Так все-таки как было на самом деле. Давайте, послушаем тех рабочих, кто был не просто очевидцем, но активным участником событий той памятной ночи.

«Я проснулся около трех часов ночи - рассказал мне рабочий с перебинтованной головой - от громкого и настойчивого стука по батарее отопления. Стучали соседи снизу. У них был телефон и я подумал, что это наверное зовут меня к телефону. Глянул в окно и тут же почуял недоброе – окна всех домов светились, а потом завыли сирены и завыл тепловоз. Вышел из подъезда, а народ к комбинату уже валом валит.

Когда мы подошли к главной проходной - продолжил рассказ другой участник событий - все окна внизу уже были разбиты, всюду валялись стекла, расколоты урны для мусора. Тут мы и узнали, что в два часа ночью к зданию подъехало несколько машин и из них вывалились вооруженные люди в камуфляже. Приехали спецподразделение «Тайфун» и охранная фирма «АФБ-2». Заводская охрана попыталась оказать сопротивление, но расшвыряв их, они начали занимать второй этаж, где находилось заводоуправление и столовая, в которой в это время находилась часть рабочих, пришедшая сюда поесть. Но основная масса рабочих находилась на первом этаже. «Больше всего мы боялись, чтобы не остановили производство.

Выбегающие из домов и одевающиеся на ходу рабочие бежали к комбинату. Толпа собирающихся у проходной комбината густела. Рабочие требовали всех посторонних покинуть комбинат. Они не понимали, почему законность надо устанавливать ночью?

«Ну, кто из вас первый? Подходите!! – раздался из глубины коридора крик, и в дверном проеме появились две тени с вытянутыми в руках пистолетами. Рабочие и предположить не могли, что через секунду раздадутся первые выстрелы. И не из газового оружия, и не холостыми, а из настоящего.

- Что пропала охота нас выгонять? - снова раздался голос из темноты.

- - Я первый, - крикнул Валерий Иванович Кремов и вышел на середину коридора. – Давайте поговорим по-человечески.

     Он вышел с пустыми руками и открытым лицом, чтобы все объяснить этим людям в камуфляже и в черных масках, что в действительности происходит на комбинате. Но в ответ из темноты раздался выстрел. К счастью, пуля попала лишь в плечо Кремова. Его тут же взяли в заложники и потом долго избивали. Били ногами, затем взяв табуретку били по голове, били до тех пор, пока один из тех, кто бил, не сказал: «Хватит, а не то он еще кончится…»

«Они стреляли в нас в темном коридоре заводоуправления так же хладнокровно, словно мы были для них «зеки», поднявшие бунт в тюрьме» – сказал поздно вечером уже в больнице тот самый, кто не побоялся первым выйти к этим бандитам - Валерий Иванович Кремов. Кстати, потом к раненым рабочим приходили в больницу неизвестные люди и физически угрожали, если они будут хоть что-нибудь рассказывать о происходящем. Директор и председатель профсоюза вынуждены были каждую ночь проводить в разных местах, известных только очень верным людям.

 Но выстрелы не умолкали. Стоящие на улице рабочие их слышали хорошо. Поняв, что в здании стреляют по товарищам, они схватили стоящего неподалеку нового хозяина Сабодаша и потащили в помещение заводской охраны. Завязалась драка.

«А тем временем на втором этаже снова погремели выстрелы. Александру Огурцову, слесарю кислотно-варочного цеха, бойцы «Тайфуна» отстрелили два пальца на правой руке. За что? Какую опасность представлял для вооруженных людей этот безоружный слесарь?

«Вот уж и не думал, - сказал Александр Михайлович корреспонденту Сергею Алехину уже в больнице - что подстрелят меня на родном заводе. Я его строил с нуля. Реконструкцию делал.»

Узнав, что рабочие схватили Сабодаша, омоновцы стали хватать рабочих в заложники. Среди этих восьми заложников были и женщины. Одну из них, избив, они облили водой и бросили в холодильник в столовой. Другую – Алесандру Заикину избивали пока она не потеряла сознание. Только при первом подсчете тех, кто серьезно пострадал от ОМОНа было 18 рабочих. И это с учетом того, что не все обращались в больницу.

На организованной «Альтернативами» в Государственной Думе пресс-конференции выступали А.Ванторин и В.Киряков, сказавший следующее: «У нас десятки избитых людей. Несколько человек лежат в больнице. И это еще не все. Потому что с каждым днем количество людей, которые  выходят из шокового, стрессового состояния, все больше и больше увеличивается. Что будет дальше с людьми -трудно сказать, ведь на них бросили войска, ОМОН, Спецназа. И это все на двухтысячный коллектив, в котором 60 % женщин. И кроме того 60 % нашего коллектива – это работники, которые имеют высшее и среднее специальное образование. Это грамотные люди, а не «быдло», которым его СМИ хотят представить. Эти люди прошли более полутора лет прошли через стачки, а также экономическую и информационную блокаду»

К сказанному выше я хочу привести еще одно свидетельство. Вот что об этих событиях рассказал мне со слезами на глазах ветеран труда, проработавший на комбинате 46 лет: «Как так можно: государственные чиновники берут в заложники рабочих? Сотни милиционеров смотрели, как нас бьют. И откуда столько офицеров понабрали? Я говорю: «Ребята, оградите народ от побоев!», а все безмолвно стоят, хотя некоторые сочувственно смотрели, они с желваками на все это глядели. 

А ведь престольный праздник - Покров день. Я не верующий человек, но есть святые истины. Я не молюсь и не знаю этих молитв, но знаю, что до Покрова дня надо убраться на могилках. А в Покров день и дальше должна быть идеальная тишина на кладбище. А у нас что? Стекло на иконах разбили и вместе с образом раскидали! Это ведь Тайфун - у них ничего святого нет!

Я хочу довести всех до этих «зэков», что мы их тоже за людей считаем. Как же они тогда с «зэками» обращаются? Значит, нет жизни на нашей Земле! Вот, Кудрицкий кричит: «Газы!» и падает. Моя жена - бывший медик - оказывает ему помощь. Жена до сих пор лежит. Я сам несколько суток хрипел, кашель, глаза до сих пор не проходят. А мою сотрудницу в холодильник избитую бросили и сверх того - три ребра сломали и только потом в больнице откачивали кровь из живота. Сволочи! Это расправа с народом. Теперь ВЦБК - новый залп «Авроры». Генерал-майор Петухов нам выдает избитого рабочего Истомина. Выкидывает его с матом, а остальных не выдает. А когда кто- то пытался справится о товарищах, так он их на три буквы посылает.

То, что было на ВЦБК - это чудовищное преступление, о котором должен знать весь мир. Будь проклята эта ельцинская демократия! Мы не смогли защитить наших товарищей перед этими бандитами. Что же нам делать? Школьники подошли сюда, я их спрашиваю: «Вы зачем сюда пришли?» Они отвечают - «Защищать комбинат - здесь наши мамы и папы. Я их спрашиваю: «Пойдете в ОМОН?» «Никогда!» - вот их ответ.

Думаю, что этот рассказ, сделанный В.И. 14 октября 1999 года, спустя 12 часов после вооруженного захвата ВЦБК в комментариях не нуждается.

Да, конечно, когда спецназовцы ворвались неожиданно на комбинат, причем, ночью и начали избивать безоружных рабочих ночной смены, а потом хватать их в заложники, то, вполне понятно, что они начали сопротивляться. Уже вскоре к ним поспешили на помощь люди из поселка. Чем могли эти безоружные люди защищаться? Палками, которые нельзя назвать дубинами - они быстрее бы подошли для изготовления швабр.

Председатель профкома ВЦБК В. Киряков так оценил события на ВЦБК: «Борьба на нашем заводе вызвана тем, что трудовой коллектив отстаивает право, только право на коллективную форму собственности. А то, что случилось 13-14 октября - то это была попытка физического давления представителей капитала на коллектив, но наши работники показали свое единодушие в физическом отстаивании предприятия. Если у этих фирм все в порядке, доказывайте все в судах. Но значит не все в порядке, если они силой берут комбинат. Губернатор, будучи гарантом конституции, закрывает на все глаза. Но ведь есть проблемы и государственной безопасности, и трудовой коллектив указывает на это: если в 85-ом году в комбинат было вложено 700 млн. долларов, причем самими рабочими руками, а на реконструкцию - 500 млн. золотых рублей, то уже в 98-ом году на торгах было предложено - 187 млрд. рублей. Вот эта разница и не дает новым хозяевам покоя».

Рефреном звучит и мнение одного из ветеранов труда комбината: «Наш комбинат вынесли на торги в 4, 5 раза дешевле остаточной стоимости комбината. И это бизнес? Это уголовное дело!»

 

г) я свидетельствую

 

На этот комбинат я попала почти случайно. Дня за два до событий на Выборге я выступала с докладом в профсоюзной орга­низации на Ленинградском металлическом заводе. Профсоюзная жизнь завода в это время была на подъеме. Несколько месяцев назад трудовой коллектив во главе со своим профсоюзом (председатель – В.Д.Страхов, его заместитель – В.Тонни) сумел избавиться от своего директо­ра, приведшего завод к банкротству. Экономика на заводе нала­живалась, настроение людей было приподнятое. Поговорив с ра­бочими и профактивистами, я вернулась работать над своей статьей противоречиях советской культуры в одну из питерских коммуна­лок, где я иногда останавливалась на время своих командировок. Мне нравилось там работать: в отличие от московской жизни, телефон изредка напоминал о себе, звучало только радио с моим любимым каналом классической музыки «Орфей». Да, и в целом атмосфера была очень приятной и вдохновенной. Может быть потому, что еще в конце 30-х гг. в этой коммуналке раз­мещалась квартира Дмитрия Шостаковича.

На следующее утро я услышала в информационной радиос­водке о тревожных событиях на Выборгском целюллозно-бумажном комбинате. Я сразу позвонила на ЛМЗ в профком. Наше общее и незамедлительно решение было одно - ехать. Втроем (Д. Страхов, В. Тонни и я) мы на машине отправились в Выборг. Дорога была не близкой, но местами пронзительно красивой: слева Финский залив, справа – золотой пожар осеннего леса, вспыхнувшего от заходящего солнца. Неожиданность красоты вытеснила чувство нарастающей тревоги, навстречу к которой мы ехали. Казалось, что в этом мире нет ничего кроме этого леса и тишины.

 В поселок Советский, где находился ВЦБК, мы добрались только к вечеру. И сразу недалеко от комбината мы увидели скопление милиционеров и милицейских машин. Выйдя из машины мы отправились в сторону комбината. За­ходящее солнце подсвечивало терракотовый цвет аккуратных кор­пусов комбината. Бывая на предприятиях на протяжении последних лет мне чаще всего мне приходилось видеть постарев­шие здания фабрик и заводов, построенных еще в 30-50-е гг. Никог­да не забуду швейную фабрику "Голубая ока" (г. Рязань), пост­роенную еще в конце 19 века. Стены, перегородки и даже лест­ницы - все в ней было деревянное. Когда я поднималась по лестнице, она начинала разговаривать: одни ее ступеньки скрипя, ворчали, другие - тяжело вздыхали, а третьи - пискли­во удивлялись, видимо тому, что еще живы. Более душистого запаха я нигде не встречала: это пахло не только старое де­рево, из которого состояла все здание этой фабрики, это был запах всей долгой жизни, которая здесь продолжалась уже бо­лее века. Впрочем, у каждой жизни есть свой запах, это становится особенно понятно, когда приходишь с улицы в чужой дом и сразу чувс­твуешь запах этой чужой жизни. Так и здесь, казалось, что зайдя в цех, ты увидишь женщин 19 ве­ка.

После этого можно представить каким было мое удивление, когда, подходя к ВЦБК я увидела картину как будто из какого-то западного журнала - настолько элегантным был его вид. Но чем ближе мы подходили, тем тре­вожнее становилось ожидание. Я предполагала увидеть большую толпу людей, но у здания было лишь несколько человек. Подой­дя совсем близко, я увидела, что там, где еще вчера были стеклянные стены и двери, теперь зияли рваные дыры, а под ни­ми груды разбитых стекол. Осенний ветер гонял по асфальту слетевших с верхних этажей, где была бойня, какие-то бумаги. Подняв голову, я увидела как из разбитых окон пытались вырваться наружу развивающиеся белые занавеси.

Тут же на пороге нас остановила охрана из рабочих, спрашивая к кому мы и зачем. Спустя какое-то время к нам по­дошла заместитель председателя профсоюза Люба Якушева, моло­дая высокая красивая женщина. Ее элегантный вид никак не вязался со всей этой общей картиной разрушения. После нес­кольких вопросов она повела нас наверх в какой-то кабинет. Короткий путь в два- три этажа и пару коридоров в действи­тельности оказался не столь простым, т.к. надо было идти все время по развалам, достигающему иногда уровня колен. Разби­тая мебель, разбросанные бумаги, какое-то железо и все это еще в какой-то жидкости (потом выяснилось, что это остатки пе­ны из брандспойтов). Пробираясь через все это, в голове тупо маячил один и тот же вопрос - каким же было само это побои­ще, если только одни его следы так впечатляющи?

И вдруг я остановилась как вкопанная - передо мной была дверь, где на уровне чуть выше моего лба были дырки как буд­то от пуль - подумала я. "Да, это действительно следы от пуль - заметив мой взгляд -ответила Люба - следы от "Тайфуна, который сегодня ус­мирял рабочих. Зато, когда некоторым рабочим стало плохо, они даже отказались пустить приехавших к пост­радавшим врачей". Кстати, на фотографиях это все запечатлено. Как потом выяснилось, "Тайфун" - это особое спецподразделение (ГУИН) внутренних войск, которое готовят для по­давления бунтов в тюрьмах.

Зайдя в кабинет, я увидела еще пару молодых женщин, одна из них Галина - секретарь директора Ванторина, другая – Женя, член профсоюзного комитета. На мои вопросы сразу начала отвечать Галина. Не смотря на всеобщее возбуждение, она говорила очень ясно, что было удивительно для нее, пережившей только шок, без всяких оценок в адрес захватчиков. Она по деталям восстанавливала свежую хронику ночных событий. Добавляемые рядом сидящей Женей ком­ментарии и реплики также на удивление были точны и не нагружены, на которые они после всего случившегося имели полное право. Эту их сдержанность я оцени­ла в полной мере, когда сама, только слушая их рассказы, чувствовала как переполнялась гневом, требующим своего выхода.

Вскоре в кабинете появилась Саша Заикина. Бледная, с явными следами еще не прошедшего шока от побоев в живот, она рассказывал о случившемся с ней. Периодически наш разговор прерывал­ся заходящим в кабинете депутатом от РКРП В. Григорьевым. Других не видела.

Наступала ночь - нельзя было больше задерживать измученных и смертельно уставших лю­дей. Спускаясь по лестнице вниз, я вдруг увидела, что в зда­нии вдруг откуда-то опять появились солдаты внутренних войск. Найдя среди них старшего по званию, представившись ему, я сразу стала задавать вопросы, но, прежде всего я выразила свое отношение к происшедшему. Сдерживая гнев, рожденный всем увиденным и услышанным за этот вечер, я потребовала от него объяснения того, что здесь произош­ло. Оправдательная интонация его ответа доказывала, что даже он был в шоке от случившегося. Растерянные милиционеры испуганно слушали наш очень напряжен­ный разговор. Для них, видимо только что попавших сюда, си­туация также была шокирующей.

Не сильный, но нарастающий кашель от оставшихся в помещении газов давал о себе знать. И это с учетом того, что уже более десяти часов после ночной бойни помещение проветривалось благодаря омоновской вентиляции - через разбитые окна. Каково же было рабочим ночью, когда концентрация газов была несравненно выше, чем сейчас!

Выйдя на крыльцо, я увидела как двое рабочих забивали разбитую дверь фанерой. Нечаянно я обратила внимание на сто­ящие в двух-трех метрах от крыльца стоящие самодельные палки, которые вполне бы сгодились для швабр. "А что же мужикам оста­валось делать, когда в них начали стрелять, вот и начали защищаться" - ответил мне кто-то из рабочих, заметив мой задержавшийся на этих палках взгляд.

Но тут рядом с ними я увидела еще и горку небольших камней. Казалось, что кто-то собирался построить замок для детей. Сразу подумалось, что если "булыжник - оружие пролетариата", то тогда эти маленькие камни - орудие уже детей пролетариата. Я не ошиблась. Рядом стоящие со мной рабочие, которые не спешили рас­ходиться, хотя время было уже ночное, тут же мне пояснили. Оказывается, узнав, что случилось на комбинате, дети побежали к желез­нодорожной насыпи за камнями, чтобы помочь своим родителям держать оборону. Естественно, они подбирали только те камни, которые умещались в их детских ладошках, но … пока в детских. А ведь когда-то эти дети станут взрослыми. И, как известно, - детская память крепкая.

Потом же в Москве на организованной нами встрече клуба "Диалог" в музее Маяковского Люба Якушева рассказала как де­ти поселка Советский "начали играть в новую игру под назва­нием "Стачком". Детишки сделали шалаш, на который повесили табличку "Стачком» и делились на две команды: одна была командой защитников комбината, а другая - командой его захватчиков. В моем детс­тве играли в войну, где были красные и фашисты.

Мы шли в сторону машины, за спиной оставался раненый комбинат, а в нем его рабочие, и часть из которых тоже была ранена. Какой будет эта ночь? И что будет с ними? Никто не знал. Пробирал озноб, идущий то ли от ночного осеннего леса, то ли изнутри. Машина тронулась. Все трое си­дящих в ней: Артюхин, Тонни и я молчали - не говорилось. Кру­гом было темно. А ведь еще по дороге сюда этот лес весь светился от солнца и осени, но теперь он стоял потемневшим, казалось навсегда.

Машина набирала скорость. Встречных машин почти не было. И вдруг, из темноты вырвались яркие фары, двигающиеся нам навстречу. Это был крытый грузовик, в которых обычно перевозят людей. Он был не один, за ним ехал второй, третий…. шестой.. Я сбилась со счета. Целая колонна таких же тяжелых крытых грузовиков молча ехала нам навстречу. Они двигались в сторону комбината - это было также очевидно, как и то, что не для защиты рабочих ехали они туда.

  Тогда я еще не знала, что на подавление рабочих было брошены вооруженные силы и немало: «176 человек вневедомственной охраны были стянуты к комбинату, в Выборге в 22 км от комбината стояли 7 грузовиков тентованных с солдатами внутренних войск., плюс три тентованных грузовика Спецназа».

 

Какие же, однако, негодяи

Все эти порядочные люди»

(стиль властей)

 

Все захваты на протестных предприятиях были порождены столкновением принципиально разных интересов: «новые хозяева» в отличие от классических капиталистов 19-го века, пытаясь захватить предприятия, стремятся даже не столько заполучить любой ценой прибыль, сколько посредством махинаций сначала получить предприятие и потом уже в результате спекуляций (а не производства) заполучить быстрые и бешеные деньги.

Ведь, не ради же процветания нашей экономики и интересов рабочих «новые русские» совершали все свои преступления, которых на их счету – немало. Это и обман рабочих, и многомесячная невыплата им зарплаты, и организация захватов, и запугивание, а потом и расправа с избиениями рабочих и профсоюзных активистов. На счету «новых хозяев жизни» немало тех, кому они, ломая руки, ноги и отбивая внутренности, потом арестовывали, а если потом и выпускали, то при этом даже никто не извинялся; травили газом, да и просто стреляли. А скольких активистов они довели до полу-инвалидности.

Насколько нравственной являлась позиция каждой из сторон конфликта, можно судить по той тактике, которую она выбирала, борясь за свои интересы. Практика столкновений показала, что если для рабочих принцип открытости и прозрачности их действий был одним из основных, то власти и нувориши использовали преимущественно «грязные» технологии: обман, интриги, наговоры, запугивание, стравливание. Например, на ВЦБК местные власти старались войти в доверие активистов, выясняя фамилии защитников комбината, а потом этих людей вызывали в КГБ и там на них оказывалось психическое давление с тем, чтобы их сломать.

За этим стоит и более общая проблема. «Триумфальное шествие» чубайсовской приватизации по стране навряд ли было возможным без широкой эксплуатации того чувства доверия людей к слову, а также их веры в честность и неподкупность органов правосудия, т.е. всех тех понятий, как совесть, честность, порядочность, благородство, с которыми большинство выйдя из советского прошлого, убедилось в их абсолютной ненужности сегодня. Так что рост частного капитала приватизаторов произошел не без эксплуатации, а может быть даже и в первую очередь «благодаря» эксплуатации ментальности советского человека. А «обкатывание» властями всех грязных технологий еще в процессе «прихватизации» в полной мере пригодилось ей уже позже - при подавлении протестного движения рабочих.

И примеров тому не мало. Вот один из них: власти Кемеровской области в одно время сумели стравить шахтеров Черниговского разреза с населением города: «Коммунальщики не получали зарплату, а мы в течение двух лет платили 80% налога городу. Им же говорили, что все это происходило по нашей вине».

Цинизм сегодняшнего режима заключался еще в том, что если для рабочих захваты всегда были неожиданными, то власти всегда к этому готовились заранее. Более того, они всегда предполагали, что вследствие их действия обязательно будут жертвы. Об этом говорят те факты, что в местных больницах заранее готовились койки для потенциальных пациентов. Мне об этом прямо говорили рабочие с ЩМК и с ЧР.

И действительно, при попытках захвата ЩМК пострадало около сорока человек и там также не обошлось без стрельбы. «Ворвавшаяся охрана стреляла сначала из газового, а потом уже из боевого оружия в потолок. Мы позвонили в милицию. Но милиция, и больница уже были предупреждены, там даже заранее уже заготовили койки. Мы включили заводскую сирену. С краю на край ее услыхали все. Прибежало человек 300», - вот что рассказал нам один из лидеров рабочего движения с ЩМК.

Причем, почти везде эти вооруженные атаки спецподразделений и милиции, приведшие к жертвам среди мирных рабочих, не были осуждены властями за всю историю протестного движения, не было ни одного расследования по бесчинствам властей. И это с полным правом можно расценивать не иначе как прямое санкционирование таких действий со стороны как региональных, так и центральных властей. В доказательство еще одна цитата из рассказа рабочих активистов с ЩМК: «Районное собрание депутатов не осудило эту стрельбу, хотя оно раньше нас поддерживало». 

Российская власть сегодня такова, что даже ОМОН выглядит более честным по сравнению с нею, ибо хотя бы не прикрывается словами «демократия», «цивилизованное общества», обнажая весь свой цинизм без стеснения. Вот лишь фрагмент такого откровения одного из «героев» «Тайфуна». Послушайте, что думает и говорит о событиях на ВЦБК один из усмирителей рабочих.

«На ЦБК сейчас как в Чечне: российские законы не действуют, хрипит один из «тайфуноввцев» Тимур. На прошлой чеченской войне его буквально нашпиговали металлом, а один из 54 осколков застрял у него в гортани. – В следующий раз мы возьмем с собой «Черемуху» и, если нас так же встретят, будем стрелять на поражение. Положим два десятка «мирных рабочих» - небось остальные образумятся!»

Прав был Э.Золя: «Какие же, однако, негодяи все эти порядочные люди» (19).