Марта / 6 апреля 1896. Понедельник

Святой Седьмицы.

Праздник Благовещения

С семи часов Пасхальная и Благовещенская службы; продолжилось до половины одиннадцатого.

Потом славили у меня разом оба наши хора: пели в нижней классной комнате, после чего дано всем по яйцу и младшим певчим, не певшим года, по 20 сен, старшим по 40.— За ними прославили пришедшие из Коодзимаци. О. Павел Савабе вчера с вечерним поездом уехал в Тоса — мать опасно больна, вместо него был о. Роман Циба. Пропели то же в четыре голоса, после чего угощены все, и дано певчим 5 ен, регенту Титу Оосава за труд и на лекарства жене 3 ены.

С двух часов ездил поздравлять с праздником в Посольство и в Impe­rial Hotel к генералу Топоргину. После была у меня мадам Шпейер с дочерью. За ними — о. Семен Юкава, вернувшийся из Такасаки, куда зван на Пасхальную службу. Человек сто было в Церкви, как и в прошлом году; двоим преподал крещение. Но кроме того, печальные известия: старик вдовец Захария Неда взял другую жену по-язычески; дочери его, Агния и Зоя — обе замужем в Такасаки — совсем охладели к вере; в одном непотребном доме там есть некая Вера, проданная туда теткой-язычни­цей; оная Вера была когда-то в Женской школе месяца три, вышла за болезнью груди, потом была за язычником, разошлась с ним и ныне вот там; обещали христиане ее выкупить и послать работницей в Ооисо, в христианскую гостиницу горячих ключей.

Марта / 7 апреля 1896. Вторник

Светлой Седъмицы

С семи часов Пасхальная служба — до десяти часов; служил со мной о. Феодор Мидзуно; о. Павел Сато болен, о. Роман вместо о. Павла Сава­бе христославит по его приходу. В Церкви, кроме учащихся, почти ни­кого из японцев не было, особенно в начале; зато человек пятьдесят наших матросов с «Адмирала Нахимова» приехало из Йокохамы. Это внушило мне «Призри с небесе, Боже, и виждь» произнести по-русски, а не по-японски, что было в первый раз в Соборе. Матросики наставили столько свечей, что заняли все подсвечники и преусердно молились. После обедни человек двадцать пять остались и просили отслужить молебен Святому Архистратигу Гавриилу и Святому Великому Князю Владимиру, который и отслужили мы с о. диаконом Львовским.

О. Фаддей Осозава вернулся из Маебаси, где встречал праздник. По­усердствовали там христиане воздвигнуть в своей маленькой Церкви иконостас, стоивший им 130 ен; о. Фаддей привез мне фотографию его; иконами отсюда снабжен он вполне и высматривает довольно красиво, только евангелистов на Царских вратах не так вставили.

О. Матфей Катета, между прочим, извещает о чуде от елеопомазания: в Удзуми мачеха Якова Хиби, старуха уже семидесяти трех лет, очень страдала от болезни, и лекарства нисколько не помогали; о. Матфей совершил елеопомазание, вслед за которым боли тотчас прекратились, и она больше не имела их, а была в очень тихом и радостном настро­ении, чрез двадцать дней совсем выздоровела.

Весь день дождь и сильнейший ветер. Вечером буря.

Марта / 8 апреля 1896. Среда

Светлой Седьмицы

День ясный, но сырой от вчерашнего дождя. Сакура в полном цвету, был у профессора Кёбера и застал у него двух патеров; недаром он на днях хвалил папство и непорочное зачатие. Патеры тащат его к себе. Едва ли успеют.

Марта / 9 апреля 1896. Четверг

Светлой Седьмицы

Сегодня Женская школа праздновала двадцатилетие своего сущест­вования и вместе семидесятилетие своей начальницы Анны Кванно.

В половине десятого собрались в Соборе: вся школа и все учившиеся в ней за двадцать лет — ближайшие, кто мог прибыть. Я и о. Павел Сато с диаконом Кугимия и свитой отслужили благодарственный молебен. Петь стали одни учительницы и из кончивших — лучшие певицы; но ставший с ними (очевидно по родству с Анной Кванно) Иннокентий Кису совсем испортил начало молебна: ектению разнили невыносимо. Наконец, взялась руководить своим голосом Елена Ямада, и пошло хорошо.

Я сказал в конце молебна приличную случаю речь, в конце которой благословил Анну иконой Богоматери в серебряно-позолоченной ризе.

В Женской школе, в воротах, меня встретили учительницы пением «Ангел вопияше», с каковым пением мы прошли (с о. Павлом Сато, номинальным начальником школы, живущим на местности Женской школы; дочь его Анна стерегла у ворот и, завидя, что иду, побежала вызвать его, отчего и вступили мы в ворота Женской школы вместе) до мест, назначенных нам в зале школы. Пропели там «Христос воскресе» трижды, «исполла» на мое благословение и сели, мы — я, о. Павел и Анна — подряд за столом на стульях, я в средине на большой подушке, они по бокам, кругом стен обеих сплошных зал — гостьи (из гостей только Сергий Нумабе, секретарь Миссии, и Павел Накай, учитель). Представили Анне подарок — общий от всех, и нужно признаться — ми­зерный (хотя и я отчасти на сей подарок пожертвовал 25 ен): коробоч­ка, правда, отличной отделки, но маленькая, и какое употребление? Я и днем не догадался. Но коробочка делана именно для нее — внутри стихи, золотом микроскопически выделанные, тут же и пропеты были прямо к ней адресованные. Зато эта коробочка в стольких ящиках и увертках, что с самого начала представляла огромных размеров подарок; я едва мог сохранить серьезность, когда коробочка долгое время при общем внимании освобождаема была из своего заключения.

Потом чтение адресов, потом пение, опять чтение, потом опять чте­ние адресов, потом опять пение и так далее. И все так чинно, так важно, и все так немножко скучно и немножко комично, особенно когда старик Оогое, едва разбирая стихи Накай и, запинаясь, спрашивал его, как прочесть букву. Накай тут же; говорил я ему: «Прочтите сами ваше стихотворение». Головой мотнул отрицательно; ну и вышло, что его стихов никто не понял,— как не комично? А стихи-то вероятно, в серьез­ном стиле — перл всех прочих чтений.— Потом прогулки по комнатам, которые, даже и все ученические, премило были убраны для празднест­ва. Обед, к сожалению, даже и слишком роскошный для нас троих: Анны, о. Павла и меня — по 1 ене, прочим гостям по 45 сен. Затем сня­тие фотографий — сначала школы с нами тремя в группе, потом вышед­ших из школы, тоже с нами. После сего я предложил показать всем библиотеку, в которой еще никто из них не был. Посмотрели, но только, к сожалению, запачкали снизу «таби»; я и не догадался сказать, чтобы вошли в «зори» и «гета», а «таби»-то для праздника были у всех белые, как снег.

Фукунага Василию дан сильный укор и сказано, что если вперед хоть мало имя его запачкается, служить Церкви не может. Теперь же пусть идет в Кооносу и Казо.