Глава 8. Всадник без головы III

Он слышал внутренние голоса мамы, папы и других людей, сколько себя помнил, и они всегда были безусловно добры к нему.

Поэтому он доверился тому, кому доверять не следовало бы. И это стало всему виной.

 

Отец погиб сразу после призыва, а вскоре на фронт ушла и мать, так что Шина вместе с братом растил католический священник.

Он был родом из деревни, на месте которой теперь располагался их концентрационный лагерь — об этом напоминала только уцелевшая в одном из закоулков церковь.

Сам святой отец был из Адулярий, но он выступал категорически против лагерей для «восемьдесят шесть», так что отказался эвакуироваться за стену, как это сделали остальные священнослужители, и продолжал жить за колючей проволокой.

«Восемьдесят шесть» избегали его по причине расы, но с родителями Шина он дружил. Когда мальчики остались одни, святой отец взял их на своё попечение.

Если бы не он, Шин с братом вполне могли бы погибнуть. Обитатели лагеря испытывали недовольство и ярость по отношению к тем, кто превратил их жизнь в театр абсурда: к ним относились и Альбы, основавшие лагеря, и имперцы, развязавшие эту войну. Если бы не защита святого отца, двое имперских отпрысков высоких кровей вполне могли стать козлами отпущения.

Шину вот-вот должно было исполниться восемь. Это случилось в тот вечер, когда он узнал, что его мать погибла.

Тогда он ещё не вполне понимал, что у него больше нет родителей.

Отец и мать были далеко, так что он не мог с ними поговорить, но всё это время он продолжал слышать их «голоса» — пока они вдруг не исчезли. А вскоре пришло оповещение. В нём говорилось, что оба его родителя мертвы, но эти слова казались абсолютно оторванными от реальности. Шин впервые столкнулся с тем, что люди не могут жить вечно, но так и не увидел тел своими глазами, так что для маленького ребёнка эта словесная «смерть» не была чем-то необратимым или невосполнимым.

Шин не хотел кричать или плакать, он был просто растерян. Ему сказали, что его родители больше не вернутся, что он никогда больше их не увидит, но почему так получилось, он так и не мог понять.

«Будь хорошим мальчиком, слушайся святого отца и брата». Он помнил, как мама сказала это утром в день своего отъезда и, улыбаясь, погладила его по голове, но почему она больше не могла к нему прийти, он понять не мог, как ни пытался.

Поэтому Шин решил спросить об этом брата.

Рей был старше его на 10 лет и умел и знал совершенно всё. Старший брат всегда защищал и берёг его больше всего на свете.

Он обязательно всё объяснит.

Рей неподвижно стоял посреди своей комнаты, повернувшись ко входу спиной. Свет был выключен.

— Братик.

Рей медленно обернулся. Его чёрные глаза покраснели от слёз, а внутри как будто бушевала гроза отчаяния и ярости — при этом взгляд оставался абсолютно пустым, что немного пугало.

— Братик! А что с мамой?

Чёрные зрачки сузились.

Шин смотрел прямо на брата, но ещё не мог понять его горя, а потому продолжил говорить. Как же он жалел об этом потом…

— Она больше не вернётся? Почему?.. Почему она умерла?

Повисло молчание, которое словно положило чему-то конец.

В следующую секунду пустые и ледяные глаза брата вспыхнули гневом, и что-то ужасно сдавило шею Шина и прижало его к деревянному полу.

Лёгкие разрывались, а беспощадная удушающая сила не давала набрать воздуха. Из-за недостатка кислорода в глазах быстро потемнело. Брат использовал всю силу мышц и собственный вес, так что шея, казалось, вот-вот сломается.

Чёрные зрачки были совсем близко.

Они блестели от возбуждения и ненависти.

— Это твоя вина.

Он рычал сквозь сжатые зубы.

— Мама пошла воевать из-за тебя. Она погибла из-за тебя. Это ты убил маму!

«Если бы только тебя не было».

Он услышал «голос» брата, который заглушал даже его раскатистый рёв. Это были ничем не прикрытые искренние мысли, и они обжигали, как пламя преисподней, и пронзали, как кинжал ассасина.

«Лучше бы тебя не было. Зачем ты только родился. Но с этим можно покончить прямо сейчас. Исчезни из этого мира».

 

«Умри».

 

— Шин. Твоё имя. Как же подходит. Это твоя вина. Всё это только из-за тебя! Смерть мамы, а теперь и моя скорая смерть — всё это твой грех!

Ему было страшно. Рёв брата. «Голос», полный ненависти.

Шин не мог от него закрыться. Он не мог даже шевельнуться.

И тогда он бежал туда. В самые далёкие глубины, туда, куда ушли родители, в самые потаённые уголки души.

Сознание вдруг покинуло его, и весь мир рассыпался на осколки, погрузившись во тьму.

 

Шин очнулся в собственной кровати и увидел рядом с собой святого отца. «Всё хорошо», — сказал он, и Шин заметил, что брата рядом нет. Он всё ещё был в церкви, но они так ни разу и не встретились.

Рей записался в добровольцы и спустя несколько дней ушёл на фронт.

Шин вышел его проводить, спрятавшись за спину святого отца.

Брат не проронил ни слова и даже не взглянул на него, и по лицу его было видно, что он всё ещё злится. Испугавшись, Шин тоже так ничего ему и не сказал.

С того момента привычный «голос» брата исчез навсегда, и сколько бы раз Шин ни собирался с духом и пытался с ним связаться, Рей так и не отозвался. Постепенно Шин смирился с тем, что его не простили… и что простить его нельзя.

Шрам на шее со временем истончился, но так и не исчез, став напоминанием о том моменте, когда он впервые осознал, что слышит странные далёкие голоса.

Он не разбирал слов, но понимал, что ему хотели сказать.

Вскоре в его голове зазвучал целый хор человеческих голосов. Все они, рыдая, просили об одном и том же и повторялись, как заевшая пластинка.

Шин понимал, откуда исходят эти голоса, и почему их никто не слышит.

Видимо, тогда брат его всё-таки убил. Он умер, но не исчез, а просто стал слышать голоса таких же мертвецов.

И вот однажды среди привычного плача он различил далёкий голос брата.

Шин понял, что тот погиб и теперь зовёт его.

В тот же день он вызвался добровольцем.

Глава 9. Fiat　justitia　ruat　caelum. Они просто пытались стать людьми

— Что…¹

Какое-то мгновение она не могла уловить смысл сказанного.

«Будем уничтожены»? «Казнь»?

— Что это вообще значит?..

И тут Лена ахнула.

Рей ведь тоже был процессором.

А «восемьдесят шесть» отправлялись на самые опасные участки фронта только для того, чтобы вернуть своим родственникам гражданство.

Так почему тогда его младший брат — который уже должен был стать гражданином Республики — теперь воюет на фронте как обычный «восемьдесят шесть»?

Да и остальные процессоры. Каждый год на передовую отправляют десятки тысяч молодых рекрутов — а где их родители, старшие братья и сестры?

— Неужели!..

— Ага, именно так. Белые свиньи с самого начала не собирались давать «восемьдесят шесть» никакого гражданства.

— Это просто приманка, чтобы завлечь нас на фронт и использовать. Свиньи — они и есть свиньи. Мрази.

Лена мотнула головой, безуспешно пытаясь принять правду.

Республика. Родина. Место, где она родилась и выросла. Всякое бывало в истории, но чтобы настолько…

— Как… как такое вообще возможно!!!

Сео тихонько вздохнул.

— Тебя мы не виним… Кстати, ты хоть раз у себя за стеной вживую видела «восемьдесят шесть»? С тех пор как началась война?

В его голосе не было упрёка, только горечь и нотки беспокойства.

Тот, кто хотел вернуть гражданство, отправлялся на фронт на пять лет. При этом, даже если процессор погибал раньше срока, право на гражданство закреплялось за его семьёй.

Вот только с начала войны прошло уже девять лет, а Лена так ни разу и не встретила ни одного человека, родственник которого погиб бы на фронте. Конечно, это можно было объяснить тем, что Лена очень давно не покидала первого района, который испокон веков населяли белые, но чтобы вообще ни единого Колората! Это было невозможно.

Ей стало противно от собственной глупости.

Сколько всего указывало на ложь, а она ничего не замечала. Братья Рей и Шин. Все те процессоры, которые попали в лагеря совсем маленькими — конечно же, у них должны были быть родители и братья с сёстрами. Первый район, где жили только Альба. Она была слепа и верила в непогрешимость Республики как последняя дура.

— Большинство процессоров гибнут ещё до окончания службы, так что им можно запросто навешать лапши на уши и этим ограничиться. Но когда заходит речь о таких как мы — тех, кто много лет умудряется выжить в самых горячих участках фронта — возникает одна проблемка. Мало того, что у нас хорошо варит голова, так ещё и остальные «восемьдесят шесть» считают нас героями. Мы вполне можем стать той искрой, от которой разгорится революция, и тогда Альба придётся тяжко — и они это понимают.

Райден говорил тихо, но Лена чувствовала его внутренние метания: злость на Республику боролась с осознанием того, что после всех этих лет ненавидеть белых бессмысленно.

— Вот почему ветеранов с уникальными позывными забрасывают в самые горячие точки. Они ждут, пока мы погибнем. И большинство погибает, несмотря на весь свой опыт и навыки. Ну а самые живучие ублюдки в конечном итоге оказываются здесь. Первый район военных действий, первый оборонительный отряд. Это последняя станция утилизации. Сюда отправляют только тщательно отобранных кандидатов на уничтожение. Никакого подкрепления тут, конечно же, не бывает. Когда нас уничтожат, приедет новая партия смертников. Так что это наше последнее место службы. Место нашей смерти.

Всё перевернулось с ног на голову.

Отправлять на войну не для того, чтобы защищать, а чтобы убить.

Это даже нельзя было назвать крайней мерой в тяжёлых военных условиях. Это просто геноцид, осуществлённый руками врага.

— Н-но… — Лена всё ещё хваталась за соломинку. — Но если кому-то вдруг удастся выжить…

— Хм. Попадаются иногда очень уж трудноубиваемые ребята… Для таких в конце службы предусмотрено невыполнимое разведывательное задание. После него ещё никто не возвращался. Для белых свиней оно всегда в радость — это ведь всё равно что наконец от мусора избавиться.

Иными словами, процессоров сначала просто свозят на фронт как скот, безо всяких компенсаций, и затыкают ими дыры в обороне, а если кому-то из них удаётся долго выживать, и он превращается в помеху, от которой нужно избавиться, то его отправляют в отряд смертников, и если он умудряется сохранить жизнь даже там, то в конце концов получает уже абсолютно прямой и чёткий приказ: «умри».

В глазах всё расплывалось от слёз ярости.

Республика. Куда, куда уже ниже?

Можно ли прогнить ещё больше?

Она вспомнила, как Сео и Райден при каждом удобном случае упоминали, что у неё есть много свободного времени.

Вспомнила Шина, который даже и не задумывался о том, что будет делать после службы.

У них не было ничего: ни времени, которое можно было бы потратить с пользой для будущего, ни самого будущего.

Всё, что они имели — это давным-давно подписанный приказ о казни, где указан день, до которого они обязаны умереть.

— Так вы знали об этом?..

— Да… Прости. Никто не смог тебе рассказать — ни Шин-кун, ни Райден-кун.

— И давно?...

Звонкий голос Лены почти срывался в плач. Крена же ответила до ужаса спокойно:

— С самого начала. С войны никто не вернулся — моя старшая сестра, родители Сео, семья Шина — а нас так и оставили в лагере. Белые свиньи своего слова не держат… но это не новость.

— Так вы знали! Тогда зачем сражались?! Можно было попытаться сбежать… или даже отомстить! Вы что, об этом не задумывались?!

 

Райден прищурился и, ухмыльнувшись, ответил:

— Бежать-то некуда. Впереди Легион, а позади минное поле и засады — всё равно что через гору ножей² переходить. А революция… идея неплохая, но нас осталось слишком мало.

Во времена его родителей это ещё было возможно. Но тогда они были больше озабочены тем, чтобы вернуть своим семьям достойные условия жизни, а не бороться с Республикой. Потому и отправились на фронт. Кроме того, они понимали, что если не пойдут сражаться, то первыми погибнут именно их родные, запертые в лагерях за пределами Гран-Мюр. Оставалось только поддаться сладким речам республиканцев и идти воевать.

Когда поколение родителей было уничтожено, настал черёд старших братьев и сестёр, которые уже осознали, что никакого гражданства не получат. Они хотели доказать, что достойны зваться республиканцами хотя бы самим себе — потому и воевали. Власти родной страны растоптали их гордость и отказались признать даже само их существование, но они верили, что стоит только выполнить долг гражданина и пожертвовать собой ради защиты страны, как они вновь почувствуют себя людьми. Это поколение стремилось себя убедить, что именно те, кто защищают родину, являются настоящими её гражданами, а вовсе не белые свиньи, убежавшие от этой обязанности.

Однако у Райдена и его сверстников не было даже таких причин сражаться.

У них не было родственников, которых нужно было бы защищать, и они были слишком малы, когда оказались в концентрационных лагерях или тайных убежищах.

Они уже позабыли, что такое свобода и человеческое обращение. Их жизнь ограничивалась колючей проволокой, минным полем, скотскими условиями и ответственными за всё это мучителями в лице Республики. Эти люди не знали свободы, равенства, гуманности, справедливости и милосердия. Их бросили в загоны для скота ещё до того, как они могли понять, что такое гордость и чувство принадлежности к стране.

Поколению Райдена не знакомо само понятие «республиканец». Их домом стало поле боя, окружённое врагами со всех сторон, и только ему они принадлежали до самой смерти. Они считали себя гражданами фронта и этим гордились. Республика Сан-Магнолия с её белыми свиньями была для них чужим и незнакомым государством.

— Тогда почему?..

Он не обязан был отвечать.

Но всё же ответил — наверное, потому, что просто устал от глупости и упрямства этой девчонки. Ни гадости, которые она слышала от процессоров, ни леденящие душу завывания мертвецов не ослабили её желания покопаться в головах «восемьдесят шесть».

Райден получил молчаливое согласие остальных и произнёс:

— До 12 лет я жил в девятом районе — меня прятала одна старушка из Альб.

—...Что?

— Шина вырастил белый Святой Отец, который отказался от эвакуации и остался жить в лагере. Сео про своего командира уже рассказывал… Все мы знаем, какими ублюдками могут быть Альбы, а Крена столкнулась с худшими из них. Но вот Анжу и Шин на своей шкуре ощутили, что и «восемьдесят шесть» могут быть не лучше.

Они видели всё: и невыносимую жестокость, и поразительное милосердие.

— Поэтому мы пришли к одному очень простому выводу. Всё зависит от выбора.

В кабине было тесно, но Райден всё-таки умудрился потянуться и посмотрел в небо.

Он давно позабыл молитвы, которым его учила старушка, но навсегда запомнил, как она заходилась в рыданиях, упав на колени посреди дороги.

— Отомстить-то, по правде говоря, легче лёгкого. Достаточно перестать воевать. Просто взять и пропустить Легион… Ну, тогда мы, конечно, тоже умрём, но и Республике будет конец. Не могу сказать, что никогда не думал о том, что свиньи заслужили уничтожение.

В лагерях жили собратья по несчастью, но, по правде говоря, через несколько лет они всё равно умрут. Если бы возникла такая необходимость, то процессоры довольно легко согласились бы ими пожертвовать.

— Вот только намеренное убийство Альб ничего не даст.

Лена явно не понимала, что он имел в виду. Её молчание чётко говорило: «как это ничего — а чувство удовлетворения?». Райден улыбнулся. Какая хорошая и глупая девочка. Едва ли она хоть раз задумывалась о мести до этого момента.

Убийство врага не избавляет от ненависти.

— Даже если бы мы жестоко разделались с вами, осознавшими всё и раскаявшимися, ползающими на коленях в слезах, этого было бы недостаточно… Да и белые свиньи слишком давно ведут себя как бессовестные ублюдки, чтобы вдруг раскаяться, пусть даже на кону будут стоять их жизни. Вы предпочитаете не замечать своей бесполезности и ущербности, а потому будете отыгрывать роль трагических героев и жертв до самого конца… Убить вас — это всё равно что подыграть в этой трагической пьесе. Зачем опускаться до такого уровня?

Райден не заметил, как утратил контроль над словами.

Альба совершали именно то, что открыто порицали, и это делало их виноватыми прежде всего перед собой.

Он вспомнил солдат, высмеивающих старушку, которая выступила против угнетения, следуя голосу совести.

Республиканцы избегают действительности и прячутся от войны в зыбком иллюзорном мире.

Белые свиньи отказываются от выполнения своего гражданского долга, радостно лишают других их прав и имеют наглость выставлять себя образцами добродетели — при этом они даже не в состоянии понять, что между их словами и делами лежит огромная пропасть.

Кто может захотеть опуститься до такого?

— Если будешь расплачиваться с ублюдками их же монетой, то сам станешь одним из них. Тут, на фронте, есть всего два пути: ты можешь погибнуть, сдавшись Легиону, или попытаться выжить, дав ему бой. Разве кто-нибудь выберет первое? Потому мы и сражаемся. Это то, что придаёт нашей жизни смысл… Неприятно, конечно, что белым свиньям наш выбор тоже на руку, но с этим ничего не поделаешь.

«Восемьдесят шесть». Граждане фронта.

Ценой невероятных усилий они каждый день делали всё для того, чтобы оттянуть свою неизбежную гибель, и уже этим можно было гордиться.

Куратор прикусила губу, и Райден ощутил металлический привкус чужой крови.

— И это несмотря на то, что вы знаете… что всё равно погибнете?

Она по-прежнему пыталась убедить его, что месть — лучшее решение. Райден улыбнулся.

— Существуют ли на свете дураки, которые, узнав что завтра их ждёт смерть, решают повеситься сегодня? Да, нам суждено попасть на эшафот, но мы можем выбрать, с какой стороны на него подняться. И мы уже приняли решение. Теперь остаётся только выживать как можно дольше.

Потому что они в любом случае обречены на бессмысленный и ужасный конец.

 

Райден вышел в пустой и открытый ангар и заметил на улице два силуэта: один, поменьше, явно был человеческим, а другой, побольше, напоминал мусорщика. Стояла ранняя осень, и ночной воздух был бодряще прохладен и наполнен голубым лунным сиянием. В угольном небе мерцала россыпь созвездий. Ничто не могло нарушить естественного хода светил, и завтра они зажгутся вновь, прекрасные и равнодушные к тем, кому будет суждено погибнуть.

Природа не нуждается в восхищении человека. Её красота безусловна и холодна.

— Неважно, ты всё равно молодец. Спасибо.

—...Пи.

Проводив взглядом печально сгорбившегося Файда (в буквальном смысле — он действительно опустил свою переднюю часть), Шин развернулся и отправился назад в ангар.

— Это те, что были с Кино?

— Да. Джаггернаут Чисэ найти так и не получилось. Давненько мы не отправляли Файда за запчастями.

— Тогда, наверное, лучше разобрать ту модель самолёта, которую сделал Чисэ. Фрагмент рядом с крылом будет в самый раз… Неужто даже одного обломка не удалось найти? Видать, хорошо в него попали…

Файд наверняка облазил всё поле боя, прежде чем вернуться ни с чем. За всё проведённое с Шином время он хорошо усвоил, что в первую очередь нужно искать фрагменты обшивки погибших, хоть изначально в его программе этого не было заложено.

Райден знал, с чего началась эта традиция — командир сам ему рассказал. Тот первый принесённый Файдом обломок, как и все последовавшие за ним, до сих пор хранился у Могильщика. Шин так и не выгравировал на нём имя.

Эмблема в виде безголового всадника-скелета, который заносил над головой меч. Шин нашёл фрагмент обшивки с этим знаком в каких-то руинах и приладил его к своему джаггернауту — только заменил меч на лопату. Это был обломок машины его старшего брата.

— Не думаю, что тебе это нужно, но я на всякий случай скажу. Ты не виноват.

Способности Шина позволяли определить координаты врагов, но не их тип. Как правило, из расположения и количества машин можно было сделать вывод о том, что они из себя представляют, но даже Могильщик не смог вычислить машину новой сборки, которая скрывалась среди большой группы на дальнем участке фронта.

Шин окинул Райдена долгим взглядом и пожал плечами. Видимо, командир и в самом деле не переживал, так что можно было выдохнуть спокойно. Это была одна из тех смертей, предотвратить которую не удалось бы никакими усилиями. Ответственность за неё лежит только на погибшем.

Шин обратил взгляд в небо над местом дневного сражения, и Райден последовал его примеру. Где-то там, вдалеке, скрывалось дальнобойное орудие.

—...Я уж было подумал, что следующей целью станет база, да вот только чего-то не стреляют.

— Тяжёлая артиллерия предназначена для плотного обстрела по площади или разрушения недвижимых объектов. С подвижными механизированными противниками она справляется плохо, так что в обычных боях её не используют. То орудие тоже изначально создано для осады города или крепости. Мы для них стали просто пробной мишенью, не более.

Райден гоготнул.

— И потеряли четверых. Такими темпами нас ненадолго хватит.

— Когда они закончат подготовку, то смогут уничтожить саму Республику, не то что четверых. Нам-то до этого дела нет… но майор явно так просто не сдастся. Надеюсь, у неё получится что-то придумать.

Шин говорил как всегда холодно, но Райден с удивлением отметил в нём перемену. Неужели он сам этого не замечает?

—...Что?

— Да-а так, ничего.

До этого момента Могильщик ещё ни разу не выражал беспокойства о кураторе.

—...Как бы то ни было, любой дрон с дальнобойным орудием нуждается в разведывательных дронах. Я засёк одного такого, но он пока бездействует.

— Ты его слышишь?

— Я вспомнил его голос. Если начнёт двигаться, я узнаю… но стрелять он вряд ли будет.

Райден недоверчиво глянул на Шина: тот всё ещё смотрел в небо над далёким полем сражения. Сощурившись, Могильщик проговорил:

— Нашёлся. Думаю, он использовал сенсоры муравьёв-разведчиков.

— Что?! Твой брат?!

Райден поражённо застыл. Ну конечно. Он никогда не видел эту машину напрямую, но уже много раз сталкивался с его «подчинёнными». Это был «пастух» — чрезвычайно разумный и беспощадный, способный на самые изощрённые боевые стратегии.

Шин продолжал всматриваться туда, где вероятнее всего сейчас был его брат. На его губах появилась слабая улыбка — в ней читался страх, смешанный с безрассудством, как у дьявола, зажатого в смертельные тиски. Он задрожал от волнения и рефлекторно обхватил себя обеими руками.

— Я понял, где он находится, но и он меня заметил. Так что теперь я должен к нему отправиться. Он не станет расстреливать меня издалека — слишком гуманно.

От привычной для Шина холодности не осталось и следа — он стал похож на помешанного, и от этого непривычного зрелища Райдену было не по себе. Оборотень озабоченно посмотрел на своего командира.

Шин искал голову своего брата — и своего убийцы. Он искал машину, которая стала вместилищем предсмертных воплей Рея, погибшего где-то на восточном фронте.

Теперь Райден видел не Шина, но Шинигами. Его безумная улыбка жалила, как острый меч. Обуявшая его холодная ярость была яростью закалённого в боях оружия, которое почуяло запах жертвы.

— Для меня это просто прекрасная новость, но вот вам, ребята, не повезло… Что будешь делать? Может, лучше прямо сейчас повеситься?

Райден ответил ему такой же яростной улыбкой. Но эта ярость была другой — как у голодного волка, готового загрызть любого просто для того, чтобы сохранить себе жизнь, какой бы безумной и тяжёлой она ни была.

Он вдруг заметил доску, на которой Куджо вёл свой отсчёт.

— До конца службы осталось 129 дней! Во славу ёбаного «острия копья»!!!

Конец службы станет концом их жизни. За этой весёлой фразой скрывался отсчёт дней до казни.

На самом деле осталось 32 дня. Но Райден знал, что будет сражаться изо всех сил, даже когда не останется ни одного.

— Я не шучу… За Шинигами мы пойдём до конца.

 

†

 

— Ох, ну это… не знаю, способна ли Республика на такое…

Аннет была ошарашена.

В лаборатории не было никого, кроме их двоих — лишние уши были ни к чему. В кружке с чёрно-белым зайцем дымилось кофе, а рядом лежало печенье странного коричнево-розового цвета.

— Аннет, прошу тебя, помоги мне. Это… нужно как-то остановить.

Подруга недоверчиво нахмурилась и надкусила печенье.

А потом посмотрела прямо на неё.

— И что конкретно ты предлагаешь делать?

Её взгляд был ясным и строгим, как если бы она прожила уже тысячу лет и устала от жизни во всех её проявлениях.

— Выступить по телевизору? Напрямую поговорить обо всём с ответственными? Это бессмысленно, ты же знаешь. Даже если все вдруг проникнутся твоими трогательными речами и изменятся, сделанного уже не исправить, уж это ты должна понимать лучше всех.

— Но это…

— Бессмысленно. Ты здесь бессильна. Так что…

— Прекрати, Аннет.

Лена дорожила их дружбой, но таких слов простить не могла.

— На кону человеческие жизни, ты же видишь… Прятаться за оправданиями и не отнестись к этому со всей серьёзностью…

— Несерьёзно ведёшь себя только ты!

Аннет вскочила на ноги. Лена застыла в удивлении и страхе.

— Хватит. Забудь. Мы ничего не можем. Спасти их просто не в наших силах!

— Аннет?...

—...У меня был друг…

Её голос вдруг сделался тихим и ломким, в нём сквозила боль человека, отчаявшегося исправить какую-то ошибку.

— Он жил со мной по соседству, и наши отцы работали в одной лаборатории, так что мы дружили. Со стороны матери ему достались удивительные способности: он, его мама и старший брат могли считывать состояние друг друга, даже находясь на расстоянии.

Отец Аннет был нейробиологом и изучал коммуникативные функции мозга.

А отец того мальчика пытался создать полностью дружественный по отношению к человеку искусственный интеллект.

Эксперименты, которые проводил отец Аннет, были абсолютно безобидными и больше напоминали игру: испытуемый надевал датчик и пытался поговорить с человеком, который находился в соседней комнате. Сама Аннет не раз принимала во всём этом участие и даже пыталась жульничать. Для повторных экспериментов её отец часто приглашал желающих из своей лаборатории, так что в их доме перебывали практически все. Мама пекла вкусное печенье, и многие приходили только ради него.

Никаких значимых результатов эти эксперименты не дали, но всем было весело.

— Когда началась война, всему пришёл конец.

Тот мальчик перестал ходить в начальную школу. Над Колората начали сгущаться тучи.

Аннет тоже пришлось нелегко: над ней стали издеваться из-за дружбы с «грязным цветным».

Как-то раз после школы она вышла к тому мальчику, который ждал её, чтобы поиграть, и сорвалась.

Они поссорились, и Аннет в пылу ярости обозвала его «грязным цветным».

Мальчик совсем не расстроился, но посмотрел на неё растерянно, будто бы не понимая, что она сказала. В это мгновение между ними возникла пропасть, и Аннет до сих пор не могла смириться, что во всём виновата именно она.

Всё из-за её страха.

Её родители подумывали о том, чтобы спрятать у себя хотя бы кого-нибудь из друзей. Отец разрывался между верностью другу и защитой своей семьи, которая могла оказаться в большой опасности, если их раскроют. И тогда он спросил, что об этом думает его дочь.

Отцу явно не хватало последнего толчка, чтобы окончательно решиться, но Аннет вынудила его пойти по другому пути.

«Я не знаю этого мальчика. Я не хочу бояться из-за него».

 

На следующий день семью мальчика отправили в концентрационный лагерь.

 

Аннет осталось только утешать себя тем, что она ничего не могла сделать.

И всё же…

Она нервно усмехнулась. Сколько ещё это воспоминание будет её мучить?

— Слушай, Лена. Ты можешь строить из себя невинную овечку, но это давно уже не так… Как думаешь, сколько «восемьдесят шесть» убило рейд-устройство на твоей шее?

— Ты хочешь сказать…

Эксперименты на людях.

— Это устройство служит для передачи речи, и на животных его испытывать бессмысленно. Нам повезло, что «восемьдесят шесть» как раз перестали считать людьми… Результаты нужны были срочно, так что безопасностью испытуемых можно было пренебречь. Экспериментами руководил мой отец.

Аннет узнала об этом только после смерти отца из его записей.

Испытуемые гибли в муках, их мозги не выдерживали чрезмерной нагрузки, а личности разрушались.

Взрослые были нужны на войне или стройке, так что в экспериментах участвовали только дети.

В записях не было указано имён — «восемьдесят шесть» они не полагались — только номера.

Из-за этого ни отец Аннет, ни кто-либо другой не мог быть уверен, что очередной мальчик, погибший в ужасных муках в далёкой лаборатории в лагере, не был тем самым мальчиком.

— Это был не несчастный случай. Отец покончил с собой.

Тот, кто предал друга и тем самым обрёк его на страдания и гибель, заслуживает самой мучительной смерти.

Отец часто так говорил. Едва ли он неправильно настроил рейд-устройство по невнимательности.

Аннет понимала, что должна искупить тот же самый грех, когда начала руководить лабораторией.

После случая с самоубийством куратора ей поручили исследовать его рейд-устройство. Судя по всему, причиной гибели стал один из процессоров, и тогда она задумалась.

А что если она прикажет привести этого процессора в лабораторию для исследовательских целей?

Такой ценный образец можно было бы продержать у себя до конца войны.

Ему, конечно, пришлось бы жить взаперти, но это лучше смерти. Она могла спасти хотя бы одну жизнь.

От этой мысли её вдруг сковал ужас.

Ничто не могло изменить того, что она не спасла своего друга.

Аннет обратилась к транспортникам, но те ей отказали, и она тут же бросила все попытки. «Я ни на что не способна. Я не могу никого спасти».

— А ты… ты ведь ничем не отличаешься, — ухмыльнувшись, проговорила Аннет. Добрая и глупая девочка, она до сих пор ничего не поняла, не видела, как за незнанием может скрываться зло.

— Ты не только ничем не можешь помочь — продлевая им жизнь, ты делаешь только хуже, ведь в конце концов им прикажут умереть. Обращайся ты с ними правильно, они погибли бы быстро, так и не услышав этого приказа. Но теперь они на него обречены — и это только твоя вина!

Лена будто окаменела. Её красивое лицо вмиг сделалось мертвенно-бледным, и от этого Аннет было одновременно приятно и мучительно больно.

Я…

Снова.

Аннет подняла со стола кружку и швырнула её в мусорную корзину. Когда-то они вдвоём выбрали эту пару кружек и распили свой первый кофе в этой самой комнате.

Звон фарфоровых осколков напоминал чей-то плач.

— Я тебя ненавижу, Лена. Больше не хочу тебя видеть, никогда.

 

†

 

«Остриё копья» совершило две вылазки с засадой — по приказу высшего руководства — и лишилось ещё троих.

Тактика Легиона определённо изменилась. С самого первого появления дальнобойного орудия муравьи, львы и скорпионы начали действовать умно, хитро и слаженно. Если верить Шину, всему виной был «пастух» — он пока не показывался на линии фронта, но руководил войсками Легиона из тыла.

За всё это время Лене так и не удалось ничего сделать: ни выслать боеприпасы, ни отменить смертный приговор.

А вскоре ей пришёл новый приказ.

 

— Длительная разведывательная операция в глубокий тыл Легиона?! — вскрикнула Лена, прочитав высветившийся на терминале текст.

«Задействованные силы: полный состав первого оборонительного эскадрона первого района военных действий; на данный момент все джаггернауты находятся в полной боевой готовности.

Цель задания: как можно более глубокое проникновение на захваченные Легионом территории.

Срок выполнения задания неизвестен. Любое отступление будет расцениваться как дезертирство и мгновенно наказываться лишением жизни.

В случае казни любые упоминания о преступнике из записей разговоров по парарейду и армейских списков будут удалены.

Каждому джаггернауту разрешается взять с собой припасы с расчётом на месяц.

Поддержка со стороны других подразделений или руководства запрещена».

...Бессмыслица.

Это не разведка и вообще не военная операция — просто бессмысленное продвижение в стан врага в поисках смерти. Напрямую об этом не говорилось, но Лена видела, что никто даже не старался сделать этот приказ похожим на реальное боевое задание.

Месяц? Хорошо, если они продержатся несколько дней. Бесчисленные войска Легиона просто сметут разведывательный отряд словно лавина. Процессоров ждут лишь бессмысленное сражение и смерть.

Как можно такое простить? Как можно было издать такой приказ? Это и есть лицо Республики?

Лена до боли сжала зубы и вскочила с места, опрокинув стул.

 

— То есть ты хочешь, чтобы я отменил приказ об особой разведывательной операции? Так, Лена?

— Прошу вас, господин Джером. Такое нельзя допускать.

Лена низко склонила голову перед Каршталем — её последней надеждой.

В попытках предотвратить операцию Лена узнала, что подобные негласные приказы были своего рода традицией, которая уже довольно давно существовала в республиканской армии.

«Остриё копья» было далеко не первым. Южный фронт, первый район военных действий, первый оборонительный отряд «Остриё бритвы». Западный фронт, первый район военных действий, первый оборонительный отряд «Стрела³». Северный фронт, первый район военных действий, первый оборонительный отряд «Молот». Все они смогли продержаться около 6 месяцев, а в тех редких случаях, когда кто-то выживал дольше, сверху неизменно поступал один и тот же приказ об «особой разведывательной операции». После неё никто не выживал. Самых живучих «восемьдесят шесть» по сути свозили на станцию утилизации и уничтожали.

Каршталь посмотрел на документы перед собой.

—...Это обычная практика. Как правило, такой приказ поступает тогда, когда в живых остался один, ну максимум двое процессоров. У тебя же их наберётся на небольшой отряд — такого результата не добивался ещё ни один куратор… Но я ведь тебе уже об этом говорил. Ты перестаралась.

Она перестаралась, продлив их жизни.

Лена вздрогнула, вспомнив, как то же самое ей говорила Аннет, но взяла себя в руки и сказала:

— Я умоляю вас. С Республики… нет, с нас хватит уже грехов.

Каршталь промолчал, и она продолжила:

— Раз вы говорите, что воззваний к морали и справедливости недостаточно… может упомянуть интересы государства? Гибель превосходящих нас по умениям процессоров не только подрывает мощь Республики, но и серьёзно угрожает самой безопасности граждан. Если такой человек, как вы, поставит этот вопрос на заседании Совета обороны или вынесет его на всеобщее обсуждение…

На лице Каршталя читалось недоверие.

— А ты никогда не думала, что армия поступает именно таким образом просто потому, что республиканское правительство, да и все жители где-то глубоко внутри себя понимают, что интересам государства послужит как раз уничтожение «восемьдесят шесть»?

— Что?..

Лена ошеломлённо посмотрела на Каршталя и наклонилась чуть вперёд, положив руки на античный стол — это было нарушением этикета.

— Как вы можете так говорить! Это просто преступление против Республики и совести, как я и…

— Если «восемьдесят шесть» выживут после войны, наши действия по отношению к ним будут осуждены. Концентрационные лагеря, конфискация имущества, военная повинность. Всё. Как думаешь, на какую сумму потянет одна только компенсация ущерба? Для этого придётся повысить налоги, и выживут ли при таком режиме обычные граждане?

—...Это…