 г. 26 января — статьи о растрате земских сумм в Калужской губернии; 11 февра­ля—о сыне английского посланника Мориера; 8 марта — о гим­назиях и учебной системе в них; 11 марта — о студенческих волнениях в Петровско-Разумовском институте и Московском универ­ситете; 28 марта — о «Крейцеровой Сонате» графа Л. Толстого; 7 мая — о дирекции Императорских театров; 18 мая — о предсто­ящем 25-летии закона о печати; 8 ноября — о протесте против «какого-то мнимого угнетения евреев»; 9 ноября — о хлебных та­рифах. В 1891 г. 19 апреля — о продаже капсюлей Матико и К°; 18 июня — о таможенном тарифе; 27 июня — о заболеваниях холе­рой; 1 августа — воззвание о пожертвованиях в пользу переселен­ческого фонда евреев; 12 ноября — воззвание о сборах в пользу голодающих. В 1892 г. 30 января — о разногласиях между министром путей сообщения Гюббенетом и железнодорожным инспектором, полковником Вендрихом; 23 марта — о болезни председателя Ка­бинета министров Н. X. Бунге; 13 июня — о появлении холеры; 1 сентября — о самоубийстве офицера, князя Крапоткина; 23 сен­тября — о случае с помощницей надзирательницы лазарета Павловского Института; 24 сентября — об убийстве сотника Иловайс­кого сотником Жеребковым; 25 сентября — о драке между генера­лами Розенкампфом и Свистуновым; 23 ноября — о пересмотре гимназического курса; 29 ноября — о распоряжениях Воспитатель­ного Дома и о беспорядках в зубоврачебной школе Важинского. В 1893 г. 13 января — о беспорядках на Рождественских акушерских курсах; 4 февраля — о публичной лекции художника В. В. Вереща­гина; 1 марта — о гимназисте Литвинове; 16 марта — о покушении на убийство московского городского головы Алексеева; 19 марта — об отравлении лаборанта С.-Петербургского университета Хамонтова; 4 мая — о самоубийстве врача Кондратьева; 13 сентября — о дуэ­ли двух офицеров с князем Накашидзе; 23 сентября — о положении дел страхового общества «Россиянин»; 10 ноября — о деле по оскор­блению полицейского пристава Брикингофа; 7 декабря — о деле ка­занского полицеймейстера Панфилова; 28 декабря о скоропостиж­ной смерти лейтенанта Шведе и покушении на самоубийство пору­чика Геркуна. В 1894 г. было воспрещено сообщать: 20 января — о несчастии в семействе доктора Вельяминова; 26 марта — о 750-лет­нем юбилее г. Москвы; 19 мая — об убийстве генеральши Болдыре­вой; 14 октября — о крестьянине-толстовце Евдокиме Дрожжине, умершем в воронежской городской тюрьме, и т.д.

Несмотря на длинный до утомительности ряд фактов, мы все же привели небольшую часть случаев, в связи с которыми бесцен­зурная печать получала предупреждения не писать о том-то, не касаться того-то. Как видно, министры широко пользовались статьей 140 Устава о цензуре и печати и в вопросы «государственной важности» обращали дуэль офицеров, самоубийство дочери врача, должностные преступления станового пристава, несостоятельность торгового дома и т.д. и т.п. Все, что могло выставить в настоящем свете безнаказанный произвол даже низших агентов правитель­ства, или пригвоздить отдельных покровительствуемых лиц к позорному столбу нравственной ответственности перед обществен­ным мнением, или, наконец, раскрыть ту или другую язву бюрок­ратического механизма, все это становилось запрещенной облас­тью русского табу. Законодательство о печати неразрывно пере­плетается с общей политической жизнью страны. В самом деле, как известно, за платоническим увлечением «шестидесятников» Фурье, Сен-Симоном, Луи-Бланом и другими представителями разных оттенков социализма, «семидесятники» выдвинули народ­ничество, от которого на первых же порах откололась боевая фрак­ция, поставившая себе задачу непосредственной борьбы с прави­тельством. Недоделанность «великих реформ» и даже чувствитель­ное возрастание реакции послужили питательной средой для этого нового течения русской политической идеологии. Осенью 1869 г. в замерзшем пруде при Петровской земледельческой академии был найден труп убитого студента Иванова. Это послужило поводом к возникновению обширного уголовно-политического процесса, из­вестного под именем «Нечаевского». Следствием была выяснена наличность в России разветвленного революционного общества. Из­вестный князь Мещерский вместе с другими обскурантами забил тревогу. Началась беспощадная реакция, но революционная агита­ция не только не отступила перед исключительными мероприяти­ями правительства, а наоборот, взятая в руки заграничных руко­водителей и петербургского кружка «Чайковцев», развила еще более энергичную устную и печатную пропаганду. Репрессии, казалось, только воодушевляли революционеров и вербовали для них разно­го рода пособников. Возникло знаменитое дело Долгушина, Дмоховского и др., за ним процесс московских пропагандистов, или так называемый процесс 50-ти. Затем последовало дело о демонст­рации 6 декабря 1876 г. на Казанской площади; в конце 1876 г. и в начале 1877 г. много шуму наделало дело «О преступной пропаган­де в Империи», или процесс 193-х. Этот последний процесс, с одной стороны, раскрыл перед обществом вопиющий произвол административного сыска, с другой — показал правительству, что независимый суд не может быть орудием политики. В 1878 г. 24 ян­варя раздался выстрел Веры Засулич, направленный в петербург­ского градоначальника генерала Трепова, по распоряжению кото­рого был подвергнут телесному наказанию политический заклю­ченный Боголюбов. Провинциальная девушка с испуганной совестью, не знавшая даже того, за кого она мстила, была оправ­дана судом. Оправдание было встречено сочувственно в самых широких кругах общества. В самый день оправдания, 31 марта 1878 г., у здания судебных установлений была произведена сочувственная демонстрация, которая стоила жизни студенту Сидорацкому. Ров­но через шесть недель после этого последовала ломка судебных уставов: преступления против порядка управления и должностных лиц были изъяты из компетенции суда присяжных. Однако про­грамма революционеров становилась все более и более «действен­ной»: на белый террор они отвечали кровавым. Так, 26 мая 1878 г. в Киеве был убит жандармский офицер барон Гейкинг; 4 августа 1878 г. убит шеф жандармов генерал-адъютант Мезенцев; 9 февра­ля 1879 г. — харьковский губернатор князь Крапоткин; 14 марта того же года было совершено покушение на убийство шефа жан­дармов генерал-адъютанта Дрентельна; 2 апреля и 19 ноября 1879 г. и 5 февраля 1880 г. произошли покушения на цареубийство; 20 фев­раля 1880 г. совершено покушение на жизнь графа Лорис-Меликова. Печальное событие 1 марта 1881 г. замкнуло цепь указанных нами и других не упомянутых террористических актов. Все это вне­сло в правящие сферы неверную мысль о связи террористической деятельности с «излишествами» реформ Царя-освободителя. Обезу­мевшая от страха реакционная клика вопила о петле и эшафоте. Доб­ровольный сыск органов прессы известного направления ставил в первую очередь мероприятий против крамолы обуздание либераль­ной прессы. Однако с назначением в начале сентября 1880 г. графа Лорис-Меликова на пост министра внутренних дел от прессы как бы начала отодвигаться угрожавшая ей опасность. Уже в последних числах октября того же года для выработки законоположений о пе­чати была учреждена, под председательством графа П. А. Валуева, бывшего министра внутренних дел, комиссия, в которую вошли наиболее влиятельные государственные люди: князь С. Н. Урусов, граф А. Т. Лорис-Меликов, М. С. Каханов, К. П. Победоносцев, Е. В. Фриш и др. В заседание комиссии были приглашены редакто­ры десяти столичных газет и журналов. Представители печати едино­душно высказались за подчинение ее исключительно суду и зако­ну. Событие 1 марта 1881 г. помешало дальнейшему ходу работ этой комиссии. Ставши в 1882 г. во главе министерства внутренних дел, граф Д. А. Толстой, руководясь «исключительными обстоятельствами того времени», не замедлил внести в Комитет министров проект временных правил о печати, повлекших за собой еще новые стес­нения. «Впредь до изменения в законодательном порядке действу­ющих узаконений» 27 августа 1882 г. Высочайше утвержденным положением Комитета министров были введены временные пра­вила, составляющие в настоящее время статью 136 и примечания к статьям 144 и 148 Устава о цензуре и печати (издания 1890 г.).

В силу этих правил редактору повременного издания, во-первых, может быть совсем запрещено продолжать издание, если оно выз­вало третье предостережение; после же шестимесячной приоста­новки возобновляемое издание обязано представлять корректур­ные листы в цензуру не позже 11 часов вечера накануне дня вы­пуска в свет. Срок подобной «корректурной» цензуры зависит от усмотрения министра внутренних дел. Во-вторых, редакции по­временных изданий, выходящих без предварительной цензуры, обязываются, по требованию министра внутренних дел, сообщать звания, имена и фамилии авторов помещенных статей. В-третьих, вопросы о совершенном прекращении подцензурных и бесцензур­ных изданий или о бессрочной приостановке их, с воспрещением редакторам и издателям быть впоследствии редакторами и издате­лями, предоставляются разрешению министров внутренних дел, народного просвещения, юстиции и обер-прокурора Святейшего Синода при участии, сверх того, и тех министров или главноуп­равляющих, которыми возбуждаются вопросы.

Новелла 1 27 августа 1882 г. лишила печать последней видимос­ти судебной защиты и поставила редакторов и издателей повре­менных изданий под Дамоклов меч пожизненного ограничения личных прав и лишения имущественных по одному административному усмотрению. Дальше идти по пути разгрома некуда, и при последующих репрессиях мысль неизбежно должна была вращать­ся в очень темном кругу второстепенных мероприятий. Так, поло­жениями Комитета министров 1882 и 1883 гг. лицам, состоящим на государственной службе, воспрещено принимать участие в по­временных изданиях. Это запрещение, главным образом, угрожало провинциальной прессе. Известно, что среди крупных представи­телей бюрократического мира столиц немало встречается имен, причастных ко всевозможным изданиям. Также общеизвестно, ка­кие пути в нашей литературе прокладывают генерал-лейтенант Богданович, статс-секретарь Куломзин, сенатор Шванебах, дей­ствительные статские советники Гурьев, Гулишамбаров и др. Ме­нее связанные служебным положением и не соблазняемые слиш­ком широкими перспективами, провинциальные чиновники мог­ли бы иметь большое значение в деле возбуждения самосознания в наших захолустьях, вообще бедных интеллигенцией. Но некоторые из них должны были поневоле устраниться от местной печати, другие укрылись под псевдонимами. Далее, положение Комитета министров 28 марта 1897 г. поставило в зависимость от разрешения министра внутренних дел переход периодических изданий от одного издателя к другому. Таким образом отменялась 122 статья Устава о цензуре и печати, на основании которой право собственности на периодическое издание переходило от одного лица к другому без предварительного согласия администрации, лишь с соблюдени­ем единственного требования о своевременном заявлении о том Главному управлению по делам печати.

Непрерывно усиливавшийся разгром печати вызвал в деятелях последней мысль обратиться к Государю с всеподданнейшим хо­датайством о принятии литературы «под сень закона, дабы закону лишь подчиненное и от непосредственного воздействия цензуры светской и духовной законом же огражденное, русское печатное слово могло, в меру своих сил, послужить славе, величию и бла­годенствию России». Коллективное ходатайство было подписано 8 ян­варя 1895 г. 114 учеными, литераторами и публицистами Петербурга и Москвы. Представление коллективной записки было возложено на известного профессора В. А. Бильбасова, исполнившего эту миссию 24 февраля. Записка была рассмотрена министром внутренних дел И. П. Дурново, министром юстиции Н. В. Муравьевым и обер-проку­рором Святейшего Синода К. П. Победоносцевым. Те, кому собственно и нужна система народного затмения, нашли записку не заслужива­ющею внимания, и 12 марта 1895 г. об этом было через околоточного Литейной части сообщено В. А. Бильбасову. Но чтобы в обществе не укрепилось мнение о враждебном отношении правительства к ли­тературе, состоялось учреждение особого академического комитета, в распоряжение которого должно ежегодно отчисляться из го­сударственного казначейства 50 000 рублей на воспособление нуж­дающимся ученым, литераторам и публицистам.

В дальнейшей регламентации печати министерство внутренних дел вступило на путь распространительной интерпретации ранее изданных законоположений. Так, в 1897 г., в нарушение точного смысла статьи 6 Устава о цензуре и печати, сборники статей ори­гинальных и переводных подчинены предварительной цензуре, хотя бы они были объемом не менее десяти листов в одном случае и двадцати в другом. В следующем году 7 августа министерство по­пробовало разъяснить, как нужно понимать выражение «печат­ный лист». Так как в законе не устанавливается размера печатного листа, а между тем от того или другого представления об этих размерах зависит вопрос о праве на издание книг без предвари­тельной цензуры, то Главное управление по делам печати 18 мая 1867 г. разъяснило, что «величина печатного листа и его долей измеряется шириной и длиной печатного набора страницы, выра­женными в типографских квадратах». Для «главных форматов, в которых издаются бесцензурные книги», были «назначены нормальные размеры» ширины, а «длина набора должна быть не ме­нее как в полтора раза более ширины». При этом министерством внутренних дел утверждена была «особая мерка в форме линей­ки», на которой означены все размеры «печатного листа», а также составлена «таблица форматов». На каждый квадрат длины набора должно приходиться не менее 3 строк. При квадратной системе издатель был обязан соблюсти лишь минимум указанного набора и, в очень широких размерах меняя формат издания, мог освобож­даться от предварительной цензуры. Такой порядок оставался в силе в течение слишком 30 лет. Но вот 7 августа 1898 г. министр внутренних дел «признал необходимым предложить столичным цензурным комитетам при определении в означенных случаях ве­личины печатного листа (при пропуске бесцензурных изданий) руководствоваться количеством печатного набора (шрифта), пола­гая таковой в 33 000 букв в листе». Какое серьезное ограничение вводилось этим разъяснением, станет ясно, если принять во внимание сообщение сенатора А. Л. Боровиковского 2, что, по прави­лам 1867 г., выбрав известный шрифт и формат, можно было вы­пустить без предварительной цензуры книгу в 10 листов с набором в листе не менее 11 000 букв. Следовательно, при помощи простого «толкования» закона министром внутренних дел предваритель­ная цензура захватила область ровно втрое более значительную, чем какая ей была отведена законом. С конца 1896 г. редакторы вновь возникших бесцензурных повременных изданий стали утверждаться лишь в качестве временных, которых администрация могла устранить во всякое время и без объяснения причин. Со вто­рой половины 1890-х годов входит в практику приостанавливать и даже прекращать повременные издания без предостережений. Немаловажное значение представляет также толкование министер­ством статьи 178 Устава о цензуре и печати Эта статья предостав­ляет министру внутренних дел право «указывать местным поли­цейским начальствам, при выдаче оными дозволений на розничную продажу на улицах, площадях, станциях железных дорог и в дру­гих публичных местах и торговых заведениях разного рода дозво­ленных книг и повременных изданий, отдельными номерами, те периодические издания и отдельные брошюры, которые не долж­ны быть допускаемы в розничной продаже». В статье 177 того же Устава говорится: «Продажа всех дозволенных книг и разного рода повременных изданий отдельными номерами не в лавках, а на улицах и площадях, равно как и в разнос, дозволяется всякому без различия, с тем только, чтобы желающие производить уличную и разносную продажу — имели сверх установленного для такой тор­говли существующими правилами, свидетельства, дозволение ме­стного полицейского начальства на производство сего промысла». Итак, из сопоставления точного смысла этих статей следует, что розничная продажа печатных произведений, выпущенных в свет с соблюдением цензурных правил и при самом выходе или спустя известное время не изъятых в порядке, например, 180 статья Уста­ва, может быть воспрещена, если только эти произведения продают­ся «не в лавках». В силу концессионного характера издательской деятельности, редакции имеют право распространять все свои про­изведения, вообще не запрещенные цензурой. Книжные магазины и лавки также пользуются законным правом (статья 179 Устава) «держать у себя и продавать все не запрещенные издания, напеча­танные в России». Ясно, что редакции и книжные магазины совер­шенно произвольно лишаются права продавать отдельные номера изданий не конфискованных. К логической интерпретации прихо­дит еще на помощь систематическое толкование. В главе об адми­нистративных взысканиях о воспрещении розничной продажи не говорится ни слова. Подобное воспрещение, т.е. статьи 177 и 178, находится в отделе третьем главы второй, носящей титул: «О книж­ной торговле». К вопросу о произвольности воспрещения рознич­ной продажи нужно добавить указание на полную неравномер­ность этого взыскания. Газету с большой розничной продажей оно подвергает убытку весьма значительному, выражающемуся в тысячах рублей. Наоборот, издания, не развившие розничной прода­жи, платятся всего лишь несколькими десятками рублей.

Остается еще упомянуть о положении подцензурной прессы. За исключением «Киевлянина» и харьковского «Южного Края», все провинциальные повременные издания находятся под предвари­тельной цензурой, которая, по общему правилу, возлагается на вице-губернатора, одного из советников губернского правления или чиновника особых поручений, в редких случаях — на отдель­ных цензоров. Само собой разумеется, что, благодаря подобной близости цензоров к губернской администрации, «сор из избы не выносится»: местная пресса лишена всякой возможности говорить о внутренних делах своего района. По установившемуся порядку в газете данного района находят себе место известия о соседнем и наоборот. Тем не менее административные взыскания сыплются и на эти органы, если в них усматривается «вредное направление». В чем заключается последнее, всецело зависит от усмотрения ад­министрации. Но интереснее всего то, что к подцензурным изданиям было применено взыскание за нарушение распоряжений, обязывающих печать не касаться некоторых вопросов. Впервые это произошло с «Нижегородским Листком» в 1899 г. Распоряжения об изъятии некоторых вопросов из обсуждения сообщаются толь­ко изданиям, выходящим без предварительной цензуры (статья 156), и еще, конечно, цензорам. Подцензурные издания этих распоряжений не знают. Следовательно, на них возложена ответ­ственность за недосмотр цензора. Да, наконец, и самая кара за вредное направление не может быть не чем иным, как взысканием за вину цензора. От последнего зависит не пропускать статей, со­здающих вредное направление. Если он этого не делает и если под­вергается ответственности в конце концов не он, а издание, то ясно, что по делам печати отвергается основной принцип кара­тельного права: «Nullum crimen, nulla paena sine lege» 3. Следует еще заметить, что подцензурные издания караются строже бесцензур­ных: они приостанавливаются не на шесть, а на восемь месяцев! Положение провинциальной прессы не легче и в том случае, ког­да местных цензоров заменяют так называемые «отдельные». С дав­них пор отдельные цензоры существовали в Риге, Ревеле, Дерпте, Митаве, Киеве, Вильне, Одессе и Казани. По закону 8 июня 1903 г., они были назначены еще в семи городах: Владивостоке, Екатеринославе, Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Саратове, Томс­ке и Харькове. Многочисленные сообщения о деятельности этих ме­стных агентов Главного управления по делам печати указывают на то, что в большинстве случаев отдельные цензоры ложатся на печать более тяжелым гнетом, чем губернские чиновники. Высокое служеб­ное положение вице-губернатора и основательная осведомленность в настроении руководящих сфер дает ему смелость пренебрегать не­которыми «излишествами» местной прессы, между тем как отдель­ный цензор всегда должен балансировать между настроением в Пе­тербурге и взглядами местной губернской администрации. Ввиду же неизвестности для него и того и другого, он должен постоянно «ста­раться», и действительно старается, превосходя в своем усердии вся­кую меру. Но если при всяких цензорах положение провинциальной печати тягостнее, чем бесцензурной столичной, то это всецело объясняется особенным значением провинциальной жизни. Ведь огромную Россию составляет провинция, а не столицы. Сто сорок миллионов живут за пределами последних, живут и стонут в тис­ках обветшалого режима, в ярме беззакония и произвола. Местная печать была бы гигантским рупором, через который этот стон пе­редавался бы по всей России на тысячу ладов и аккордов. Но убирают рупор, и все «мовчит, бо благоденствует». Не слышно голо­сов из провинции, и «свободная» столичная печать неизбежно дол­жна вращаться в области теорий, умозрений и «сдержанных» суж­дений о благодетельной работе государственных учреждений. Та­ким образом, подрубая корни печати, правительство обесцвечивает и верхушки ее. Это хорошо понимали во Франции и потому вся­чески тормозили развитие провинциальной прессы.

На протяжении нескольких десятилетий единственным меро­приятием в пользу печати можно считать закон 4 июня 1901 г. о предельных сроках действия предостережений. На основании этого закона, первое предостережение, при отсутствии других, сохра­няет силу в течение года. Если в течение этого последнего времени получится второе предостережение, то действие их сохраняется два года, по истечении которых, при отсутствии третьего предос­тережения, издание освобождается от полученных предостереже­ний. Заметим, что вопрос о погасительной давности в отношении предостережений был выдвинут комиссией князя Урусова еще за 30 лет до издания закона 4 июня 4. Впрочем, за это время предосте­режения по Высочайшему повелению слагались с повременных изданий в 1866, 1872 и 1877 гг. Справедливость погасительной дав­ности сама собой очевидна, но ее психологическое значение, пожа­луй, еще усиливает силу предостережений. Система предостереже­ний ведет издание прямой дорогой к прекращению. Эта перспек­тива, естественно, влияет сдерживающим образом. Тем более осторожности должна внушать возможность избавиться от полу­ченного предостережения, чтобы впредь до нового, но уже перво­го по счету, развязать себе руки для более свободной деятельности. Подобная волнообразность психологически неизбежна. И вопрос еще, кому она на руку.

Едва ли нужно быть юристом, чтобы понять, что говорить о правовом положении нашей прессы нет ни малейшей возможнос­ти. Правда, существуют законы о печати, но их всегдашней и при­том единственной целью было узаконить безграничность дискреционных полномочий администрации. Печать неизменно почита­лась, как общественное зло. Отсюда полицейский характер всех законоположений. По неполным сведениям В. Богучарского, за пе­риод времени с 1862 по 1904 г. на нашу печать было наложено 608 взысканий. Совершенно прекращены были 26 периодических изданий. Объявлено предостережений: первых — 119, вторых — 89, третьих — 57, с приостановкой в общей сумме на 220 месяцев 3 недели и 2 дня. Без обозначения мотивов периодические издания были приостанавливаемы 93 раза, всего на 412 месяцев и 10 дней. Таким образом, в течение 41 года периодические издания были при­остановлены на 32 года, 8 месяцев и 4 дня. Воспрещение розничной продажи налагалось 191 раз; печатания частных объявлений — 28 раз. Сверх того, «Новое Время» получило раз «строгое внушение» и одна статья в «Архиве судебной медицины» была уничтожена, причем редактор уволен от должности. В пяти случаях отдельные номера периодических изданий были конфискованы перед выхо­дом в свет 5.

Кроме повременных изданий, административные кары пости­гали также отдельные произведения печати. На основании закона 6 апреля 1865 г., книги оригинальные не менее десяти листов и переводные не менее двадцати в обеих столицах могли выходить без предварительной цензуры, при этом ответственность по суду за признаваемые вредными издания возлагалась на авторов и изда­телей. За администрацией было оставлено право «в тех чрезвычай­ных случаях, когда по значительности вреда, предусматриваемого от распространения противозаконного сочинения, наложение аре­ста не может быть отложено до судебного о сем приговора, совету Главного управления по делам печати предоставляется право не­медленно останавливать выпуск в свет сего сочинения не иначе, впрочем, как начав в то же самое время судебное преследование виновного». Первое подобное дело разбиралось в особом присут­ствии С.-Петербургской уголовной палаты 19 ноября 1865 г. Высочайше утвержденным 7 июня 1872 г. мнением Государственного Совета право воспрещения выхода в свет сочинений, изъятых от предварительной цензуры, было передано из ведения судебных установлений в ведение Комитета министров. Литературные про­цессы прекратились. Путь для уничтожения произведений печати был избран бесшумный и безгласный. Для характеристики этого пути укажем, что, например, были уничтожены: «Учебник новой истории» профессора Трачевского; «Главные течения литературы девятнадцатого столетия» Георга Брандеса — лекции, читанные им в Копенгагенском университете; «Эволюция морали» Летурно — лекции, читанные автором в Парижской антропологической школе в зимний семестр 1885—1886 гг.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2021-04-04; просмотров: 56; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 174.129.59.198 (0.021 с.)